Последний сон разума - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 7

— Не мы их, — уточнил кто-то. — А они нас триста лет! — И этот «кто-то» показал неприличное движение тазом.

На том Петров успокоил свой пыл и отбыл в городские подворотни в расстроенных чувствах.

Когда рабочий день истек, Илья завернул мертвого сомика в газету и отправился к ближайшему кладбищу, где прикопал сдохшую рыбу возле ограды и, промычав что-то нечленораздельное на вечное прощание, покинул скорб-ное место.

Ему не было знакомо желание плакать. Может, он это желание и ощущал смутно, но делать этого не умел вовсе, а оттого глаза его частенько были красными и блестели особенно.

Когда Илья закапывал рыбину возле кладбищенской ограды, это по случаю видела вся семья Митрохиных, соседей татарина по дому и лестничной клетке. В этот день, первую годовщину, они навестили место вечного упокоения тещи Митрохина-главы, чуть выпили с женой водочки, закусив горячую яичком, а дочери Елизавете пришлось довольствоваться водой с «газиками», как она сама называла терпкие пузырики. Она-то и увидела Ильясова, ковыряющего землю руками.

— О Господи! — прошептала супруга Митрохина. — Это что же он делает, вражина?!

— А глаза-то, глаза! — почему-то с радостью заметила Елизавета. — Глаза-то красные, как у вурдалака! Это он свежие трупы выкапывает и кровь у них выпивает. — И запила свой вывод водичкой с «газиками».

— Какие покойники возле ограды! — возмутился Митрохин, пытаясь проглотить яичный желток. — Вечно чушь несете!

Он желал поскорее закончить ритуальные процедуры и, пользуясь неурочным выходным, связанным с годовщиной смерти родственницы, посетить к вечеру котлован и порыбачить с приятелем Мыкиным всласть, любуясь заодно закатом осеннего солнца. Тем более что завтра наступает суббота, а потом воскресенье… О дальнейшем думать было преждевременно, а потому бабья болтовня его сейчас раздражала.

— А за оградой зарывают самоубийц! — сообщила Елизавета. — Нам об этом в школе рассказали, на уроке «религия». Это грех — накладывать на себя руки!

— Вот-вот, — подтвердила мать. — Он — некрофил!

Что такое некрофил, Митрохин и вовсе не знал, но татарин ему давно был неприятен, рыбу в пруду не ловил, не выпивал в компаниях даже по праздникам, а оттого слыл неприятным человеком в их местности.

— Точно, некрофил! — подтвердил глава семьи неожиданно, чувствуя, что название ругательное, и засобирался домой, швырнув яичную шелуху куда подальше, в заросли крапивы. — И глаза у него красные!..

Илья добрался до дому, лег на диванчик с азиатским покрывалом и стал смотреть на выдранную из атласа иллюстрацию. С нее, мелованной финскими бумажниками, с идеального отпечатка, смотрел на татарина его сомик, совсем как живой, и было в его взгляде что-то утешающее, даже задоринка некая проглядывала. На секунду Илье показалось, что иллюстрация задвигала жабрами и зачмокала губами, но, прикрыв на мгновение красные воспаленные глаза, а затем открыв их свету, татарин убедился, что иллюстрация — это фотография, а фотографии — неживые.

Он заснул и спал вечер спокойно, а проснулся из-за какого-то шороха и негромкого шума, раздающегося с лестничной площадки. Вставать не хотелось, а потому Илья лежал упокоенно в одной позе и думал ровным счетом ни о чем. Какие-то обрывки видений проносились перед глазами, клочки дней минувших, и отрывочки из старых газет всплывали никчемной информацией.

Шум с площадки усилился, и в дверь троекратно постучали.

— Шайтан! — выругался татарин и, с трудом поднявшись со своего диванчика, вышел в коридор и спросил: — И кто?

Ответа не последовало, а потому он отпер дверь бездумно и обнаружил под ней коробку, которую, крякнув, поднял и внес домой.

Коробка выглядела празднично, упакованная в красивую бумажку и перевязанная декоративными лентами. По всей ее длине было написано красным фломастером: «С Днем рождения!»

Прочитав, Илья вздрогнул. Он не помнил дату своего первого дня, а потому поверил в неожиданный праздник и внутренне поблагодарил инкогнито за подарок.

Татарин ухмыльнулся и потянул за ленточку, развязывая бантик на коробке, в которой оказалась проложенная вощеной бумажкой дохлая крыса с перебитым мышеловкой позвоночником. К подарку была приложена открытка, гласившая: «Напейся крови, вурдалак-некрофил! Мы все знаем! Возмездие наступит!»

— Дурак какие-то! — сплюнул в сердцах Илья и вспомнил, что его день рождения летом. — Неумный какой-то человек!..

В квартире Митрохиных не спали, и женская часть семьи ожидала возле дверного глазка продолжения событий. Это они подбросили старому татарину дохлую крысу и были веселы от такой проделки. Сам хозяин в глупостях не участвовал, а сидел на кухне и хрустел хорошо поджаренными бычками, выловленными в котловане. Его ужин разделял друг Мыкин, с которым они служили в погранвойсках, тепломер всего района, как он себя называл, будучи бойлерщиком на теплостанции.

Они перебрасывались незначительными фразами, запивая рыбу содистым пивом, и фразы эти относились к политической ситуации в дружественной Албании, где так мало вкусной и здоровой пищи.

Илья завернул дохлую крысу обратно в вощеную бумагу, уложил ее переломанное тело в праздничную коробку, перевязал лентами, а затем долго зачеркивал шариковой ручкой надпись «С Днем рождения!». Затем татарин натянул тренировочные штаны с растянутыми коленями, взял коробку с крысой и вышел из квартиры.

— Эй, мам! — проговорила Елизавета. — А татарин нашу крысу куда-то понес!

— Ну-ка дай-ка посмотреть!

Мать слегка оттолкнула дочь и прилипла правым глазом к дверному глазку, рассматривая Илью, ожидающего лифта.

— Куда он ее потащил?

— Да кончайте фигней заниматься! — прикрикнул с кухни Митрохин, а Мыкину посетовал на то, что все бабы дуры и с ними не о чем поговорить в долгие часы досуга, а оттого многие мужчины становятся алкоголиками. Затем Митрохин заговорил о новинках в рыболовном деле, о разных блеснах и спиннингах, а напоследок выудил из секретера журнал «Рыболов и обыватель» и открыл его в месте закладки в виде трехрублевой бумажки.

— Видишь, — указал Митрохин на левую страницу с изображенным на ней хитрым прибором. — Знаешь, что это такое?

— Нет, — честно ответил Мыкин и зажевал бычком с пережаренным боком.

— А это — эхолот!

— И зачем он?

— А затем, что выплываешь ты на середину озера, включаешь его и он тебе вот на этом экранчике показывает, где залегла рыба и какого она размера. Ты к ее морде подтягиваешь крючок с жирным червячком, она его хвать — и не успела пообедать, как уже трепыхается в лодке!

Митрохин победно посмотрел на Мыкина и спросил:

— Ну как?

— И где ты возьмешь в нашем озере такую рыбу? — поинтересовался Мыкин, выковыривая из зубов застрявшее мясо.

— А что, помимо нашего пруда в стране нет других водоемов? Это знаешь ли

— революция в рыболовном деле!

— И сколько стоит?

Митрохин наклонился к уху Мыкина и, чтобы не дай Бог не услышала жена, произнес цифру, от которой его другу Мыкину стало неприятно и тот почувствовал, что наелся и еще что бычки рыба невкусная, питающаяся падалью, а оттого сладкая на вкус.

— Мы в складчину! — успокаивал Митрохин. — А потом поедем на Валдай и с помощью этой штуки наловим целый мешок. А там на рынок Центральный, и приборчик с первого раза окупим, а дальше только прибыль одна и удовольствие!

Мыкин с минуту воображал картинку новой рыбалки, а затем кивнул в знак согласия.

На том и порешили, что с зарплаты, скинувшись, приобретут эхолот, а потом при случае испробуют его немедленно.

Мыкин попрощался с другом за руку и, находясь уже в дверях, нежно оттеснил Елизавету от глазка, отпер дверь и шагнул за порог.

Как раз отъезжал лифт с татарином, но он в него не успел, беззлобно выругался и вызвал следующий.

Митрохин, закрыв за другом дверь, прикрикнул для порядка на женщин и велел им готовиться ко сну.

Уже совсем ночью, лежа под костистым боком мужа, жена шептала ему в самое ухо, что татарин точно вурдалак и куда он потащил дохлую крысу, одному черту известно!..