Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 24

Весь первый час своего путешествия он думал о Бердане и о том, что привязался к нему, как к родному, на второй же час задумался об Укле.

Прощались они скромно, особенно чувств не растрачивая, просто посидели друг напротив друга, потом Ягердышка полежал на жене немножечко и в ознаменование пуска сгущенной любви поцеловал ее в глаз, почувствовав на языке соль.

А что, бабам полагается плакать!

Уже на выходе из чума Укля вручила чукче ружье и мешочек с патронами, зевнула и отправилась спать…

Он бежал за нартами и бубнил себе под нос, что вот устроится в Америке и перевезет Уклю на богатую жизнь к богатым эскимосам. Будет чум с душем и ванной, в которой Укля станет мыться, как тогда, в первый день их знакомства, под айсбергом. А еще Ягердышка подумал о залежах Spearmint, которые он будет частями высылать посылкой старику Бердану… А потом, потом… А потом он выпишет самого Бердана на постоянное место жительства в Америку. Ведь старик знал первооткрывателя этой чудесной страны, самого Ивана Иваныча…

Ягердышке предстояло пробежать сначала километров сто пятьдесят по суше, а затем перебраться через пролив, там-то и есть Америка. В том, что коварный старик на сей раз не обманул, чукча был уверен, а потому нарты скользили бодро, хоть собаки уже и не тявкали – слегка притомились от полной прыти, потому Ягердышка притормозил вожака и пошел следом пешком.

Куда торопиться, решил он. Америка не олень, в тундру не убежит! Сделаю три ночевки. Посплю на воле три луны, а уж потом… Что будет делать Ягердышка в Америке, он сам толком не знал. Все его знание о чудесной стране сводилось к неограниченным запасам Spearmint и богатым поселениям эскимосов.

А где гарантия, что американские эскимосы примут его, бедного чукчу, к себе и поделятся Spearmint?.. Гарантий не было, что несколько умерило пыл Ягердышки.

Бог даст, все хорошо будет!

Ягердышка перекрестился, глядя на заходящее солнце, остановил собак и принялся готовиться на ночлег.

Часа полтора ушло на то, чтобы ножовкой нарезать ледяных кирпичей и выстроить иглу, в которой предстояло спать ему и медвежонку. Днем хоть и было еще тепло, но ночь замораживалась уже градусов до двадцати, а в иглу всегда плюс. Затем Ягердышка отвязал всех собак, достал из мешка несколько сухих валежин, чайник, кружочек сухого спирта, связку сухой рыбы и шмат строганины.

Рыбу разбросал собакам, а все остальное втащил в иглу, где развел костерчик и вскипятил снежку для чая. Размачивая строганину в кипятке, он и медвежонок Аляска жевали мясо с наслаждением. Чукча запил ужин жирным чаем, потом сомлел и лег головой к выходу, чтобы через него наблюдать за Северным сиянием и Полярной звездой. Аляска посасывал его большой палец на левой ноге, и жизнь была хороша, и жить было хорошо…

Сон пришел сладкий и совсем не американский. Морфей привел Ягердышке его родителей – крошечных человечков с гладкими лицами. Маму и папу.

– Что ж ты, сынок, не сказал, что в поход уходишь! – сетовала мать.

– Трубочки не выкурили, – обижался отец. – Нехорошо!..

– У нас почты нет, – оправдывался Ягердышка. – А и не курю я…

– Голубка бы послал, – настаивала мать, и чукча увидел, что во рту у нее нет зубов.

– Так голубки в Москве живут и в Америке! Вот доеду до Америки и тотчас птичку запущу, – ответил ей Ягердышка.

– Смотри, – погрозил дымящим чубуком отец. – Не забудь!..

После этого Морфей растворил родительские облики в царстве спящих и взамен пробудил другие…

Кола и Бала на сей раз были экономны. Попросту не болтали, меж собой не ссорились. Не теряя ни секунды, набили Ягердышке морду и сверху и снизу, погрозили пальцами и были таковы – растворены в пространстве. Скулил испуганный медвежонок, а Ягердышкино настроение находилось в упадке. Тайным делом он рассчитывал после ухода в Америку расстаться с драчливыми братьями и явиться на новое место жительства с физиономией природного цвета. Но не тут-то было: уголовники не отставали, били все нещаднее, и спасения, казалось, от них не было вовсе.

– Гады! – выругался чукча и принялся охлаждать побои подножным снегом.

А еще Ягердышка решил не спать следующей ночью, подкараулить братьев и обоих пристрелить из подаренного Уклей ружья…

Вышел он с восходом солнца, даже чаю не попив. Настроение было самое скверное и шаг от того короток, а бег собак уныл. Лишь Аляска, облизывая розовым язычком черный нос, порыкивал по-щенячьи и вовсю радовался жизни… «Надо бы поторопиться! – решил Ягердышка. – А то и за пять дней не доберусь!»

– Теп-теп-теп!.. – закричал он, и собаки припустили.

Ягердышка тоже побежал, и от ощущения собственной молодости и силы все в нем наполнилось праздничным теплом и оптимизмом. Он уже забыл о ночных побоях и думал о том, как красив край, в котором он рожден, сколь много в нем пространства и что он помещен в это пространство Иисусом Христом жить человеческую жизнь!

– Ведь можно было и собакой родиться! – решил чукча. – И бежал бы я сейчас не человеком, а собакой, хорошо коренником, а так и сукой пристяжной мог!..

На бегу перекрестился.

Таким образом, немножечко размышляя, Ягердышка добежал до вечера, в котором опять построил иглу и расположился на ночлег. Но в эту ночь он вовсе не собирался глядеть на звезды, а, расчехлив ружье, даденное Уклей, зарядил его.

– Жду вас! – сказал вслух и оттолкнул медвежонка.

Братья не приходили.

Созвездия на небе переместились на полповорота головы, а их все не было. Зато явился старик Морфей, который запустил в иглу тетку Зевоту и разрешил ей заночевать в постройке.

– Ты не против? – поинтересовался он у Ягердышки.

Зевая до слез, чукча промямлил, что всегда гостям рад, а сам уже спал полярным сном.

Тут и гости не замедлили явиться.

Из Ягердышкиного носа заструилась кровавая юшка.

Он открыл глаза и увидел ухмыляющихся братьев. Кола потирал кулак, а Бала разминал пальцы, собираясь врезать чукче в ухо.

– Застрелю, – предупредил Ягердышка, взводя курки.

– Ишь ты каков! – ощерился Кола. – Из моего ружья!..

– Дай я ему влеплю! – размахнулся Бала.

– А ну стой! – крикнул Ягердышка. – Вот пристали, паразиты! – и прицелился.

– Так я уже властью расстрелянный! – захохотал Кола. – И закопан без могилки! – Потом вдруг перестал смеяться, взял за плечо Бала и, сказав: – А ну посторонись, братишка, – двинулся на Ягердышку со злыми намерениями.

Когда Кола оставался один шаг, когда его кулак вознесся над чукчиной головой, Ягердышка шмальнул из обоих стволов.

Кола отбросило ко входу, но он тотчас поднялся на ноги.

И тут Ягердышка испугался насмерть! Потому что вся голова Кола оказалась прострелена насквозь во множестве мест, так что видно было через дырки.

– А крови-то нет! – изумился чукча, и из его ослабевших рук выпало ружье.

В свою очередь, Кола ощупал голову и, не найдя уха, загыкал, как будто радовался потере такой важной части тела.

– Ну, все, – побагровел лицом Бала. – Сейчас убивать тебя станем! – и обрушил кулак Ягердышке на самую маковку.

– И за что тебя Укля любила? – прохрипел чукча сквозь затуманенные мозги.

– Кого любила? – спросил Кола, засовывая в дырку под глазом указательный палец.

– Кого-кого! Бала! – уточнил Ягердышка.

– Опять рассорить нас хочет! – констатировал Кола, засунув в голову еще один палец, на сей раз на место выбитого глаза. – Так я уже простил брата! Я ж съел его!

– А теперь я Уклю таки-таки! – зачем-то сообщил Ягердышка, поглаживая свою макушку.

От такого сообщения завелись оба брата и заработали кулаками что было мочи.

– Ой, – приговаривал Ягердышка, когда доставали особенно чувствительно.

– Ой!..

А потом он стал молиться Господу Иисусу Христу и жаловаться на то, какая несправедливость над ним происходит. Он в Америку едет, а его посреди пути убивают духи!..

Господи, спаси!!!

И тотчас все стихло.

Ягердышка открыл глаза и никого в иглу не увидел. Лишь похрапывал в ногах Аляска.