Токио нас больше не любит - Лорига Рэй. Страница 25

Пинанг собирает своих привидений, дела с ними ведутся спокойно и без боязни.

Я присаживаюсь на скамейку недалеко от порта. По бухте бегают кораблики, по берегу — продавцы пива и дешевых цыплят-сате. Уже поздно, и беспокоиться не о чем.

Теперь у меня есть деньги в кармане. Теперь у меня есть чемодан с химией, которой хватит, чтобы добыть еще и еще денег. Теперь я могу жить сегодняшним днем, один день за другим, и забывать их один за другим, чтобы не мешали. Теперь я знаю, что завтра, что бы ни случилось, не случится ничего.

После ужина я гуляю по пляжу, а после прогулки беру моторикшу и еду на дискотеку в Лебху Виктория. По дороге мне встречается дюжина регбистов из Австралии, все в свитерах, все совершенно одинаковые, и несколько симпатичных скандинавских девчонок, которые улыбаются нам с водителем и говорят что-то, чего ни я, ни этот старый индус не понимаем. Возможно, это слова любви, но также возможно, что они спрашивают дорогу на пляж. Если бы все, что кажется любовью, на самом деле и являлось любовью, боже мой, наш мир был бы другим, он был бы лучше, и даже за самыми черными кошмарами приходили бы дни нестерпимого счастья. Ну ладно, не будем отвлекаться, и если верно, что колокола в соборе звонят к радости, то не менее верно, что порой те же самые колокола звонят к печали. При входе на дискотеку горит огромное неоновое табло с изображением обнаженной девушки, окунающей ножки в бокал шампанского. Человеку вечно приходится ориентироваться по указателям, и смысл большинства из них не ясен, но, по счастью, попадаются и такие, предельно ясные.

Я нахожу на автостоянке место потемнее, достаю пакетик с коксом, глотаю один «электрошок» и сразу же одну желтенькую, для восстановления баланса. К дверям дискотеки тянется длиннющая очередь малайцев. Мне, разумеется, ждать не нужно — мои друзья-привратники встречают меня одобрительными улыбками, одновременно раздвигая толпу, чтобы освободить для меня проход. Все просто славно. Лучшее средство ощутить идиотское блаженство — это пролезть без очереди.

Я выпиваю бутылку пива и еще раз поздравляю себя с прекрасным днем. Чистым и прекрасным.

Я чувствую себя как убийца, который наконец-то сжег свои резиновые перчатки. Теперь я уверен, что следы, которые могут обнаружиться в моей собственной жизни, не будут моими.

Мертвая музыка от диджеев, недавно вывезенных из Лондона. Мертвая музыка — вот что сейчас нравится молодым. Это называют «мертвая музыка», потому что в сочетании с дериватами морфина она нежно увлекает вас, как усталый гаммельнский флейтист — спящих крыс.

Спящие крысы, но с распахнутыми глазами: у этой новой химии под подушкой спрятаны легкие блестки постоянной эйфории. Намного лучше, чем старое снотворное для коров, от которого детки засыпали за рулем и часто, слишком часто, врезались в светящиеся щиты на автостраде, разбивались в лепешку о рекламу их любимых фильмов.

Парнишка из Куала-Лумпура, ни на чем не настаивая, протягивает мне десяток синих таблеток, Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что старый добрый кокаин пробьет дорогу через мягкие «желтенькие», да и через все остальное тоже; так что нет ничего лучше, чем принять пару синих, чтобы с неспешностью довольной сонной крысы приспуститься поближе к земле и уже оттуда начать все заново, снова почувствовать приятное головокружение, снова описать полный круг, снова ощутить страх, который всегда приходит вслед за эйфорией — или, может быть, заняться с кем-нибудь любовью, ненадолго воспользоваться чужим страхом, или, может быть, напиться, или, может быть, спокойно доехать до гостиницы и там улечься спать, в одиночку или с кем-то из друзей, которых я там оставил и которые, возможно, еще там, ждут меня, как ждет солдата невеста.

Еще один день на веселых берегах Малайзии.

Смерть от повторений.

У химической реальности тоже длинные когти.

В веселых дискотеках Пинанга молодежь медленно танцует под свою мертвую музыку, и австралийские регбисты поднимают малайских девушек над головой, словно бокалы с бордо.

Незнакомый друг спрашивает, не хочу ли я зайти пообщаться с его приятелями, и вот я поднимаюсь на второй этаж, нависающий над танцполом, и в одном из номеров встречаю кучу аргентинских бизнесменов, и у них на стеклянном столике есть все: кокс — само собой, и таблетки, и ампулы, и «синие иголки»; кажется, не хватает только моей химии, и все тут знают, кто я такой и что продаю, и денег у них хватило бы на покупку острова, и я с хорошей скидкой (но все равно за хорошую цену) продаю им солидную порцию уничтожения памяти на долгий и на короткий срок, и они спрашивают меня про вчера, но я про вчера ничего не знаю, тогда они спрашивают, чем меня угостить, и я сгребаю со стола часть их ассортимента и еще бутылку «Моэта».

Мы говорим по-испански о Рио-де-ла— Плата, но я не знаю, что они имеют в виду. Одного из них зовут Алехо, и он, кажется, видел меня в одном из клубов Буэнос-Айреса меньше чем в десяти шагах от столика самого Марадоны, и вот Алехо спрашивает меня о жене, и я, разумеется, отвечаю, что жена моя погибла в катастрофе, хотя точно знаю, что это неправда, и аргентинец по-настоящему переживает эту новость, а потом произносит:

— Она была очень красивая женщина.

И я, глядя вниз, на синий коврик под стеклянным столиком, отвечаю:

— Да, так оно и было.

Хотя на самом деле не знаю, о чем говорю.

Я заблудился на холмах Джорджтауна. Устал от взрывной волны амфетаминов. Забыл свою шляпу в публичном доме. Уснул в кино. Поспорил на сто донгов с мальчиком на молу и проиграл. Сколько камней я ни швырял, а так и не сбил ни одной чайки.

А он сбил двух.

Я встретил женщину, которая утверждает, что она твоя мать, и которой, кажется, дьявольски везет.

Я позволил себя обмануть продавцу «синих иголок», но справился с грустью и идиотизмом положения насколько мог хорошо. Меня пригласили на ужин несколько бирманских бизнесменов, но потом один из них врезал мне по морде за какие-то мои слова и еще за то, что я пытался затащить его жену в туалет в одном из центральных ресторанов. Другой бирманец, страшно похожий на кого-то, кого я почти совсем забыл — скорее всего, чей-то четвероюродный брат,—достал нож. Правда, нож ему был ни к чему. Не был он похож на человека, способного убить другого, хотя так вот, на глаз, никогда не скажешь.

Я ушел, не дожидаясь десерта. Уселся рядом с мечетью и послушал молитву. Выпил бутылочку виски, которая лежала у меня в сапоге. Нюхнул полграмма кокаина. И упал на траву в парке напротив библиотеки.

Начался дождь, и шел он довольно долго. Я смотрел на дождь с террасы кафе на Лебху Чулиа. Когда дождь перестал, я вернулся в ирландские бары, где пил пиво и оживленно спорил с фанатом «Ливерпуля». Закинулся тремя «черными камушками», чтобы уравновесить кокаин. После этого стал говорить намного медленнее. Пару часов я провел спокойно, новый всплеск энергии застал меня на танцполе в «Святилище»; клубе для детей миллионеров возле спортивного порта. Разумеется, я не танцевал. Просто стоял молча, смотрел на танцующих. Так же, как до этого смотрел на дождь, а еще раньше — на нож.

Как смотришь на вещи, которые могут — или не могут — тебя убить..

Видимо, пятница, и мой номер в гостинице «Шангри-Ла» идеально убран, чист и пуст. По телевизору показывают фотографию бельгийского убийцы, у него лицо нормального человека. Мужчины убивают женщин, потому что не могут терпеть присутствия реальной женщины в теле женщины, которая им нужна. Бельгийского убийцу содержали в одном из этих лагерей перевоспитания, через которые в наши дни проходят многие: настоящие убийцы и убийцы потенциальные. Мужчины, воспитанные на старой порнографии или на древних религиях, которые приходят в лагерь, чтобы избавиться от убийцы у себя внутри. Мужчины, убивающие женщин. Так написано у них на футболках. Несмотря на то что результаты бывают разные, в целом лагеря перевоспитания доказали свою эффективность. Мужчин, убивающих женщин, много. В прессе это называют «новый вирус». Интернационал феминисток называет это «древний враг».