Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 98
— Вы кого-то очень сильно любите! — вдруг проговорил отец Филагрий. — Сами того не знаете, а оттого злоба в вас. Поймете, к кому вы не изливаетесь любовью, и вся злоба уйдет, как вода в песок… Пейте чай…
Роджер теперь сидел над стаканом крепкого чая, слушал про собственную злобу и злился. «Какая любовь! — думал он. — Что такое!» Он всю жизнь уповал на чувственную независимость и ощущал влечение лишь к музыке одной, а этот, как его, схимник утверждает, что в нем любовь большая, да еще не осознанная! Где? В каком месте эта любовь? С каким фонарем ее искать!!!
— Что вы можете знать о любви! — выдавил Роджер. — Сидите здесь в одиночестве! Онанизмом занимаетесь? — хихикнул.
— Нет, — ответил отец Филагрий. — Плоть мне нужна лишь для совсем небольших вещей. Дрова нарубить, масло в лампаду налить, книгу читать, молитвы Господу творить. А для другого… — отец Филагрий коротко задумался. — А для другого мне не нужны члены.
Роджер все более мрачнел, а потому вдруг стал говорить еще большие неумности:
— Бог создал человека для жизни и любви.
— Вы правы.
— А вы уединились, никого не любите и не живете, как того ваш Бог хотел!
— Как раз наоборот, — отец Филагрий широко улыбнулся, показывая гостю розовые десны без передних зубов. — Все наоборот! Я люблю Господа, а потому уединился, чтобы ничто не мешало моему единению с Ним.
— И что, отвечает взаимностью?
— Важнее любить, чем быть любимым.
— У вас на все есть ответы.
— Как и у вас вопросы.
Роджер поглядел в маленькое окошко и увидел огромное солнце, падающее в серые воды Ладоги.
— Я — девственник, — признался Костаки.
— Какие ваши годы.
— Не то что у меня возможности не было, — пояснил Роджер. — Просто все в моем организме противится соитию. Омерзение вызывают женские половые органы. В лучшем случае я к ним отношусь с равнодушием!
— Соитие — это венец любви человеческой. Самый богатый подарок Господа. Вам Господь, вероятно, отказал в сем даре.
— А вам?
— Мне? — схимник взял со стола нож и принялся подрезать им ногти. — Мне все было дадено сполна.
— Болезнь? — поинтересовался Роджер, которого почему-то не раздражала варварская гигиеническая процедура.
— Нет, мое тело в порядке. Все дело в укрощении плоти, дабы не мешала чистоте помыслов к Господу. Соитие с Господом невозможно, да и помысел об этом чудовищен!
Монах положил нож на стол и перекрестился.
— Вам пора, — поднялся из-за стола отец Филагрий. — Темнеет.
— Я не верю в Бога, — зачем-то сказал Роджер.
— Это не самое страшное, — заметил схимник, показывая гостю дорогу.
— Что же самое страшное?
— Вы можете не верить, но самое главное, чтобы Господь пребывал с вами. А судя по тому, как вы на колоколах играли… Прощайте…
Роджер пошел по тропинке к монастырю, думая о чем-то. Обернулся и крикнул:
— А если это от дьявола?
Схимник вопроса не расслышал и скрылся в своем жилище…
Его уже ждали, особенно волновалась Лийне.
— Ну, как? — спрашивала она. — Как?!.
— Никак, — ответил Роджер.
— А все уже на взлетной площадке! Только мы вот с отцом Михаилом и монахи…
Роджер вытащил из кармана чековую книжку и начертал на чеке четырехзначную цифру. Вырвал бумагу и протянул настоятелю.
— Пусть фильтр для воды купят. А то почки сдохнут!
Отец Михаил спрятал чек в глубины своих одежд и перекрестил вослед музыканта с его подругой. Они быстро шли к грохочущему вертолету, пригибаясь, пока не скрылись в кабине.
Наяривал на велосипедном звонке Вадик и кричал вдогонку большой птице:
— В Выборг поеду! В Выборг!..
Уже ночью, дома, Роджер попытался по-настоящему овладеть телом своей подруги. Все в организме сработало правильно. Лийне старалась как инструктор по сексу, но через пять минут фрикций к горлу Костаки подкатила тошнота. Он соскочил с финки и бросился в ванную, где его вырвало любовными соками!..
К концу второго отделения Роджер вновь вспомнил о письме из Австрии.
«Чего оно опять выскочило? — подумал музыкант и дал ответ: — Потому что последние семьдесят тактов он касался треугольника всего дважды. Соло не было. Поэтому и отвлеченности всякие в голове…»
Мучился, мучился, мучился!!!
Наконец, балет Гремлинов и Гоблинов закончился. На сцену понесли цветы и корзины с оными же…
Ромео кланялся так истово, так жеманился при поклонах, что казалось, сам Нуриев на авансцене, а не какой-нибудь Колшиньс!.. Джульетта также не отставала от своего партнера, показывая в поклоне чудесную растяжку.
Три раза выходили, причем когда аплодисменты уже заканчивались. Лишь какой-нибудь запоздалый хлопок зависал… Они тут как тут! Хлопок — и все на поклон!..
А потом вся литовская труппа захлопала в ладоши, заулыбалась, и на сцену вышел знаменитый русский танцовщик на пенсии, теперь балетмейстер. Балетмейстер хреновый!..
И Миша присоединился к поклонам. Кивал своею зеркальной лысиной туда и сюда…
Еще пятнадцать минут эта гадость продолжалась, прежде чем музыкантам удалось попасть в свои гримерные перед исполнением великого Шостаковича!
— Это же надо! — не мог сдержать раздражения Роджер. — Тьфу, мерзость какая!
— Да-а! — согласился Бен. — Геблины и Грёмлины!
— Гоблины и Грёмлины, — поправил Костаки, затем достал серебряную коробочку, выудил конфетку и принялся с удовольствием сосать. Делал он это громко, с неприятными звуками, но ударник был толстокож и, похоже, вообще не испытывал в жизни физиологических отвращений. За это его Роджер ценил.
Тем временем за кулисами произошла драка.
Альтист потрогал внушительный бугорок, упрятанный в лосины литовского Ромео. За что и получил по физиономии. Был нежен и физически хрупок, а потому упал на пол и познал своими ребрами удары балетных ног.
— Я не нарочно! — кричал альтист. — Я случайно!
Но зверюга Ромео-Колшиньс продолжал уничтожать альтиста ударами своих мускулистых ног.
Из гримерок повалил народ, и литовская труппа оказалась нос к носу с Лондонским симфоническим. Ситуация грозила перейти в массовую драку, но здесь появился Миша и рявкнул так, что и своих, и чужих протрясло, как от удара током. Колшиньса, продолжавшего избивать альтиста, маэстро ткнул в мясистый зад дирижерской палочкой. Ромео взвизгнул и еще услышал от Миши по-русски в свой адрес нелестный эпитет: литовский урод!
— Позвольте! — попытался постоять за себя коротконогий Ромео.
— Пошел на х…! — прервал попытку Миша, применив глубины родной речи.
Здесь появился балетмейстер, который, поняв, в чем дело, не знал, как поступить. То ли защищать литовцев, а они ему не родные, а контрактные, то ли воздержаться от комментариев и развести стороны по гримерным, тем более что контракт с Литовским балетным театром у него закончился… Не ссориться же двум титанам из-за малого народца!..
Так балетмейстер и поступил. Заговорил с Мишей о своем дне рождения, который задумал справлять в Нью-Йорке в русском ресторане «Самовар», где будут все!
— Барышников, Юра Башмет, Спивак обещался, девчонки наши из Большого и знать местная! Приедешь? Бери свою певунью и приезжай! Я самолет пришлю!
— У меня свой, — поблагодарил Миша.
— Вот и чудесно, — обрадовался бывший великий балерун.
Он хотел было отправиться в зал и послушать излияния принца Чарльза в свой адрес, но Миша его придержал за руку и сообщил, что его альтист — мальчик с тонким вкусом и на «такого» Ромео не позарился бы, даже если бы в мире осталась только одна мужская задница!
— Согласен, согласен, — закивал пенсионер и, продолжая кивать, быстро пошел по коридору.
Женская часть оркестра приводила в порядок альтиста, используя тональные кремы и румяна. При сей процедуре молодой человек продолжал говорить с жаром, что он-де случайно коснулся, что коридор узок!..
— Тебе понравилось? — спросил Роджер, зашедший в гримерку, дабы развлечься.