Университет - Литтл Бентли. Страница 80

Промочив горло, оба немного расслабились. Напряжение первого периода беседы спало. Ян уже мог позволить себе толику юмора.

— Если, по-вашему, Бреа такое гиблое место, исполненное зла, и люди, составляющие организм университета, сплошь гады, — сказал он, — то отчего же я сижу здесь, с вами?

Стивенс пожал плечами:

— Нет такого организма, который был бы болен целиком, вплоть до последней клетки. Если вас устроит такое сравнение — вы относитесь к здоровым клеткам организма, пораженного раком. И нормальных, порядочных людей в университете должно быть много...

— Я знаю! Мы как раз пытаемся сплотить таких людей.

— Замечательно. Иногда само количество дает силу.

— Но почему мы ничего не замечали вплоть до этого семестра? — спросил Ян. — Вот что интересует меня в высшей степени! Ведь не в этом же семестре Бреаский университет стал злодеем! Процесс наверняка длительный. Если вы правы, мой университет гниет изнутри уже не первый год. Отчего же никто этого прежде не замечал? Скажите мне, пожалуйста, почему и в прошлом семестре, и в позапрошлом я чувствовал себя в Бреа самым распрекрасным образом?

— Вы уверены? — коротко возразил Стивенс, пристально глядя Яну в глаза. Ян заметным образом смутился.

— Как вам сказать... — неуверенно начал он. — Если подумать хорошенько... честно говоря, сам не знаю... Возможно, в последние годы я действительно чувствовал себя в Бреа немного не в своей тарелке. Но чтобы я замечал нечто необычное, выходящее за рамки... нет, такого не было!

— Замечали вы или нет, но необычное уже присутствовало. Вы попросту не знали, в какую сторону внимательно глядеть. А теперь наступил такой этап, что странности бросаются в глаза, их нельзя не заметить.

— И что же я должен делать... на этом этапе? Что все мы должны делать в нынешней ситуации? Все бросить и бежать без оглядки из университета? Сматываться, пока еще не поздно?

— Уже поздно. Вы не можете бежать. Вы часть университета, вы клеточка организма. Сами подумайте, может ли клетка вашего сердца, или печени, или позвоночника решить вдруг, что ей с вами не по пути, и удрать? Клетка организма не способна принять решение покинуть организм. У нее нет разума для принятия каких бы то ни было решений.

— Извините, у меня-то разум есть. И я при желании могу покинуть университет.

— Вы в этом так уверены? — с горькой усмешкой спросил Стивенс.

— Ежедневно одних принимают на работу в университет, других увольняют, а третьих переводят в иные места.

— Э-э, нет, тут вы не совсем правы. Вы говорите о волосах, о ногтях. То есть о маловажных частях организма. Скажем, волосы выпадают без ущерба для организма, верхние слои кожи отшелушиваются в результате естественного процесса.

— Я отнюдь не считаю себя частью жизненно важного органа. Я где-то на отшибе.

— Что ж, в этом и есть прелесть вашего положения. В нем есть свои плюсы и минусы. Плюс в том, что вы не главнейшая часть организма и способны на некоторую самостоятельную деятельность — имеете свободу воли и маневра и можете вредить ему изнутри. Минус в том, что вы не относитесь к ненужным клеткам, утрата которых проходит для организма безболезненно, и поэтому вы все-таки находитесь под контролем. Ваше положение промежуточное: в чем-то выгодное, в чем-то нет.. А впрочем, аналогия с организмом несколько хромает. Ведь люди в университете не имеют четких функций, как клетки в организме... Однако, будучи частью живого существа, вы можете атаковать другие его части.

— Подобно тому, как красные кровяные тельца атакуют вторгшийся вирус?

— Очень точное сравнение! — воскликнул Стивенс, одним глотком допивая кофе. — А теперь признайтесь, он уже беседовал с вами?

— Беседовал? Вы хотите сказать, что университет способен...

— Вы слышали обращение к себе? Он пытался установить с вами словесный контакт?

Ян медленно кивнул и рассказал о том, как они с Марией видели зеленую рожу на экране компьютера и прочитали угрозу профессору Эмерсону.

— Понимаете, — произнес Стивенс, — университет общается с разными людьми по-разному. Одни слышат внутри себя голос. К другим он обращается по радио или с экрана видео. А в контакт с вами он вошел через компьютер. — Стивенс огорченно покачал головой. — Это дурной знак. Стало быть, университет знает вас лично. Он обратил на вас внимание и теперь, если можно так выразиться, не будет спускать с вас глаз. А для выполнения вашей задачи была необходима именно полная анонимность. Что ж, придется поручить дело кому-либо другому, кто еще не обратил на себя внимание университета.

— Какое дело?

— Я же вам говорил. Мы должны взорвать эту мразь.

— Подобно тому, как вы взорвали университет Мехико?

Стивенс усмехнулся и кивнул.

— Так точно.

Подошла официантка, подлила Стивенсу кофе, а Яну — охлажденного чая. Было заметно, что девушке хочется поболтать со своим бывшим преподавателем, но ледяной взгляд Стивенса и суровое молчание Яна заставили ее уйти без попытки завязать разговор.

— Меня вот что интересует, — сказал Ян. — Каким образом вы обнаружили все это? А также что случилось с моей женой?

Ян смело встретился с ним глазами и кивнул.

— Все специалисты по литературе ужасов задают мне этот вопрос, — произнес Стивенс. Одним глотком он осушил чашку кофе и достал сигарету. — Ладно... Как написано на обложке моей книги, я жил с женой в штате Нью-Мексико. Вел в университете курс американской литературы, составлял антологию литературы ужасов. И моя жена, Пэт, работала там же, на территории студгородка. Она преподавала на курсах подготовки к университету, которые в это время посещала наша дочь Эми.

На протяжении трех или четырех лет я наблюдал что-то вроде явной умственной деградации студентов — они проявляли все меньше и меньше интереса к учебе, заметно тупели. Поначалу я списывал это на общий упадок системы образования в стране и снижение уровня подготовки школьников, которое неуклонно происходит в последние десятилетия. Но в тот год, когда Эми поступила на курсы подготовки для поступления в университет, ситуация стала по-настоящему нестерпимой. Студенты были уже не просто апатичны и ленивы, а прямо-таки агрессивно настроены против образования и против самих преподавателей. И одновременно стали проявляться жутковатые странности в поведении многих профессоров.

— Звучит очень знакомо, — кивнул Ян.

— Еще бы! — Стивенс сделал быструю судорожную затяжку и нервным жестом загасил сигарету в пепельнице. — Но самым страшным были изменения в характерах Пэт и Эми. Обе — и жена, и дочь — вдруг стали молчаливы, замкнуты. Я снова и снова пытался выяснить, что с ними, но они лишь отмахивались, говоря, что все в порядке. А сами ходили как в воду опущенные.

Бог знает почему я подумал: может, какой-то парень или мужчина приставал к Эми или пытался ее изнасиловать... а может, сексуальному нападению подверглась Пэт... или они обе? Собственно говоря, не было ни малейшей причины для столь мрачных мыслей. На подготовительных курсах работали исключительно опытные преподаватели, люди солидные, а шестнадцати-семнадцатилетние интеллигентные мальчики никак не были похожи на отчаянных хулиганов...

Однажды я задал Пэт прямой вопрос... Что тут произошло! Она взвилась до небес! Словом, мы так поссорились, что я спал на диване в гостиной. Но посреди ночи Пэт тихонько прокралась ко мне, легла рядышком и призналась, что смертельно напугана происходящим в университете. Точнее, ничего конкретного не случилось — но что-то происходит. На курсы подготовки вдруг зачастили студенты. Они знакомятся там с девушками и ведут себя крайне нагло. Крайне нагло. Пэт очень нервничала по этому поводу. Я сказал, что в таком случае нам необходимо немедленно забрать Эми с курсов, коль скоро они превращаются в вертеп. Однако Пэт возразила: дескать, пока я рядом с ней, ничего страшного не случится. Буду приглядывать за Эми.

На следующий день — буквально на следующий день! — у меня по расписанию было занятие по началам риторики. В группе два десятка парней. На предыдущем я дал студентам задание написать небольшое эссе об абортах — три-четыре странички с изложением аргументов "за" и "против". К моменту, когда я зашел в аудиторию, их сочинения уже лежали у меня на кафедре. Беру в руки, просматриваю... И что же? Каждый сдал по листку, на котором была написана только одна короткая фраза: "Я трахал вашу дочь".