Высшая ценность - Лоскутов Александр Александрович. Страница 13

Я смог только кивнуть. И спросить тоже шепотом:

— Что, так плохо?

Девушка чуть заметно кивнула и отвернулась, перекладывая с места на место лежащие на столе бумаги, которые вроде бы в ее внимании отнюдь не нуждались.

— Ну что ж, спасибо за предупреждение.

Я выпрямился. Потер внезапно зачесавшийся нос.

Потрясающе. Что же такое мне шеф готовит, если даже Маринка… Ладно. Сейчас узнаем.

Решительно подойдя к двери, я несколько раз аккуратно стукнул по медной табличке. И вошел.

Да, не зря Маринка меня предупреждала. Наш доблестный шеф явно был на взводе. И не просто чуточку раздражен или немного сердит, а холодно вежлив, что в данный момент означало, что он балансирует на самой грани. Еще немного, и произойдет взрыв, после которого все присутствующие в кабинете лица вылетят отсюда со свистом. И хорошо будет, если не через окно.

А лиц вокруг меня было немало. Кроме самого шефа в кабинете присутствовали господа Хабибуллин и Пащенко — начальники смежных ведомств. Оба сжались так, будто хотели быть как можно менее заметными.

Но если Ринату Хабибуллину это более-менее удавалось, то Василий Пащенко — двухметровый богатырь, габаритами схожий с Ильей Муромцем, — сгорбившись на стуле, выглядел более чем нелепо.

Это что касается знакомых мне людей. А между тем людей незнакомых в этой комнате было гораздо больше.

У стеклянной дверцы шкафа, со спокойно-безразличным видом разглядывал легендарный клинок шефа человек средних лет в военной форме с погонами майора на плечах. Еще двое вояк одинаковой с Пащенко комплекции навытяжку стояли по обеим сторонам от двери и старательно изображали статуи. До того натурально изображали, что, кажется, перестали даже моргать.

Здесь же были и представители городской церкви. Два благообразного вида старичка в белоснежных одеяниях с вышитыми на груди золотистыми крестами и седовласая сухонькая женщина в черной рясе простой монахини… Ее я узнал сразу, хотя до сих пор никогда не видел.

Мать Евфросиния. Настоятельница женского монастыря, ставшего притчей во языцех для всего города. Легендарная женщина, при жизни удостоившаяся зачисления в ранг святых.

Не последние люди нас посетили. Ох, не последние… Управление, армия и церковь в одной упряжке. Неспроста все это. Неспроста…

Что же им от меня надо?

Я вежливо кивнул, адресуя свое приветствие всем сразу и никому в отдельности. И тотчас же взгляды всех находящихся в комнате людей как притянутые магнитом поползли ко мне.

Разные это были взгляды. Безразличные (зомби-часовые), облегченные (Хабибуллин и Пащенко), скептические (майор), устало-раздраженные (шеф) и холодно-изучающие (старички-церковники). А от мимолетного взгляда настоятельницы я аж попятился. Чем-то он был схож с тем давящим взглядом, что чуть ли не полдня упорно преследовал меня в старом городе. В нем тоже чувствовалась сила. Беспощадная, колючая, скребущая нервы, нечеловеческая сила… Но то была сила с другим знаком.

Меня словно с головой окунули в прорубь. Весьма своеобразное ощущение. Слава Богу, что длилось оно недолго — мать-настоятельница почти сразу же отвела глаза. И ощущение несущейся на меня лавины тут же ушло, превратившись в далекий, едва различимый рокот.

Да-а… Имея такую силу, наверное, и вправду можно упокоить мертвяка одним только взглядом. Может быть, не зря люди болтают?..

— Алексей, ну наконец-то. Мы уже заждались. — В спокойно-дружелюбном голосе шефа ни одно даже самое чуткое ухо не смогло бы различить с трудом сдерживаемый гнев, искорки которого явственно плясали в его глазах. — Почему так долго?

Почему долго?.. Будь шеф один, я бы ему ответил. Да как ответил! Но сейчас лучше промолчу. Не время показывать норов. Ох, не время. Во всем права была Маринка. В такой компании нужно следить не только за языком, но, пожалуй, за мыслями тоже. Спасибо матери — настоятельнице.

— Проходи, присаживайся.

Издевается, что ли? Куда присаживаться-то? Все стулья заняты. Разве что только на стол. Или на пол.

— Я постою.

— И правильно. Постой-ка лучше вот здесь. — Шеф повернулся к спокойно изучающим меня церковникам. — Ну, что скажете, святые отцы? Мать-настоятельница?

Ощущение давящего взгляда вернулось. Будто бы незримые холодные пальцы закопошились внутри моего черепа, перебирая что-то незримое большое, сортируя мои чувства в каком-то только им одним известном порядке. Ощущение было… непередаваемое.

«Ну уж нет, — беззвучно сказал я самому себе. — Нет, нет и нет. Ты не сможешь…»

Мать Евфросиния молча смотрела на меня. Невидимые пальцы упрямо скребли мой череп изнутри. Что она видела? Что понимала?

«Нет! Нет-нет-нет».

Я боролся, как мог, изо всех сил стараясь, чтобы эта борьба не отразилась на моем лице. По-моему, получалось. Только вот пот на лбу выступил, но тут уж никто меня обвинить не может. В комнате и впрямь было душновато…

«Нет. Никогда! Моя душа — она только моя. Ты туда не проникнешь, будь ты хоть трижды святая. Нет! Нет! Не-ет!»

Вот она, моя хваленая и старательно тренируемая сопротивляемость внешнему воздействию. Прогибается. Трещит по всем швам, как гнилая тряпка.

Беззвучный вой моей безжалостно насилуемой души. Скатывающиеся под рубашкой капли холодного пота. Бесцветная муть перед глазами.

«Нет, нет, нет, нет, нет…»

Мать-настоятельница медленно отвела взгляд. И тотчас же холодные пальцы отступили. Незримое давление прекратилось. Бьющий по ушам беззвучный рев летящей по склону горы лавины истаял до едва слышного шелеста.

Как раз вовремя. Еще бы несколько секунд, и я, пожалуй, не смог бы удержаться. Еще бы чуть-чуть, и она бы меня прочитала, как раскрытую книгу. Несмотря на все мои жалкие потуги защититься.

Неловко переступив с ноги на ногу, я только сейчас понял, что все время незримого поединка неосознанно задерживал дыхание. Осторожно выпустил застоявшийся в груди воздух. Попытался унять неожиданно навалившуюся на меня позорную дрожь. Разжал намертво стиснутые кулаки…

— Не знаю, — негромко проговорила Мать Евфросиния. — Не знаю. Не могу понять.

Будто соглашаясь с ней, старцы в белом истово закивали. Майор выпрямился в струнку и взглянул на меня так, словно я виновен, самое меньшее, в измене родине. Хабибуллин и Пащенко постарались стать еще менее заметными. Шеф — не понимаю, как это возможно, — выглядел чуточку смущенным. А сама настоятельница вновь глянула на меня. Только теперь это был взгляд не живой святой, а обычной пожилой женщины. Спокойный такой взгляд, в меру заинтересованный и чуточку усталый. На мгновение мне даже показалось, что на губах Матери Ефросиний появилась ироническая всепонимающая улыбка.

Но нет… Показалось.

Не могло такого быть. Не могло.

Святые, как известно, никогда не улыбаются. Ни на иконах, ни в жизни. Они вкусили близость к Богу. И потому потеряли способность просто по-человечески радоваться.

— Так… И что будем делать, Мать? — Майор обращался непосредственно к святой настоятельнице, глядя ей прямо в глаза. Глядел, я бы даже сказал, с вызовом, если б не выступившие на лбу бусинки пота и мелко подрагивающие веки… Понятно. Похоже, я не один испытал это сомнительное удовольствие быть вывернутым наизнанку.

Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев-церковников.

— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.

Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,

— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —

М-да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.

На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.

Эх, меня бы кто пожалел…

Во что я вляпался?