Песнь о Гайавате - Лонгфелло Генри. Страница 7

Снял с Мондамина одежды,

Снял изломанные перья,

Схоронил его и землю

Разровнял и сделал мягкой.

И среди болот печальных

Цапля сизая, Шух-шух-га,

Издала свой крик тоскливый,

Вопль и жалобы и скорби.

В отчий дом, в вигвам Нокомис

Возвратился Гайавата,

И семь суток испытанья

В этот вечер завершились.

Но запомнил Гайавата

Те места, где он боролся,

Не покинул без призора

Ту могилу, где Мондамин

Почивал, в земле зарытый,

Под дождем и ярким солнцем.

День за днем над той могилой

Сторожил мой Гайавата,

Чтобы холм ее был мягким,

Не зарос травою сорной,

Прогоняя свистом, криком

Кагаги с его народом.

Наконец зеленый стебель

Показался над могилой,

А за ним — другой и третий,

И не кончилося лето,

Как в своем уборе пышном,

В золотистых, мягких косах,

Встал высокий, стройный маис.

И воскликнул Гайавата

В восхищении: "Мондамин!

Это друг людей, Мондамин!"

Тотчас кликнул он Нокомис,

Кликнул Ягу, рассказал им

О своем виденье дивном,

О своей борьбе, победе,

Показал зеленый маис -

Дар небесный всем народам,

Что для них быть должен пищей.

А поздней, когда, под осень,

Пожелтел созревший маис,

Пожелтели, стали тверды

Зерна маиса, как жемчуг,

Он собрал его початки,

Сняв с него листву сухую,

Как с Мондамина когда-то

Снял одежды, — и впервые

«Пир Мондамина» устроил,

Показал всему народу

Новый дар Владыки Жизни.

ДРУЗЬЯ ГАЙАВАТЫ

Было два у Гайаваты

Неизменных, верных друга.

Сердце, душу Гайаваты

Знали в радостях и в горе

Только двое: Чайбайабос,

Музыкант, и мощный Квазинд.

Меж вигвамов их тропинка

Не могла в траве заглохнуть;

Сплетни, лживые наветы

Не могли посеять злобы

И раздора между ними:

Обо всем они держали

Лишь втроем совет согласный,

Обо всем с открытым сердцем

Говорили меж собою

И стремились только к благу

Всех племен и всех народов.

Лучшим другом Гайаваты

Был прекрасный Чайбайабос,

Музыкант, певец великий,

Несравненный, небывалый.

Был, как воин, он отважен,

Но, как девушка, был нежен,

Словно ветка ивы, гибок,

Как олень рогатый, статен.

Если пел он, вся деревня

Собиралась песни слушать,

Жены, воины сходились,

И то нежностью, то страстью

Волновал их Чайбайабос.

Из тростинки сделав флейту,

Он играл так нежно, сладко,

Что в лесу смолкали птицы,

Затихал ручей игривый,

Замолкала Аджидомо,

А Вабассо осторожный

Приседал, смотрел и слушал.

Да! Примолкнул Сибовиша

И сказал: "О Чайбайабос!

Научи мои ты волны

Мелодичным, нежным звукам!"

Да! Завистливо Овэйса

Говорил: "О Чайбайабос!

Научи меня безумным,

Страстным звукам диких песен!"

Да! И Опечи веселый

Говорил: "О Чайбайабос!

Научи меня веселым,

Сладким звукам нежных песен!"

И, рыдая, Вавонэйса

Говорил: "О Чайбайабос!

Научи меня тоскливым,

Скорбным звукам скорбных песен!"

Вся природа сладость звуков

У него перенимала,

Все сердца смягчал и трогал

Страстной песней Чайбайабос,

Ибо пел он о свободе,

Красоте, любви и мире,

Пел о смерти, о загробной

Бесконечной, вечной жизни,

Воспевал Страну Понима

И Селения Блаженных.

Дорог сердцу Гайаваты

Кроткий, милый Чайбайабос,

Музыкант, певец великий,

Несравненный, небывалый!

Он любил его за нежность

И за чары звучных песен.

Дорог сердцу Гайаваты

Был и Квазинд, — самый мощный

И незлобивый из смертных;

Он любил его за силу,

Доброту и простодушье.

Квазинд в юности ленив был,

Вял, мечтателен, беспечен;

Не играл ни с кем он в детстве,

Не удил в заливе рыбы,

Не охотился за зверем, -

Не похож он был на прочих.

Но постился Квазинд часто,

Своему молился Духу,

Покровителю молился.

"Квазинд, — мать ему сказала, -

Ты ни в чем мне не поможешь!

Лето ты, как сонный, бродишь

Праздно по полям и рощам,

Зиму греешься, согнувшись

Над костром среди вигвама;

В самый лютый зимний холод

Я хожу на ловлю рыбы, -

Ты и тут мне не поможешь!

У дверей висит мой невод,

Он намок и замерзает, -

Встань, возьми его, ленивец,

Выжми, высуши на солнце!"

Неохотно, но спокойно

Квазинд встал с золы остывшей,

Молча вышел из вигвама,

Скинул смерзшиеся сети,

Что висели у порога,

Стиснул их, как пук соломы,

И сломал, как пук соломы!

Он не мог не изломать их:

Вот настолько был он силен!

"Квазинд! — раз отец промолвил, -

Собирайся на охоту.

Лук и стрелы постоянно

Ты ломаешь, как тростинки,

Так хоть будешь мне добычу

Приносить домой из леса".

Вдоль ущелья, по теченью

Ручейка они спустились,

По следам бизонов, ланей,

Отпечатанным на иле,

И наткнулись на преграду:

Повалившиеся сосны

Поперек и вдоль дороги

Весь проход загромождали.

"Мы должны, — промолвил старец, -

Ворочаться: тут не влезешь!

Тут и белка не взберется,

Тут сурок пролезть не сможет".

И сейчас же вынул трубку,

Закурил и сел в раздумье.

Но не выкурил он трубки,

Как уж путь был весь расчищен:

Все деревья Квазинд поднял,

Быстро вправо и налево

Раскидал, как стрелы, сосны,

Разметал, как копья, кедры.

"Квазинд! — юноши сказали,

Забавляясь на долине. -

Что же ты стоишь, глазеешь,

На утес облокотившись?

Выходи, давай бороться,

В цель бросать из пращи камни".

Вялый Квазинд не ответил,

Ничего им не ответил,

Только встал и, повернувшись,

Обхватил утес руками,

Из земли его он вырвал,

Раскачал над головою

И забросил прямо в реку,

Прямо в быструю Повэтин.

Так утес там и остался.

Раз по пенистой пучине,

По стремительной Повэтин,

Плыл с товарищами Квазинд

И вождя бобров, Амика,

Увидал среди потока:

С быстриной бобер боролся,

То всплывая, то ныряя.

Не задумавшись нимало,

Квазинд молча прыгнул в реку,

Скрылся в пенистой пучине,

Стал преследовать Амика

По ее водоворотам

И в воде пробыл так долго,

Что товарищи вскричали:

"Горе нам! Погиб наш Квазинд!

Не вернется больше Квазинд!"

Но торжественно он выплыл:

На плече его блестящем

Вождь бобров висел убитый,

И с него вода струилась.

Таковы у Гайаваты

Были верные два друга.

Долго с ними жил он в мире,