Литума в Андах - Льоса Марио Варгас. Страница 23

Допрос, по-видимому, близился к концу, у госпожи д'Аркур пересохли губы и горело горло, она вдруг ощутила безмерную усталость.

– Вы меня убьете? – спросила она и почувствовала, что ее голос надломился.

Молодой человек в кожаной куртке, которому она адресовала вопрос, смотрел на нее, не моргая.

– Это война, а вы солдат классового врага. – Его взгляд, как и в начале допроса, был чист и прям, а голос звучал ровно, без эмоций. – Вы даже не осознаете, что являетесь орудием империализма и буржуазного государства. И при этом вы позволяете себе роскошь думать, что ваша совесть чиста, и считаете себя доброй самаритянкой, спасающей Перу. Типичный случай.

– Вы мне объясните это? Откровенно говоря, я не очень понимаю. В каком смысле мой случай типичный?

– Это случай интеллигента, предавшего свой народ. – Он говорил все так же спокойно, все с той же холодной уверенностью. – Интеллигента, который служит буржуазному государству, его господствующему классу. То, чем вы занимаетесь, не имеет никакого отношения к окружающей среде. Все делается ради вашего класса, вашей власти. Вы приезжаете сюда с этими вашими служащими, газеты поднимают шум, создают вам рекламу – и вот пожалуйста: правительство выигрывает сражение. Кто там говорил, что это, мол, освобожденная территория? Кто утверждал, что в этой зоне частично уже установлена власть Республики Новой Демократии? Ложь. И вот доказательство. Посмотрите на фотографии. Буржуазный строй в Андах незыблем. Вы ведь тоже не знаете, что здесь рождается новая страна. Рождается с кровью и болью. И мы не можем проявлять мягкотелость по отношению к таким сильным врагам.

– Могу я хотя бы попросить за инженера Каньяса? – тихо спросила госпожа д'Аркур. – Он ведь совсем молодой. Как вы. Никогда я еще не встречала ни одного перуанца, который работал бы так же…

– Разговор окончен, – сказал, поднимаясь, молодой человек в куртке.

Когда она вышла, солнце уже опускалось за горы. Питомник затягивало дымной пеленой: языки пламени уже лизали саженцы. Госпожа д'Аркур почувствовала, что у нее горят щеки. Она отвернулась и увидела, что их шофер садится в джип. Через минуту он уже ехал по дороге в сторону Уанкавелики.

– Хорошо, что хоть его отпустили, – сказал, подойдя к ней, инженер Каньяс. – Я рад за него, он хороший парень.

– Мне очень жаль, инженер, – прошептала она. – Я так виновата перед вами. Не знаю, как и просить вас…

– Для меня это большая честь, сеньора. – Его голос не дрогнул. – Я хочу сказать, быть вместе с вами в этот трагический момент. Техников тоже казнят, но поскольку они стоят на низких ступенях социальной иерархии, их ждет пуля в голову. А вы и я, мы, наоборот, относимся к привилегированному слою. Мне только что разъяснили это. Вы ведь веруете, да? Помолитесь за меня, прошу вас, сам-то я неверующий. Мне будет легче, если я буду держать вас за руку. Возьмемся за руки, сеньора. Согласны?

– О чем ты говорил во сне, Томасито?

Томас открыл глаза, испуганно огляделся: комната была залита солнечным светом, сейчас она казалась более запущенной, чем ночью, и совсем маленькой. Мерседес, одетая и причесанная, испытующе смотрела на него, стоя у кровати. На ее лице блуждала насмешливая улыбка.

– Который час? – спросил он, потягиваясь.

– Уже несколько часов, как я поднялась, а ты все спишь. – Мерседес засмеялась.

– Ну ладно, ладно. – Он смущенно улыбнулся. – Я рад, что ты встала в хорошем настроении.

– Это потому, что я не только смотрела, как ты спишь, но и слушала. – На смуглом лице Мерседес поблескивали белые, как у мышонка, зубки. – Ты все говорил и говорил, я даже подумала, ты притворяешься спящим. Но потом подошла, потрогала – и правда спишь.

– И все-таки что за чертовщину ты нес во сне? – настойчиво повторил Литума.

– Я ел индейку, господин капрал. Такую вкусную – пальчики оближешь.

– Быстро же ты всему научился, быстро вошел во вкус. – Мерседес снова засмеялась, а он, не зная, что ответить, притворно зевнул. – Когда уснул, то и во сне повторял красивые слова, которые говорил мне ночью.

– Дошло, значит, и до нежностей, – развеселился Литума.

– Да мало ли что говорят люди во сне. – Он все еще не осмеливался посмотреть на нее.

Мерседес перестала смеяться, перехватила его взгляд. Ее рука коснулась его головы, и он почувствовал, как ее пальцы погружаются в его волосы и скользят в них, точно змейки.

– Ты и на самом деле чувствуешь ко мне то, о чем говорил ночью? И потом повторял во сне?

– Она так просто, так откровенно говорила о самых интимных вещах, господин капрал, мне никогда не доводилось такого слышать. Меня это очень удивило.

– Скажи лучше, тебя к ней тянуло, как муху к меду, – уточнил Литума. – Моя землячка крепко тебя заарканила.

– А может, ты просто очень хотел, а теперь получил свое и все у тебя прошло? – добавила Мерседес и внимательно посмотрела на него.

– Когда среди бела дня говорят такие вещи, которые можно говорить только ночью, в темноте и только на ухо, шепотом, это мне не нравится, господин капрал. Я даже начинаю злиться. Но тогда, стоило ей взъерошить мне волосы, я сразу растаял.

– Я знаю, тебе не нравится, что я говорю об этом. – Мерседес снова была серьезной. – Только ведь и мне не по себе как-то: два раза меня видел, двух слов не сказал – и нате: влюбился. И как! Никто не говорил мне таких слов, никто не опускался передо мной на колени и не целовал ноги, как ты.

– Ты становился перед ней на колени и целовал ноги? – Литума был поражен. – Но ведь это уже не любовь, а религиозное поклонение!

– У меня горит лицо от твоих слов, не знаю, куда деваться, – пробормотал парень.

Он поискал полотенце: ночью, помнится, он положил его в ногах кровати. Полотенце оказалось на полу. Он поднял его, обмотал вокруг пояса и встал с постели. Проходя мимо Мерседес, коснулся губами ее волос, прошептал:

– Я тебе говорил то, что чувствовал. Что чувствую.

– Увяз окончательно, – суммировал Литума. – Небось снова в постель завалились?

– У меня начались месячные, так что успокойся, – сказала Мерседес.

– У тебя такая манера говорить обо всем – никак не могу к ней привыкнуть, – рассмеялся Карреньо. – Если не привыкну, придется поискать вместо тебя кого-нибудь еще.

Она шутливо похлопала его по груди:

– Давай-ка одевайся и пойдем завтракать. Ты так трудился ночью – не нагулял аппетита?

– В «Зеленом Доме», в Пьюре, я переспал один раз со шлюшкой, у которой были месячные, – вспомнил Литума. – Так она сделала мне скидку – взяла только половину платы. Непобедимые [26] тогда переполошились: боялись, что она наградила меня сифилисом.

Карреньо, все еще смеясь, вышел в коридор. Ни в кране над раковиной, ни в душе не было воды, вода была только в тазу, совсем немного, но ему хватило умыться по-кошачьи. Он оделся, и они спустились в ресторан. В ресторане было полно народу, многие повернули головы в их сторону, когда они вошли в зал. Время перевалило за полдень, поэтому, когда они отыскали свободный столик и сели, официант сказал, что завтраки уже кончились. Они решили уехать. Расплачиваясь в гостинице, узнали, что автобусная станция и стоянка маршрутных такси находятся на главной площади. По дороге туда зашли в аптеку купить для Мерседес гигиенические пакеты. Проходя через рыночную площадь, купили альпаковые свитера, чтобы уберечься от холода в Кордильере.

– Хорошо еще, что Боров заплатил мне вперед, – сказал Томас. – Подумай только, что с нами было бы, если бы мы оказались без гроша в кармане.

– А что, у этого наркобарона не было имени? – поинтересовался Литума. – Ты все время его называешь только Боровом и типом.

– Никто не знал, как его зовут, господин капрал, даже мой крестный отец.

Они съели несколько бутербродов с сыром в маленьком кафе и начали подбирать подходящий рейс. Остановились на такси, которое отправляется в пять часов дня и прибывает в столицу на следующий день в полдень. Ночью на дорогах машины проверяют не так строго. А пока был только час дня, и они решили скоротать время на главной площади. Карреньо почистил там у чистильщика ботинки. Повсюду толпились продавцы, тут и там стояли фотографы, на скамейках грелись на солнце или спали солдаты. А вокруг площади неумолчно грохотали тяжелые грузовики, они привозили фрукты из сельвы, или отправлялись за ними в сельву, или уезжали на побережье.