Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 52
Несогласных не было, новеньким выделили самое сухое место в трюме, и жизнь пошла своим чередом. Хвост у Мятниковои, а вернее, его обрубок, зажил в один день, Билл иногда подходил к ней сзади, и она, вновь беременная, слушала вечерами свою любимую песню.
– Feelings… – соблазнял одиноких капитан.
А потом они неожиданно приплыли. Мятникова услышала, как женский голос вещал через громкоговоритель:
– Внимание, внимание!.. Наш «Академик Иванов» пришвартовался в порту города-героя Новороссийска. Господ, прибывших первым классом, ожидает автобус «мерседес» с номерным знаком 34-41. Остальные отправятся комфортабельными автобусами «Икарус» к поезду, отбывающему через два часа в столицу нашей Родины город Москву.
– Какая Москва? – крякнул Билл. – Соединенные Штаты Америки где?..
– Скажи спасибо, что жив остался!..
Американский герой Билл вдруг стал грустным и в дальнейшем безропотно подчинялся Мятниковой.
Им вновь удалось пробраться в багаж, и следовали они до Москвы в полном комфорте. По пути она родила шестерых крысят, которых Билл есть отказался, но они и сами померли, так как у Мятниковои не оказалось молока.
Билл всю дорогу молчал и даже на вопросы подруги не отвечал. Лишь когда они мчались галопом через весь Курский вокзал, вдруг проговорил:
– Слизкин… Василий Кузьмич…
И здесь она решила его бросить. Забыть навсегда мелочного героя с чипом в башке и без души в груди.
Она напрягла все свои силы, отпрыгнула в сторону и стрелой полетела к какой-то торчащей из земли трубе. Собираясь нырнуть в нее, она лишь на мгновение глянула назад, обнаружив Билла сидящим по-собачьи и грустно смотрящим ей вслед. И совсем не блестела на солнце медаль. Истерлась позолота…
Она бежала по каким-то коммуникациям и плакала. Сама не знала о чем. Наверное, ей больше не хотелось быть крысой, не хотелось рожать мертвых детенышей и подставлять свой зад по первой прихоти какого-то урода… Она услышала под землей звуки метро и поняла, что поедет домой. Она вернется на свою блочную Родину, прогрызет в двери квартиры дыру и будет жить по-человечьи… В крысином облике…
19
Вова Рыбаков пролежал на полу недвижимым два дня. Истощился до предпоследнего дыхания, а когда все же пополз на кухню хлебнуть из-под крана воды, обнаружил по пути прямоугольный листок, на котором было написано по-иностранному и имелась пропечатанная цифра с многочисленными нулями.
«Это же мой кленовый лист! – осознал Вова. – Бывший…»
Дополз до ванной и обнаружил там тысячи таких же прямоугольных листков с аналогичными буквами и цифрами.
– Что же это такое? – сдавленно спросил он у потолка.
Выбежал на улицу и сразу к деревьям. Уже подбегая, хватался ладошкой за сердце…
Возле некоторых осин и кленов стояли люди и обсуждали происходящее.
– Аномалия какая-то, – поставил диагноз мужик с напряженно-умным лицом и с крестом пластыря на лбу. – Катаклизм…
– Симпатичные, – порадовалась старушка из шестого подъезда. – Обратная сторона пустая, можно блокнотики делать для записей.
– И сметать их легче, чем листья, – поддержала радость дворничиха. – А уж как горят!..
– Осени не будет, – тихонько проговорил Вова Рыбаков.
– А кто любит ее, эту твою осень! – осклабился мужик с пластырем. – Только Пушкин. А Пушкина замочили лет триста назад! Ты тоже Пушкин?
– Нет, я – Рыбаков, – признался Вова, вспоминая, какие хорошие рисунки были у классика.
– А если не Пушкин, вали отсюда!
– Да это наш, – вступилась дворничиха. – Вовка!
– А чего он здесь атмосферу перегаром мучает?! – спросил мужик.
– Иди, Вовка, – подтолкнула Рыбакова в спину работница метлы. По-доброму подтолкнула, чтобы чего не вышло.
Он пошел, растерянный, с поникшей головой, а потом ноги как-то сами сначала ускорили ход, а потом и вовсе понесли, как конягу какую. Он носился вокруг дома, подбегая к каждому, и сообщал:
– Осени не будет! Не будет осени!..
Кто-то от него шарахался, кто-то просто вертел пальцем у виска, а Рыбаков не унимался.
– Осени не будет! – кричал. – Не будет!
А потом помчался по лестнице на свой этаж, ворвался в квартиру с открытым окном и улыбающимся ангелом на стене, встал на подоконник и закричал на всю округу:
– Осени не будет! Осени не будет! Осени не будет никогда!!!
Его слабый, пропитой голос только кошки на крыше услыхали, да и то не испугались. До двуногих же его голос не долетал, остывал звук где-то на полпути и умирал. Тогда Рыбаков в последний раз сказал, что осени не будет, оттолкнулся от подоконника, расправив руки, как крылья и полетел. Вниз…
На сей раз ангел не стал спасать его, просто смотрел с грустью вослед.
А Вова, пролетев десять этажей, превратился в осенний лист, который, медленно кружась, ввинчиваясь в воздух, слетел к земле…
Это был последний и единственный осенний лист в городе Москве. Он совсем медленно проплыл последний метр и накрыл собой огромную крысу, прячущуюся в траве.
Мятникова так испугалась, что просто вжалась в землю и закрыла глаза… А когда открыла их, чувствуя, что ничего страшного не произошло, обнаружила перед своей мордой женскую руку, которая сжимала мужскую. И тяжесть во всем теле была огромная…
Повернула голову и обнаружила лежащим поперек нее человека мужского пола. С трудом выползла из-под него и узнала в дядьке художника, проживающего в соседнем подъезде. Удивилась, как тот не раздавил ее… И тут что-то шарахнуло ее по самому сердцу.
«Главное, чтобы это был не сон! – просила она Господа. – Пожалуйста, Господи!!!»
Она щипала свое человеческое тело пребольно, дергала его за волосы, наступала ногой на ногу и… Оставалась человеком…
Пожалуй, счастливее момента в ее жизни не было. Она не смеялась, не плакала теперь, просто горела солнечным огнем изнутри…
Потом она с нежностью посмотрела на тело художника, почти с любовью подумала о нем, что пьяненький, сердечный, подняла его на руки, подивившись легкости плоти, и понесла без усилия домой…
Ее квартира была опечатана ДЕЗом, но она смело сорвала эту никчемную полоску бумаги, толкнула дверь ногой и внесла свою не тяжелую ношу в родную квартиру.
Ее сейчас все волновало – и запах старой мебели, и дешевые постеры на стенах, и звуки капающей в кухне воды из крана. Волновало и радовало… Она бережно уложила мужичка на свою кровать и погладила его по щеке.
Рыбаков открыл глаза и посмотрел на нее.
– Это ты? – спросил он.
– Я, – ответила она.
– Почему тебя так долго не было?
– У меня было очень много дел…
– Сколько лет прошло?
– Может, двадцать, может, больше…
– А зачем ты надела вуаль?
Она обернулась к зеркалу и впервые за очень долгое время увидела свое лицо в мелких шрамах. Но они более не гноились и не производили отталкивающего впечатления. Просто шрамы сеточкой.
Действительно, вуаль, подумала она.
– Знаешь, мне нравится носить вуаль…
Он улыбнулся, уткнулся лицом в ее большую ладонь…
Они не видели ангела, слетевшего со стены его квартиры и подглядывающего в ее окно. Божественный посланец медленно размахивал крыльями, нагоняя в эту крохотную квартирку всю любовь мира.
– Ах, – проговорила она.
– Ах, – вторил он.
Билл целых два часа прождал на Курском вокзале. Сидел собачонкой и глядел по сторонам. Что-то внутри у него сорганизовалось не так, как обычно, что-то натянулось до обрыва, беспокоилось в животе.
Он ее не осуждал за то, что убежала. Молодая, должна бегать туда-сюда… Билл знал, что более ее никогда не увидит, и вот странное дело – ощутил какую-то маяту в центре своего толстого живота. Он не знал слова «тоска», а потому все пытался найти определение своему самочувствию, совсем не обращая внимания на собирающуюся вокруг него толпу людей.
– Крыса! – определил кто-то.
– Да нет же, – спорил приезжий из Гагр. – Собака! Видите на груди медаль собачью!..