Смерть Егора Сузуна - Липатов Виль Владимирович. Страница 7

– Почему, – спросил однажды Егора Ильича прораб Власов, – почему раствор для строительства в любое время дня и ночи может получить только пенсионер Егор Ильич Сузун? Почему прораб строительства не может получить раствор? Неужели там, – он показал в сторону города, – считают, что прорабу Власову раствор нужен меньше, чем пенсионеру Сузуну? И неужели там не понимают, что раствор в конце-то концов нужен людям, которые будут жить в новом доме?

– Ты ревнив! – грустно улыбнулся Егор Ильич.

– Каждый человек хочет хорошо работать! – вздохнув, сказал прораб Власов. – Даже когда человек уходит на пенсию, ему хочется, ложась спать, думать о том, что он достал раствор для прораба Власова…

– Когда ты уйдешь на пенсию, тоже будешь торчать на стройке…

– И выбивать прорабам раствор! – продолжил Власов совсем печально. – Значит, нужно состариться и уйти на пенсию, чтобы иметь раствор… Я иногда думаю, а не послать ли это все к чертовой бабушке!..

Вот почему прораб Власов ревниво прикрывает телефон от Егора Ильича, вот почему лицо у него делается суровым и важным, когда пенсионер товарищ Сузун вожделенно поглядывает на телефон. Егор Ильич понимает Власова, зная, что сам поступал бы так же, мысленно хвалит прораба за упорство и ревнивую самолюбивость, но Егор Ильич не может спокойно сидеть, когда на объекте нет раствора и у входа на стройку сидит на бревнышке Лорка Пшеницын.

Егор Ильич хорошо помнит руки Лорки. Они всегда двигаются, ерзают, не находят себе места; это такие руки, что, когда в них нет кирпича, они тянутся к спинам людей, ожидающих автобус, расталкивают их. Им нужен раствор, рукам Лорки Пшеницына. Именно поэтому Егор Ильич все ближе придвигается к телефону и прорабу Власову, старательно ищет повод, к которому можно было бы привязаться и позвонить.

– Когда же все-таки обещают раствор? – спрашивает он.

– Только во второй половине дня. Во второй половине дня!

Что, кажется, может быть проще такого факта – на объекте восемнадцать до обеда не будет раствора! Совсем мелкий, незначительный факт, если смотреть на него с высокой колокольни миллионного потока жизненных фактов. А вот подите же – на объекте восемнадцать этот факт влечет за собой массу важных событий. Когда нет раствора, Лорка Пшеницын может дезертировать с трудового фронта и завалиться в центральный ресторан города, прораб Власов теряет веру в себя и других, и даже Егор Ильич Сузун чувствует, как его охватывает тоска. Но и этого мало – факт не ограничивается стройкой.

На объекте восемнадцать нет раствора. И от мужа уходит жена. Ей, жене, надоело ждать, когда муж получит квартиру, и она уходит к более пробойному и ловкому человеку, у которого уже есть квартира. На объекте восемнадцать нет раствора. И молоденькая актриса льет слезы – ей негде жить и репетировать свою новую роль… На объекте восемнадцать нет раствора. И бежит из города молодой специалист…

Очень много событий может последовать вслед за тем фактом, что на объекте восемнадцать нет раствора. Думая об этом, Егор Ильич усмехается про себя – как ловко все друг за друга цепляется! Раствор за Лорку, Лорка за раствор, Егор Ильич за Лорку. Диалектика – так и этак, этак и так… «Вот я какой, марксистски подкованный!» – весело думает Егор Ильич и протягивает руку к телефону.

– Никаких звонков! – предупреждает прораб Власов, загораживая телефон так страстно, как мать любимое дитя. – Не позволю.

– Нет, позволишь! – говорит Егор Ильич и жестко прищуривается. – Видишь ли, прораб Власов, у тебя есть время ждать – тебе двадцать три. А мне шестьдесят восемь – у меня нет времени.

– Не позволю!

Но Егор Ильич уже снимает руку прораба с телефона, глядя прямо ему в лицо, поднимает трубку. Однако номер он набирает не сразу: прежде чем набрать номер телефона директора комбината подсобных предприятий Афонина, Егору Ильичу надо морально подготовиться к разговору с ним.

Это не просто – разговаривать по телефону с директором комбината Афониным! Для этого следует вытравить из себя на несколько минут все хорошее и честное, забыть, что на земле есть солнце, голубое небо, зеленая трава, ревнивый и милый прораб Власов, умелые руки Лорки Пшеницына и ветка цветущей черемухи возле маленького домика на окраине города. Когда разговариваешь с директором Афониным, нужно думать о том, что жизнь плоха, в ней еще много подлецов, пролаз и жуликов, вместо солнца висят грязные тучи, а вместо зеленой травы – сухая, черствая земля.

– Пусти-ка меня на твое место, прораб Власов! – просит Егор Ильич. Он занимает место прораба, откидывается на спинку стула, вытягивает ноги и делает такое лицо, словно проглотил горькую пилюлю. Глаза у него становятся пустыми. Набрав номер и услышав голос Афонина, Егор Ильич густо кашляет.

– Афонин слушает! – громко произносит трубка.

– Здравствуй, здравствуй, Афонин! – чужим голосом говорит Егор Ильич. – Сузун на проводе! Сузун, говорю, на проводе…

После этого Егор Ильич, усмехнувшись, кладет трубку на стол, хотя в ней бьется и тревожится голос Афонина. Егор Ильич это делает для того, чтобы помучить Афонина, наполнить его заячье сердце страхом, а глаза сделать тревожными. Пусть посидит с трубкой в руках, пусть обольется потом. Когда проходит достаточно времени, Егор Ильич снова берет трубку.

– Что ты говоришь, Афонин? – строго спрашивает он. – Ах, здороваешься… Я тут отвлекся немного… Значит, здороваешься, говоришь? А? Ну ладно, Афонин. Чего у тебя новенького? Детишки как? Жена? Что? Жена, говоришь, гриппует!.. Это что же получается, Афонин, – на дворе июль, купальный сезон, а она гриппует! Как же это так получается, Афонин? Проморгал?.. Проморгал, говорю, Афонин, если жена среди лета гриппует… А дети, значит, здоровы? Ну ладно, ладно! Ты погодь-ка еще немного, Афонин…

Егор Ильич опять кладет трубку на стол. Это он делает не только потому, что надо доконать Афонина, а и потому, что Егору Ильичу следует передохнуть. Он сам противен себе, когда разговаривает с Афониным, – ему противен собственный голос, интонации. Но делать нечего – с Афониным только так и надо разговаривать.

С Афониным надо разговаривать так, как, бывало, говорили некоторые руководители с подчиненными десять лет тому назад. Тогда, десять лет назад, среди некоторых руководителей было принято именно так и именно таким тоном разговаривать с подчиненными.

– Так вот что, Афонин! – через несколько минут продолжает Егор Ильич. – Передавай привет жене… Пускай выздоравливает… Надо же за тобой кому-то ухаживать. Ты человек нужный… А теперь вот что, Афонин! Ты в партии давно? С какого года, спрашиваю, в партии! С пятидесятого. Так! Хорошо. Недолго же ты, Афонин, в партийных походил… Что? Да вот думаю, как у тебя партийный билет отнимать будем… Хе-хе, Афонин! Ты что думаешь, причин не найдем! Ты забыл, Афонин, что стране нужны новые дома, что партия нас нацеливает на развертывание жилищного строительства. Ты что, Афонин, с линией партии не согласен?.. Ага! Ладно! Машина, говоришь, сейчас выйдет! С раствором… Ну ладно, погодь еще у трубки.

Егор Ильич в третий раз кладет трубку на стол, а сам опасливо смотрит на прораба Власова. Так и есть – Власов морщится от гадливости, и щеки у прораба пылают, словно ему дали пощечину, глаза совсем больные. Эх, как он еще молод, этот прораб Власов, какой он еще чистюля! Не понимает прораб, что с такими, как Афонин, надо бороться их же оружием, бить их по головам тем, чем больно. Неужели не понимает прораб Власов, что Афонин сейчас медленно седеет? Держит в руках телефонную трубку и медленно седеет.

– Эй-эй, прораб Власов! – предостерегающе произносит Егор Ильич. – И слушать ничего не хочу… Через полчаса будет раствор!

После этого Егор Ильич в последний раз поднимает трубку:

– Ну ладно, Афонин! Пока отдохни… Отдохни пока…

Повесив трубку на рычаг, Егор Ильич достает из кармана платок, вытирает пальцы и брезгливо поеживается. Он чувствует себя так, словно вымылся нечистой болотной водой. Ах, как пакостно у него на душе! Прораб Власов и не предполагает, что делается в душе у Егора Ильича после разговора с Афониным. Что видел в жизни этот прораб Власов за свои двадцать три года?.. Эх, прораб Власов! Разве снится ему по утрам дурацкий семафор, разве просыпается он, не зная, открыт семафор или нет? А на самом деле, открыт он или нет? Ничего не может ответить на этот вопрос Егор Ильич. Может быть, открыт, а может быть, и нет… Если думать о директоре Афонине, то он, конечно, закрыт, этот семафор, а если о том, что машина с раствором идет на стройку, то надо думать, что открыт…