Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 20

Лиля вновь резко обернулась, и опять за ее спиной никого не нашлось, хотя в зеркале вновь маячила черная зверюга с подвижным носом и стеклянными глазами.

Да ты что, мать моя, играться со мною вздумала!

Мятникова сделала два шажочка по направлению к шкафу и поняла, что непрошенная гостья находится вовсе не в тылу, а перед ней. Крыса тоже сделала два шага на задних лапах, чем привела Лилю в полный восторг. Женщина еще никогда не видела, чтобы крысы такое проделывали. Стоят на задних лапах редкие, породистые, но чтобы ходить!.. Вместе с тем Мятникова, как профессиональный охотник, отметила, что до противника осталось не более метра…

Лиля напружинила сильные ноги, прыгнула, на миг почувствовала ошеломляющую боль и потеряла сознание…

Когда ощущение личности возвратилось к ней, она продолжала мучиться сильнейшей болью в носу. Открыла глаза и увидела черную крысу, лежащую возле шкафа, упертую в зеркало нежным носом, вокруг которого запеклась кровь…

Так Лиля Мятникова поняла, что превратилась в крысу.

Ужас и шок тотчас заморозили ее сознание, позволяя не сойти с ума. Мозг медленно, словно допотопный компьютер, продолжал думать.

Как это произошло?..

Неужели это вчерашний крыс к происходящему причастен?

Я – крыса?.. Ах!…

Что скажут на работе?!! Ерунда какая…

Очень болит нос от столкновения с зеркалом.

Я подведу начальство…

Какие глупости лезут в голову!..

Господи! – хотелось ей закричать. – Да что же это, Господи!.. Прошу тебя!..

Но из крысиной глотки не исторгалось человеческого призыва, получался лишь писк единый и противный…

Бог всемогущий и всеобъемлющий не слышал ее.

Она еще раз потеряла сознание, а когда пришла в себя, поползла к подсобке, собираясь наесться собственноручно приготовленной отравы для крыс и издохнуть безо всякого гонорара. Ха…

Лиля Мятникова всегда была аккуратным человеком, а потому дверь подсобки была наглухо закрыта.

Она приползла обратно в комнату и по покрывалу, свисающему до пола, забралась на кровать. Легла по центру пуховой подушки и пригрелась…

Крыса наверняка знала, что не останется таковой, что живущий в ней человек непременно найдет способ, как умертвить животную оболочку.

Вместе с этой оболочкой умру и я, подумала Лиля… Моя душа… У животных нет души…

А что я теряю?.. От чего отказываюсь?.. Это отвратительное лицо, на которое без тошноты не может взглянуть самый неудачно сделанный мужчина?.. Мне не жаль такого лица… Одиночество, которое лишает жизнь смысла. Нетронутое лоно, так и не понадобившееся ни единой детской душе, чтобы появиться из него на свет. Эх, Коровкин… Это тоже самое, что расстаться с порожней бутылкой, у которой треснуло горлышко… Самую омерзительную работу, к которой она привыкла и даже стала получать удовольствие?.. Все это крыса Мятникова потерять не боялась!..

Лиля посмотрела на открытую форточку и уже знала, что делать.

Она медленно спустилась по покрывалу обратно на пол, прошла через всю комнату и поползла, словно профессиональный скалолаз, по тюлю, к открытой форточке, из которой так и пахло весной…

Крыса несколько секунд побалансировала на фрамуге, подышала коротко, затем мощно оттолкнулась лапами и полетела, словно птица, обдуваемая свежими ветрами…

Родители Лили Мятниковой существовали совсем обыкновенными людьми. Отец был токарем шестого разряда, а мать, Софья Андреевна, рано располневшая от диабета, служила образцовой домохозяйкой, в обязанности которой входило кормить мужа и единственную дочку, а также блюсти чистоту в доме, что она и делала справно, тем более, что дом, в котором проживала семья Мятниковых, был блатной, начиненный всякой интеллигенцией и отчасти партработниками. Надо было равняться если не богатством, так прилежной опрятностью.

Родительнице это удавалось легко, пока мужа не увезли в Институт мозга, где Василь Василич и пропал, растворившись в науке. Но эти события более позднего времени.

Василь Василичу досталась квартира в блатном доме не за выдающиеся заслуги перед Родиной в области труда, хотя он был токарем приличным, а за совершенно другое событие, вошедшее в анналы мировой медицины. Справедливости ради надо отметить, что муж Софьи Андреевны и часа не жил в доме на Остоженке.

Как-то в воскресение, когда Мятниковы проживали еще на Преображенке, Василь Василич позволил себе с друзьями выпить лишку, отчего в понедельник слегка потрясывались руки, впрочем, как у всякого россиянина, спешащего к родному станку или к баранке троллейбуса.

Василь Василич перебирал редко, так как был мужчиной ответственным, да и снабженным отменным здоровьем. Вот и дочка Лиля, слава Богу, в него уродилась, а не в мать, ногастая и плечистая, ее из-за этих масштабов взяли в бассейн заниматься плаванием…

Василь Василич, включил станок, натянул защитные очки и подвел резец к заготовке. Что-то щелкнуло в станке, токарь моргнул и не обнаружил этого самого резца в станине.

Василь Василич тотчас отключил механизм, испугавшись, что забыл закрепить резец и, что он вылетел из станины. Вообразив себе эту картину, токарь похолодел всем нутром, так как трехсотграммовая железяка могла запросто убить человека.

Василь Василич прислушался к работе в цеху, но не расслышал каких-нибудь странных звуков.

Пронесло, подумал он с облегчением. Не зашиб никого…

Немного успокоившись, токарь Мятников пошел по цеху искать свой резец. Он остановился возле соседа со странным отчеством Гобеленович и поинтересовался:

– Не видел ли ты моего резца часом, Гобеленович?

– Нет, – не отрываясь от работы, сообщил обладатель редкого отчества. – Не видел…

Когда все-таки Гобеленович на секунду оторвал взгляд от обрабатываемой детали и посмотрел на Василича, то чуть было не уронил руку во вращающееся нутро станка.

– А ты, Егорыч?! – прокричал Василич, стараясь быть громче визжащей стружки. – Егорыч, здесь мой резец не пролетал?!!

– Не-а, – проорал в ответ Егорыч, поднял глаза на товарища, и чуть было не опупел. А сзади строил рожи Гобеленович, который вырубил станок и шел следом за Василием Василичем.

Незадачливый токарь побрел по цеху дальше, спрашивая Митричей, Вованычей, Серег и Пашек о пропавшей штуковине, но всюду получал отрицательный ответ.

Вскоре все станки были отключены, и за Василием Василичем, шаг в шаг, шел весь рабочий класс токарно-слесарного цеха. Тишина стояла гробовая, какой не бывает даже ночами в морге.

Василь Василич, обеспокоенный тишиной, обернулся к товарищам по бизнесу и поинтересовался:

– Не случилось ли чего, друзья?

Он видел выражение лиц работяг – словно они наблюдали в цирке за полетом карлика из-под купола в бочку с горящим огнем.

Случилось, опять похолодел кишками Василь Василич.

– Зашиб, что ли, кого? – спросил обескровленными от страха губами.

А в ответ ему вновь состоялась тишина.

Здесь сбежал по своей лесенке начальник цеха, армянин Кеосаян, обеспокоенный прекращенной работой и столпившимися рабочими.

«Забастовка! – паниковал начальник. – В СССР забастовка рабочих! Из партии выгонят, взамен выдадут путевку в морозильную камеру „ЗИЛа“. Вся семья – в морозильную камеру!» Когда Кеосаян внедрился в живую массу потных тел и увидел, что произошло на самом деле, то просто тихо вскрикнул, а Гобеленович заткнув ему рот грязной ладонью с запахом машинного масла, не дал свалиться в обморок чувствительному армянину.

Пятьдесят мужиков стояли посреди цеха и пялились на Василь Василича, изо лба которого торчал пропавший резец. Он так глубоко вошел в голову рабочего, что снаружи осталось сантиметра три. Весь остальной металл прижился в сером веществе незадачливого токаря.

– Это что, – отважился сказать плюгавый мужичонка. – Во время войны чего только не было. Снаряд человеку в голову попадал, и ничего! Лет двадцать прожил мужик со снарядом в башке!

– Ты ж не воевал! – вступил в диалог Егорыч, который был дедом всему цеху.