Обладать и принадлежать - Литвинова Рената. Страница 38

– Но тебе же не везет? – спросила та прямо, вспоминая, что это самый главный повод к крещению.

– Да-да. Мне очень не везет. Ты же знаешь, у меня сплошные неприятности. И очень давно они начались, Галя. И я их не исправляла, а как? Я только все время надеялась на лучшее. А этот случай на работе, кто на меня так несправедливо донес и меня так несправедливо наказали. Мне же просто нужны деньги, я не отработала, а кто-то донес… Кто? Мне уже начали нашептывать разное, а мне от этого только хуже…

– Да. Люди вокруг потеряли всякую жалость, – тут же подхватила Галя. – Я ведь тоже работаю, и такие же женщины рядом со мной. Они все озлоблены, потому что им так же не хватает денег, а они устают на работе, и их никто не жалеет. Они ничего не успевают. Они очень быстро кончаются, как люди. И они не видят выхода…

– И я, – простодушно узнала себя Аля по этой «схеме». Они уже и разговаривали одними и теми же словами, продолжая и подхватывая мысли друг друга. Делали те же жесты руками, одинаково сжимали губы, и уже было непонятно, кто на кого больше влиял и кто от кого что перенял. – Я тоже зла, – уже наговаривала она сама на себя.

– Ты не зла!..

– Но ведь я тоже так же, я уже ничем не отличаюсь от них. У меня очень давно обида… Я помню обиды с раннего детства. С тобой бывало такое, что мать отказывалась от тебя? А мне тогда было лет шесть, и я запомнила, как мы с матерью ехали в поезде и контролер стал проверять билеты, а она из экономии не купила мне. И она стала ему врать, что будто бы «эту девочку ее попросили просто перевезти незнакомые люди» прямо перед отходом поезда, и что она ничего не знает, и что «пусть уж я перевезу ее, не трогайте, смилуйтесь». А ты представляешь мое состояние, когда я сижу рядом и знаю, что она моя мама. А мама сидит и при мне же отпирается и отказывается от меня. Я заплакала, и тут же дело решилось в ее пользу. Ну, я потом спросила ее, что же ты отказывалась от меня, а она, представь, ничего и не поняла. Для нее это было как тьфу, она, наоборот, была рада, что сэкономила деньги, она умилилась на мой вопрос и стала объяснять что-то, а потом отмахнулась. А я это запомнила на всю жизнь. А она теперь страдает и не может понять, почему я к ней невнимательна. А она ведь мне чужая…

– Нет, так нельзя, – не поняла этого Галя.

– Нет! Скажи, как бороться с такими людьми, грубыми, чтобы они поняли.

– Никак не бороться, – уже знала ответ Галя. – Бедные, несчастные люди. У них нет ничего светлого в жизни, а у матери есть только ты. И их всех, кто вокруг тебя, их надо пожалеть. И тогда они изменятся…

– Нет, – как о чем-то проверенном возразила Аля, – чем больше я им делаю добра, тем они делаются опаснее, неблагодарнее. Нет, мне уже никого не надо.

– Что? Ты больше не хочешь помогать людям? – строго спросила Галя.

– Но… Но за что же они так ранят меня? – с болью воскликнула она. – Я вот что точно знаю, и мне все это рассказала жизнь, – все-все несправедливо здесь, – горячо заговорила Аля, – в этой жизни. И скажи, – она опять и опять вспомнила про себя и про свое, все мешая в голове, – за что они на меня донесли и неужто им всем мало? Что я им сделала? Нет у них жалости, что ли? А? – И она взяла Галю за отворот пальто, требуя ответа.

Галя только страдала от этих слов. Ей хватало своих таких же воспоминаний, и она не имела сил возражать.

– Я хочу того, что совершится сегодня, – с благодарностью продолжала Аля. – Спасибо тебе, пусть, как ты говорила, снимутся с меня грехи моих родителей и плохие дела, которые я когда-то совершила. И кто-то, может, простит меня, и все поправится.

– Да-да! – Галя растрогалась и стала открывать свою большую сумку. Достала оттуда живые цветы, обернутые в прозрачную бумагу, и подала их Але.

– Это ты мне! – пораженная, спросила она, не принимая, но и не отталкивая.

– Такой день, – серьезно сказала Галя, – тебе, конечно.

Какой-то мужчина, недавно вошедший на остановке и наблюдавший за ними не более десяти секунд, довольно громко проговорил:

– Блаженные, точно, – и тут же вышел. Они услышали, и им обеим только понравилось это определение, сближающее их еще больше и общей обидой и тем, что они так похожи.

И они засмеялись ему вслед.

В церковь они пришли одни из первых. Служба еще не началась, но уже пришли какие-то люди, скромно жавшиеся по стенам. Они беспомощно смотрели на каждого проходившего мимо, и Аля тут же примкнула к ним, встав так же у стены и приняв такую же позу. И это чувство «братства» ей доставляло радость.

За высокими окнами церкви падал снег. Было очень красиво. Тихонько ступали вокруг старушонки, и если бы они вели себя как-то не так, то все равно Аля простила бы им это, не захотела бы заметить. Она была заражена каким-то особым настроением так сильно, что ни о чем не думалось. Лицо ее было покорно. Ей уже мысленно хотелось ходить точно так же, тихо и легко, и она мысленно уже подлаживалась под их походку, запоминала, как они размашисто и ловко крестятся.

Галя отошла и весело разговаривала с продавщицей свеч, верно, самой главной из всех этих женщин при приходе. Та ласково кивала и с любопытством издалека глядела на Алю, будто они говорили о ней.

И вот все зашевелились, увидав на секунду показавшегося в дверях батюшку. Галя незаметно подошла, обняла подругу и сообщила ей что-то на ушко. Алю это сообщение поразило как громом. Она потемнела лицом и воскликнула:

– Так дорого! – Все обернулись к ним, и Галя пришла в замешательство. Она взяла свою подругу за плечо, но та отшатнулась и стала быстро-быстро объяснять: – Я не могу… у меня нет столько… я не взяла, я не знала… так много. Уйду сейчас, уйду, – с отчаянием в голосе зачастила она.

– Сколько тебе не хватает? – медленно, в упор, с металлом в голосе, уже не нашептывая, спросила Галя. Дело ее жизни рушилось. Она встала напротив, перегородив Але проход.

– Да вот у меня… Но нет, – оборвала Аля. – Я не могу себе позволить. Этак у меня ничего не останется.

– Я добавлю.

– Но я не могу принять.

Галя подбежала к продавщице свечек, что-то торопливо объяснила ей, наваливаясь грудью на стойку, указывая глазами на подавленную, сомневающуюся Алю. Та выслушала и нарочито громко сказала: «Ну что ж, Бог это запомнит, не я. Потом принесет».

Все собравшиеся в церкви наконец-то сняли пальто, оставшись в скромных нарядах. Их приняли на руки стоявшие за спинами торжественные, сияющие крестные. Собрались в круг, в центре – батюшка.

– Это он? – тихо спросила Аля и стала рассматривать его. Раньше она представляла его себе большим, крупным, даже полным. Этот же был невысок, коренаст и тих в голосе. Он подходил к каждому, и рядом стоящему не слышно было, что он говорил. А когда он подошел к Але, назначил ей имя:

– Анной, подходит? Будешь, да? Согласна. Ну-ну. – Когда он отвернулся, она тут же забыла его лицо и стала разглядывать тех, кто вместе с ней стоял сегодня в кругу.

Девушка. Сзади нее – толстый мужчина, которому было очень жарко, молодой с круглыми холеными щеками. Он нисколько не смущался, даже что-то советовал девушке в спину и тяжело отдувался. Когда к ней подошел поп, она подняла брови. Была еще женщина с дочерью. На дочь все смотрели. Она была одета в синее, наверное, свое полудетское платье, которое ей очень шло. А мать ее Але не понравилась. Ей показалось, она все портит своим видом и поведением, словно издевается над собой и над всеми. Она насмешливо кривила губы, «мол, что за комедия», и как-то шутя отвечала священнику. И после священника она не останавливаясь что-то болтала дочери. «Зачем пришла?» – удивлялся каждый.

Потом женщин отвели за перегородку. Все разделись и, дрожа не от холода, а от волнения, стали поджидать попа. Все переглядывались между собой, а женщина спрашивала у дочери: «И что, это тоже снимать?» Поп в это время крестил младенца.

Когда он пришел, Аля ступила в третий таз, он налил ей на голову воды так, что потекло по волосам на спину. Некрасиво перекрестил. Аля уступила очередь другой. И когда она подняла повыше голову, чтобы все стекло, то увидела в верхнее окно, что на улице совсем побелело.