Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 34
«Вот это живут», — успел подумать Колька и получил удар под лопатку. Впрочем, не сильно его стукнули.
— Зачем? — посмотрел на Дерсу Колька.
— Просто. Больно, что ли?
— Нет.
— А ты колбасу нашу не нюхай! Не твоя!
— Не дышать, что ли?
— Борзый?
— Нет.
— Тогда глохни!
Он замолчал и стал ждать, исподволь разглядывая мужиков, которые сопровождали его до жилища смотрящего. Оба жилистые, с бесцветными пустыми глазами. Все пальцы в кольцах наколок, ручищи, как лопаты.
«Душегубцы», — решил Колька, да и про себя подумал, что и сам душегубец, хоть и по самообороне.
Дерсу заглянул за одну из занавесей и что-то тихонько спросил. Услышал только ему предназначенное: «Начинайте пока без меня», кивнул и, задернув занавеску, блеснул глазами.
Монгол сел на стул с мягким сиденьем, достал из тумбочки пачку чая грузинского и высыпал половину в алюминиевую кружку. Залил кипятком и накрыл кружку сверху миской.
— Значит, короля пидоров в поезде мочканул? — неожиданно спросил.
— Никого не трогал, — пошел в отказ Колька.
— Дяде Моте хрен оторвал?
Колька молчал.
— Язык проглотил? — поинтересовался Дерсу, приподнимая миску и заглядывая в кружку.
— А вы чего, — вдруг задал вопрос Колька, — за пидоров впрягаетесь?
Спросил и подумал, что жизни ему осталось на один взмах ножа.
— Мы за пидоров не впрягаемся! — раздался тоненький голос из-за занавески.
Она отдернулась, и Колька онемел от увиденной картины.
На нарах сидел, откинувшись на подушки с кружевными наволочками, мальчишка лет десяти с большими печальными лилипутскими глазами. Все его бледное лицо поросло белым пухом, а лоб бороздили глубокие морщины. Мальчишка был наголо выбрит, и казалось, что какая-то тяжелая болезнь гложет ребенка…
— Так вот, Гормон! — Дерсу взял кружку готового чифиря и поставил ее перед странным мальчишкой. — Так вот, Гормон, футболяка наш знаменитый! Дядю Мотю замочил да футбол страны Советов под откос пустил!
Ребенок с печальными глазами хлебнул чифиря и тихонько спросил:
— Это правда?
— Малец, — прошептал одними губами Колька.
Белесые ресницы мальчишки вздрогнули, он оторвался от чашки и посмотрел вокруг.
Почудилось, подумал и вновь хлебнул черного, как ночь, напитка.
— Малец! — чуть громче прошептал Колька.
От этого призыва Гормон закашлялся и недоуменно поглядел на присутствующих. Оторвал спину от подушек и задышал тяжело.
— Что? — не понял Дерсу. — Какой Малец?..
Колька пожевал ртом, наполняясь слюной, затем харкнул с таким усердием, что слюна пролетела через весь барак и прилипла к оконному стеклу.
— В хате плюнул! — почернел лицом Дерсу, и в его руке блеснуло лезвие.
— Осади! — заорал Гормон детским голосом и вскочил с кровати, сделавшись вдруг страшным. — Все назад!!!
— Да он же… — попытался что-то сказать Дерсу, но еще раз услышав пронизывающее «Назад!», попятился к стене, а костистые мужики враз скрылись за занавесками.
Гормон подходил медленно и смотрел, вглядывался в Колькино лицо. Он рассматривал снизу вверх, и постепенно губы его детские растягивала улыбка.
— Дверь… — признавал он. — Культя!..
Он бросился к Кольке, раскрывая объятия, а Колька нагнулся, почти на колени встал, чтобы принять его к груди и заглянуть в глаза самого близкого друга детства.
— Малец! — вскричал он уже в полный голос. — Малец!..
— Дверь!..
Они обнимались так истово, так велико было их обоюдное счастье от встречи, что опупевший от такой невиданной картины Дерсу сам не заметил, как опустил два пальца в настаивающийся чифирь…
А они все не могли оторваться — щека к щеке, гладили друг другу бритые бошки, спрашивали и отвечали: «Ты?!!» — «Я!..»
— Чего вылупился! — отвлекся на секунду Малец. — На стол накрывай, колбасу тащи!
Малец поволок за собой Кольку, и они рухнули на кровать с кружевными подушками. Засмеялись, как дети. Занавеску задернули!..
Дерсу на мгновение подумал, что и смотрящий, и футболист этот — из команды почившего в бозе дяди Моти, но ошпаренные чифирем пальцы прояснили мозги, и монгол решил, что чем меньше ты делаешь выводов, тем длиннее твоя жизнь!..
Встал и ловко принялся собирать на стол. Из-за занавесок появились костистые телохранители и безмолвно помогали. На столе появились бутылка водки, квашеная капуста, банка со шпротами и скворчащая на сковороде жареная колбаса с картошкой.
— Готово! — негромко возвестил Дерсу.
Они появились обнявшись, улыбающиеся. Но при виде Дерсу и двух молчунов Колька улыбаться перестал и напрягся.
— Не боись! Пока я жив, тебя никто не тронет! Да и когда сдохну, не боись, одной памяти обо мне страшиться будут!
Малец сел на самую высокую табуретку и налил водки, да только себе и Кольке.
— Друг мой самый близкий! — сказал мужикам и кивнул головой.
Один из молчунов подхватил бутылку и доразлил содержимое по кружкам.
— Жрите быстрее! — шикнул Малец. — Мне со своим другом наедине пообщаться охота!
Через минуту за столом остались только Колька и Малец. И общались они до самого утра самозабвенно.
— Как наши?
— Кто где…
Колька рассказал и про Лялю, и про Кишкина, и про всех остальных.
Малец сидел на табурете и, слегка закатив глаза, вспоминал что-то.
— А я Надьку отчихвостил! — вдруг признался Колька.
— Это какую такую Надьку? — вскинулся Малец.
— Ну у которой на ж..е веснушки!
— И что, правда веснушки? — засмеялся Гормон.
— Правда.
А потом Колька рассказал, как сейф из команды попер, как ему явку с повинной не зачли и показательный суд устроили…
— Зачем попер бабки? Иль не хватало?
— Не знаю, — пожал плечами Колька. — Хватало бабок… Нашло что-то…
— Вор ты, что ли, по душе?
— Не знаю…
А потом Малец рассказал про себя. Поведал, как жилось на пацанской зоне. А на второй день после того, как откинулся, взял с сотоварищами сберкассу, менты вычислили и брали с оружием. Ранили в печень, еле выжил. Чирик получил. На зоне, уже взрослой, пятерик добавили за побег и кражу колхозного имущества.
— Как ты, — добавил. — Из сейфа председателя скоммуниздил. Только сейф открыт был, а в нем три рубля с копейками! А сам председатель рядом пьяный в дупелину спал. В зоне Адыгейской автономной короновали…
А совсем уже под утро Малец запросто сообщил, что жить ему осталось года два-три.
— Врача здесь, на зоне, отыскал, как его, эндокринолога. Он мне и приговорил, что без гормона роста произошли необратимые процессы в организме. — Малец засмеялся. — И гробик у меня детский будет.
Колька расстроился так, как давно в жизни не расстраивался. Чуть пьяный, он чувствовал свое бессилие помочь другу, а оттого печаль его была огромна.
— Найдем мы этот гормон!
— Поздно…
— Ей-богу найдем!
— Сказал, поздно!.. И хватит об этом! Спать давай! Тебе рядом приготовлено…
И они стали жить, как два неразлучных друга. Никто больше Кольку на зоне не обижал, но на предложение Гормона оставить работу по пошиву рукавиц он наотрез отказался.
— Мужиком в зоне хочу быть.
— Твое дело, — пожал плечами смотрящий зоны. — А нам в падлу работать!
Колька, закрывшись занавеской, продолжал каждую неделю писать на станцию Курагыз, надеясь на ответ. Так ему нужно было это письмо! Ах, как нужно! Чтобы дышать его строками, прижимать к груди, класть на ночь под подушку!.. Вполовину легче бы на зоне стало…
А письма обратного все не было…
Уже на четвертом году Колькиного срока Малец спросил, куда пишет друг.
— Бабульке?
— Нет, — ответил Колька и вдруг стал рассказывать о счастье мелькнувшем, захлебываясь, словно давно мечтал, чтобы его спросили.
Рассказывал о самом чудесном на земле месте под названием Курагыз, о маленькой больничке, где он встретил девушку, которую полюбил беззаветно, и хоть была между ними всего ночь одна, тысячу ночей на зоне он чувствовал ее тело рядом, запах ее фруктовый…