К востоку от Эдема - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 71

В Кинг-Сити доктор Тилсон осмотрел, ощупал его. От тягот своей профессии доктор с возрастом стал раздражителен. — Вы спину надсадили. — Именно так, — подтвердил Самюэл. — И вы приехали из вашей дали в Кинг-Сити только для того, чтобы услышать это от меня и заплатить два доллара? — Вот они, два доллара.

— И хотите услышать, что делать со спиной? — Конечно, хочу.

— Не надсаживать больше. И уберите ваши деньги. Вы же человек неглупый, Самюэл, и, надеюсь, еще не впали в детство.

— Но спина-то болит.

— Конечно, болит. А то как бы вы узнали, что перетрудили ее? Самюэл рассмеялся.

— Вы мне помогли, — сказал он. — Больше, чем на два доллара. Так что возьмите их.

Доктор вгляделся в него.

— Вы, кажется, не врете, Самюэл. Ладно, возьму.

Самюэл зашел к Уиллу в его красивый новый магазин. Он едва узнал сына процветающий Уилл раздобрел, под пиджаком жилетка, на мизинце золотой перстень.

— Я тут для мамы велел завернуть, — сказал Уилл. Баночки из Франции. Грибы, паштет, сардинки величиной с ноготь.

— Она их просто перешлет Джо, — сказал Сзмюэл.

— А ты убеди ее не слать, пусть сама полакомится.

— Нет, — сказал отец. — Ей лакомее будет, если Джо съест.

В магазин вошел Ли; глаза его радостно блеснули.

— Здласте, мистел.

— Здравствуй, Ли. Как малыши?

— Холосо.

— Я тут рядом пивка хочу выпить, — сказал Самюэл. — Буду рад, если посидишь со мною, Ли. Они сели в баре за круглый столик. — Давно хотел проведать вас с Адамом, да вряд ли будет от этого польза, — сказал Самюэл, рисуя пальцем влажные узоры на скобленой столешнице.

— Но и вреда не будет. Мне казалось, Адам переборет себя. А он все бродит привидением.

— Ведь больше года прошло? — спросил Самюэл.

— Год и три месяца.

— Ну и чем я тут, по-твоему, помогу?

— Не знаю, — сказал Ли. — Может, за шиворот его возьмете, встряску дадите. Другое ничего не помогает.

— Не умею я брать за шиворот. Себе только встряску задам. А кстати, какие он имена дал близнецам?

— Никаких не дал.

— Ты шутишь, Ли.

— Какие уж тут шутки.

— А как же он их называет?

— «Они».

— Но когда обращается к ним?

— «Ты», если к одному; а к обоим — «вы».

— Чушь какая, — рассердился Самюэл. — Что он, совсем сдурел?

— Я собирался к вам приехать, рассказать. Если вы его не приведете в чувство, он — мертвый человек.

— Я приеду, — сказал Самюэл. — И захвачу плеть. Детей без имени оставить! Будь я проклят, если не приеду.

— Когда?

— Завтра же.

— Я курицу зарежу, — сказал Ли. — Вы полюбите близнецов, мистер Гамильтон. Прекрасные малыши. А мистеру Траску не окажу, что едете.

Самюэл с робостью сообщил жене, что хочет навестить Траска. Он ожидал, что Лиза воздвигнет крепостную стену возражений, и решил не уступать ей ни за что, а такое непослушание случалось в его жизни крайне редко, и у него тоскливо ныло под ложечкой. Он принялся объяснять ей свое намерение, почти как на исповеди. Лиза, слушая, зловеще подбоченилась, и сердце в нем упало. Он кончил — она продолжала глядеть на него, как ему показалось, холодно. Наконец промолвила:

— Самюэл, и ты думаешь, что сможешь сдвинуть этого закаменевшего человека?

— Не знаю, матушка, — ответил не ожидавший таких слон Самюэл. — Не знаю.

— А ты вправду считаешь, что так уж важно дать младенцам имена безотлагательно?

— Так мне думается, — промямлил он.

— А как по-твоему, Самюэл, почему ты туда хочешь ехать? Не из простого ли любопытства? Не оттого ли, что по природе своей обязательно должен совать нос в чужие дела?

— Эх, Лиза, я достаточно знаю свои недостатки. Но думаю, причина все же глубже.

— Нельзя ей не быть глубже, — сказала Лиза. — Ведь этот человек до сих пор не признал, что у него есть живые сыновья. Как бы оставил их между небом и землей.

— И мне так думается, Лиза.

— А если он тебе скажет: «Не лезь не в свое дело», что тогда?

— Не знаю.

Она решительно сжала зубы, даже прищелкнула ими.

— Если не заставишь его дать имена сыновьям, то лучше домой не являйся. Не смей возвращаться ко мне, хныча, что он, мол, не хотел, не стал слушать. Иначе я сама поеду.

— Я его силком заставлю, — сказал Самюэл.

— Не заставишь ты. На крутые действия тебя не хватит, Самюэл. Я тебя знаю. Ты его сладкими словами будешь убеждать и притащишься домой ни с чем, желая только одного: чтобы я забыла о твоей попытке.

— Да я ему череп размозжу, — рявкнул Самюэл. Ушел в спальню, и Лиза улыбнулась, глядя на захлопнутую в сердцах дверь.

Вскоре он вернулся в своем черном костюме, в рубашке, накрахмаленной до блеска, с жестким воротничком. Наклонился к Лизе, и она повязала ему черный узенький галстук. Его седая борода была расчесана и блестела.

— Ты бы ботинки наваксил, — сказала Лиза.

Нагнувшись и черня ваксой свои поношенные башмаки, он искоса, снизу взглянул на жену.

— А Библию можно захвачу с собой? Лучших имен чем из Библии, ниоткуда не взять.

— Не люблю я выносить ее из дому, — недовольно сказала Лиза. — И если ты поздно вернешься, что я буду вечером читать? И все наши дети там записаны.

Видя его огорченное лицо, Лиза принесла из спальни небольшую истрепанную Библию, подклеенную по корешку плотной бумагой.

— Возьми вот эту, — сказала она.

— Но это же Библия твоей матери.

— Она не возражала бы. И у всех записанных тут имен, кроме одного, стоят уже две даты.

— Я заверну ее, сохраню в целости, — сказал Самюэл.

— А возражала бы она против того, против чего возражаю и я, — сказала Лиза резко. — Почему ты никак не желаешь оставить в покое Святое писание? Вечно придираешься и сомневаешься. Так и сяк переворачиваешь, возиться, как енот с мокрым камушком. И это меня злит.

— Я просто стараюсь понять его, матушка.

— Нечего там понимать. Просто читай. Там все обозначено черным по белому. Кто требует, чтобы ты понимал? Если бы Господь Бог хотел от тебя понимания, он дал бы тебе это понимание или заповедал бы нам по-другому.

— Но…

— Самюэл, ты спорщик, какого мир не видел.

— Ты права, матушка.

— И не соглашайся все время со мной. Это отдает неискренностью. Твердо говори, что думаешь.

Он сел в тележку, тронул лошадь. Глядя ему вслед, Лиза сказала вслух:

— Славный он муж, но любит спорить.

А Самюэл мысленно удивлялся: «Ну и ну. А я-то думал, что знаю ее».

На последней полумиле, повернув с речной долины под большие дубы, на подъездную неразровненную дорогу, Самюэл старался вызвать в себе гнев, чтобы заглушить им неловкость от незваного приезда. Он подбодрял себя высокими словами.

С их последней встречи Адам стал еще костлявей. Глаза тусклые, точно он глядит, не видя. Не сразу осознал, что перед ним Самюэл, а узнав, недовольно поморщился.

— Гостю незваному присуща робость, — сказал Самюэл.

— Что вам надо? Разве вам не уплачено? — сказал Адам.

— Уплачено? Еще бы. Разумеется, уплачено. И притом с лихвою и сверх моих заслуг.

— Что? Это как понимать?

Гнев в Самюэле начал разрастаться, распускаться зелено.

— Человек всею жизнью своею взыскует оплаты. И если весь труд моей жизни к тому устремлен, чтоб отыскалась мне настоящая цена, то можете ли вы, убогий человече, определить ее беглой пометкой в гроссбухе?

— Я уплачу, — воскликнул Адам. — Уплачу, говорят вам. Сколько? Я уплачу.

— Уплатить вы должны, но не мне.

— Тогда зачем приехали? Уезжайте.

— Бывало, вы звали меня.

— Теперь не зову.

Самюэл упер руки в бока, подался к Адаму всем корпусом.

— Я объясню вам сейчас тихо-мирно. Вчера вечером — горьким, хмурым вечером — пришла ко мне добрая мысль и усладила мрак ночи. И мысль эта владела мною от зари вечерней до утренней, зачерпнутой звездным ковшом, о котором есть в сказаньях наших пращуров. И потому я сам себя призвал сюда.