Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 101
— А где ж ей быть, — удивлялся Колькиной непонятливости иеромонах Василий. — Ей только в благочестивых местах и интересно! Какого-нибудь послушника, вроде тебя, с пути истинного свернуть, сомнениями жизнь утяжелить!.. А там, в миру, сами люди — нечисть, чего их с пути сбивать, они и так верной дорогой идут, товарищи!
От таких простых выводов Колька оторопел, мысль его заработала лихорадочно, а рука, засунувшая в печь полено, задержалась в огне.
Иеромонах Василий выдернул его из печи. Слава Богу, только телогрейка задымилась ватой. Полили водичкой. Сели отдохнуть на минутку.
— Поди, сны снятся нехорошие?
— Снятся, — признался Колька.
— Всем сняться, — успокоил батюшка. — Особенно отцу Иеремии, Господи прости! — и перекрестился.
— Пройдут сны?
— Пройдут, если крепок будешь! И бесам жаль время тратить попусту. Отстанут. Молись!
— Молюсь!
А потом Колька стал замечать, как монахи собираются по вечерам, вроде как чайку попить, а сами шепчутся о чем-то. А при появлении Кольки замолкают.
А не его это дело, думал послушник и укладывался в постель с какой-нибудь книгой из храмовой библиотеки. Читал обычно о житии какого-нибудь святого. Все жития обычно были похожи друг на друга как две капли воды, а оттого засыпалось хорошо.
Вот как оно, думалось Кольке. У добра один лик, аж до скучности, а у зла обличий великое множество! Вот и девушки в миру, те, которые добродетельны, частенько остаются в девках, а подпорченные пользуются непременным успехом. Прав иеромонах Василий. Там, в большом мире, никого искушать не требуется, все искушенные!.. Уж если на Валааме монахи жирные, как свиньи, и в шелка одеваются, то чего говорить о городах нищих!
— Нечего монаху размышлять! — говорил себе Колька. — Монаху трудиться надо и молиться!.. А я и не монах еще, — зевал Колька и засыпал…
А через три месяца на остров пожаловал митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский и трапезу разделил со всей островной жизнью. Хвалил рыбу, а на отца Иеремию глядел косо.
А потом Высокопреосвященство забрал с собою в вертолет иеромонаха Василия, настоятеля же расцеловал на прощание, хотя физиономия у Иеремии после благословенных поцелуев искривилась, словно свечка, пролежавшая неделю на солнце.
Горевал Колька об отъезде иеромонаха Василия долго. Ходил ночью по монастырской территории, мыкался. Несколько раз его горестное лицо, заросшее чернющей бородой, попадало в луч настоятельского фонарика и пугало отца Иеремию почти до смерти.
— Одни зеки вокруг! — в голос причитал он. — Убийцы и разбойники!
От этих причитаний настоятеля настроение у Кольки поднималось, и он взял обыкновение специально выходить ночью на воздух, подкарауливая направляющегося в свои покои отца Иеремию. Специально совал свою физиономию под свет и скалился, показывая лишенную зубов челюсть…
Через некоторое время настоятель Иеремия собрал свои пожитки и отбыл в северную столицу. Монахи радовались и промеж себя благодарили иеромонаха Василия, пожертвовавшего собой ради братства.
Прожили без головы до осени, а в октябре на Коловце появился иеромонах Михаил. Он и постриг Кольку без лишних проволочек, и стал Колька Филагрием.
Прожил в братии монахом месяц и пришел к отцу Михаилу с просьбой.
— Хочу один жить! — сказал.
— Мы тебе не подходим? — усмехнулся отец Михаил, пригладив свою роскошную шевелюру. — Или от послушаний надорвался?
— Хочу на дальний скит.
— Там же все прогнило, — вспомнил новый настоятель. — И стены попадали!
— Восстановлю.
— А чем питаться станешь?
— Что я, рыбы не наловлю? От иеромонаха Василия удочка осталась, а давеча волна какого-то синтетического волокна принесла. Времени много будет, сеть сплету…
— А зимой? Тоже сеть ставить будешь?
— Так я осенью припасов наделаю.
— Октябрь уже, — ставил преграды отец Михаил.
— Успею, — настаивал Колька. — Если братия топора не пожалеет, гвоздей килограмма два, чашку да кирпича, чтобы печь выложить…
— Мы не жадные… Главное, чтобы прок был!
— Будет, — уверенно произнес Колька.
— А ты знаешь, что такое одиночество?
— А вы, отец Михаил, знаете?
— Человек создан Господом, чтобы общаться с себе подобными! Вся природа его противится одиночеству! Мозг от одиночества одержимым становится!
— А я с Господом общаться стану, — улыбнулся Колька. — Разве Господь позволит, чтобы я одержимым стал? Разве с Господом я одинок?..
Отец Михаил мрачным сделался.
— Смотри, не опозорь! А то прискачешь на холода!
— Я не лошадь!
— Хорошо… Можешь два дня не работать… Собирайся!
Колька встал перед отцом Михаилом на колени, поцеловал руку и со всей искренностью, на которую способно было нутро его, поблагодарил настоятеля.
Иеромонах благословил отца Филагрия, а напоследок рассказал про отца Серапиона. Мол, у того покровители появились!
— Знаю, — кивнул головой Колька. — Новость старая.
— Я ему паспорт сделал, визы сделал, — продолжал настоятель. — А пять дней назад был в Питере на подворье, приходит ко мне пара, супруги средних лет, одеты бедненько, лица светлые, хоть и печаль в них. Спрашиваю, чем помочь могу, а они мнутся, держатся друг за дружку, как малые дети напуганные, и только вздыхают тяжко. Да что случилось? — в сердцах спрашиваю. А он набрался смелости, вышел вперед, заслоняя жену, и рассказал, что некоторое время назад в их жизни появился отец Серапион, монах с Коловца, духовником их стал. А потом намекать принялся, что надо ему по святым местам отправиться, чтобы этой самой святости набраться. А они люди небогатые!.. А я и сам вижу — не то что небогатые, бедные просто! Ну, набрали они по друзьям денег на поездку в первопрестольную, а он не успел возвратиться и говорит — посылайте меня в Израиль! Они взмолились, что негде средств более отыскать, а он озлобился и молвит: не найдете — прокляну!
— Ой! — вскрикнул Колька.
— Вот такой Серапион! — хмыкнул настоятель. — Про Израиль у него внятно рассказать получилось!
— И что теперь?
— А уйдешь жить на скит, я его в тот же день раздену!
— Сволота, — ругнулся Колька. — Прости Господи!
Через два дня во время утренней трапезы отец Михаил сообщил всему братству и вольнонаемным, что отец Филагрий уходит жить на дальний скит.
— Помолимся же за него!
И братство помолилось искренне и поело творога со сметаной в честь такого события. Отец Серапион сидел на дальнем конце стола и вытирал дно миски куском хлеба. Под подрясником у него были надеты джинсы и теплый мохеровый свитер. Филагрий собирался на дальний скит, а Серапион на Валаам. Он знал, что его там примут. На Валааме любят благообразных стариков. С ними часто фотографируются туристы. Пофиг, что раздели!..
«Завтра и уеду», — решил Серапион.
Колька запрыгнул в кузов трактора, ему подали собранные вещи, и отец Филагрий покатил под грохот мотора в другую жизнь.
А ночью мужики обрезали бороду Серапиону и сожгли ее в печке. Старик наутро горько плакал, его не пустили даже в трапезную, а просто выдали кусок хлеба, да и то сделала сердобольная тетя Маша… А через два часа обритого Серапиона увозил на Большую землю бывший военный корабль, переделанный в паром…
В первую свою ночь на скиту Колька чуть не замерз до смерти. Хоть и октябрь, но ветрище ледяной, а стен еще нет, только гнилье, толкнешь — рухнет. Колька лапника елового нарубил да вместо матраса приспособил. Костерчик развел да воду на нем вскипятил. Заснул в тепле, а проснулся в холоде. Еще только светало, а он уже вовсю махал топором да пилой орудовал, чтобы стены новые соорудить.
«И не для собственного тепла я стены возвожу, — подбадривал себя Колька. — А для того, чтобы иконы повесить, чтобы лик Господа просиял на заброшенном скиту…»
Целых два месяца рано по утру монахи, тянущиеся на службу, слышали звуки тюкающего топора. А потом отец Михаил стал молиться в голос, чтобы у отца Филагрия сил душевных хватило…