Атлантида. Страница 20

И что за существование ведет она! Вечно одна, в обществе старика, способного говорить только о серьезных и важных материях, бедное дитя не имеет понятия ни о веселой шутке, ни о молодости, а между тем ей необходимы и радость, и солнечный свет, и общество подходящих для нее сверстниц. О, если бы я мог познакомить ее с матерью и Еленой! — продолжал думать Рене. — Какое бы это было счастье! Но как это устроить?

Патрис, без сомнения, явится сюда, но он, как мужчина, не сумеет окружить Атлантис теплотой и лаской, в которых она так нуждается!»

Слова любви и участия невольно просились на язык Рене, но боязнь оскорбить этим Харикла, а, может быть, и саму молодую девушку, заставляла его молчать.

Он решился только отвлечь ее от печальных мыслей и посредством искусно поставленных вопросов направить воображение на более веселые темы. Атлантис вскоре очнулась от своей задумчивости и, отвечая на вопросы молодого человека, постепенно рассказала ему всю историю их подводной жизни, где человеческое искусство вполне заменило природу, удовлетворяя всем требованиям людей. Она рассказала также, что предание о происхождении Атлантиды и о постигшей ее участи передавалось как святыня из уст в уста и таким образом сохранилось во всей первоначальной чистоте. Припомнила она и свое детство, когда ужасная непонятная эпидемия разразилась над атлантами, оставив в живых только двоих: Харикла и ее. Рене слушал внимательно, не давая молодой девушке долго останавливаться на мрачных страницах этой истории и стараясь подчеркивать веселые и счастливые события. Его остроумные замечания не раз вызывали улыбку на строгих устах красавицы, для которой постепенно открывался новый мир чувств и мыслей.

Рене пользовался каждым удобным случаем, чтобы сообщить Атлантис какие-либо сведения о современной жизни о ее дурных и светлых сторонах, касаясь, по возможности, самых разнообразных вопросов: от мод до политики и так далее. Вместе с тем, он старался выучить ее французскому языку и с удовольствием замечал, что его прелестная ученица обладала недюжинными способностями, умом тонким и впечатлительным.

«Какие чудеса оказало бы на нее влияние матушки И Елены! — думал Рене. — Она схватывает все на лету и в короткий срок обратится в современную развитую девушку. Прежде мне казалось, что было бы преступлением одеть ее в парижский костюм, но это не более, как предрассудок. В какую-нибудь неделю она вполне освоится с этим костюмом и придаст ему особую прелесть благодаря своей жизни и красоте. Красота платья зависит от того, кто его носит, следовательно, на Атлантис все будет превосходно!»

Молодые люди проводили вместе целые часы, которые всегда казались им слишком короткими. Они улетали воображением то в область древнего античного мира, то возвращались к современной действительности, которая сулила им целый океан блаженства!

Между тем, во время рассказа дочери, Харикл снова впал в бесчувственное состояние. Сперва он слушал внимательно, но вскоре глаза его закрылись, а грудь начала тяжело подыматься от прерывистого дыхания. Атлантис не понимала опасности положения отца, но Рене сознавал, что надежды на его выздоровление оставалось очень мало. Тем не менее он испробовал все известные ему медицинские средства, чтобы оживить больного: он влил ему в рот несколько капель эликсира, растирал его холодеющее тело, но все эти усилия были напрасны: старик проявлял только слабые признаки нетерпения и желание, чтобы его оставили в покое. Временами, впрочем, по его неподвижному лицу пробегала какая-то тень, сообщавшая ему выражение озабоченности и, может быть, сожаления о покидаемом им мире, от которого он добровольно отказался. Трудно понять, что выражает лицо умирающего в его последние минуты!

Атлантис и Рене сидели у изголовья больного, следя за каждым его вздохом. Волнение вызвало на щеках красавицы яркий румянец, который делал ее еще очаровательнее, так что Рене не мог оторвать от нее восхищенных глаз.

— Я не могу понять, — невольно вырвалось у него, — как такой роскошный цветок мог распуститься без солнечных лучей…

— Простите, — тотчас добавил он, видя, что румянец еще сильнее заиграл на лице красавицы при этих словах. — Подобная выходка непростительна с моей стороны, но уверяю вас, что это было непреднамеренно.

Атлантис, видимо, не поняла причины его извинений.

— Почему, — возразила она, — вы не имеете права назвать меня прекрасной, если вы действительно находите, что это так? Красота — дар богов, и я благословляю их за то, что они сделали меня такой в глазах отца и ваших. Не думайте, впрочем, что я никогда не видела света златокудрого Феба!

— Что вы говорите! — воскликнул Рене. — Неужели искусство этого великого старца простирается так далеко, что солнечные лучи проникли к вам даже через темную массу воды? Это поразительно!

— О, нет! — возразила Атлантис. — Я любовалась Фебом не с помощью какого-либо инструмента, а видела его собственными глазами!

— Возможно ли?! Значит, вы были на земле? Может быть, вернетесь туда? Мне кажется, я брежу! Ради Бога, расскажите мне о вашем путешествии; вы не можете себе представить, как это меня интересует!

— На земле! — повторила Атлантис с какой-то безотчетной грустью. — Нет, я там не была; отец никогда не разрешил бы мне этого, да и я не рискнула бы его просить. Он непреклонен, как боги, он знает лучше меня, что нужно для моего счастья. Но когда мучительное любопытство зародится в сердце, лишит вас сна и покоя, то тут бессильна всякая власть! Я узнала историю моих предков, когда Феб в пятнадцатый раз от моего рождения обошел вокруг земли, и отец нашел, что настало время сообщить мне наше происхождение. До тех пор я не подозревала о существовании другого мира, в котором когда-то жили мои предки. О, зачем это не осталось для меня тайной навеки! С того дня душа моя переполнилась беспокойством и недовольством всем окружающим. Я поняла, что я не более чем пленница! Напрасно Харикл прославлял величие моих предков, стараясь заставить меня понять все преимущества нашей подвод-НОЙ жизни вдали от мира, полного жалкой борьбы за существование и свободу: я завидовала тем несчастным, которых он называл рабами. Он рисовал мне ужасные картины нищеты, а мне представлялось лазурное небо, блеск солнца, шум и движение жизни.

— Я таила в себе свои чувства, но трудно было скрыть их от проницательных глаз Харикла; тоска грызла и убивала меня. Однажды отец обратился ко мне со следующими словами: «Атлантис! В твое сердце закрался змей недовольства!» — «Отец! — отвечала я, — прости мне мою слабость! Черная тоска душит меня с некоторых пор».

Я рассказала ему тогда все, что пережила и перечувствовала со дня открытия мне тайны моих предков. Отец ничего не возразил на мою исповедь, но, вероятно, был тронут моим отчаянием, хотя лицо его оставалось так же спокойно, как и всегда.

Через несколько дней он начал готовиться к путешествию. Он был отличным механиком и знал прекрасно все ремесла.

Своими благородными руками он построил герметически закрывающуюся лодку с запасом водорода, благодаря которому мы могли подняться на поверхность океана. Судно это было образцом изящества.

— О! — воскликнул Рене. — Как бы мне хотелось видеть это произведение Харикла!

— Верю, — возразила молодая красавица с улыбкой. — Но стоит ли вам расхваливать его, когда вы сами создали такое же чудо искусства? Увидеть это судно вам, к сожалению, никогда не удастся, так как Харикл уничтожил его собственными руками.

— О небо! Верно, он совершил это в припадке помешательства!

— Нет, — возразила Атлантис, отрицательно качая головой. — Рассудок Харикла оставался всегда ясен, мрачные фурии никогда не овладевали им. Этот поступок он совершил совершенно обдуманно. Вот как это произошло! Когда все было готово к нашему путешествию и я, вся дрожа от волнения, ждала только приказания отца, чтобы занять свое место, он взял меня за руку и торжественно произнес:

— Атлантис, цель, к которой ты стремилась с такой болезненной страстностью, почти достигнута, но прежде чем мы поднимемся в неведомые для тебя области. я должен предупредить тебя, что наше путешествие ограничится водной равниной; мы не пристанем ни к какой земле, заселенной варварами. Затем, при встрече с судами мы постараемся не привлекать к себе их внимания, и, наконец, мое главное условие состоит в том, что ты не должна стремиться к этому новому миру. Если я замечу, что твое сердце изменило своей родине, то я не колеблясь уничтожу свое произведение!