Незабудка - Лоуэлл Элизабет. Страница 33

— Перед тем как мне уехать из Вайоминга в последний раз, несколько наших людей попали в плен вместе с командиром местного партизанского отряда, — продолжал Раф. — Не было никакой возможности вызволить их из плена обычными дипломатическими средствами, поскольку официально они не числились на службе в этом районе. Согласно документам, они проходили службу в Чили или Индокитае, где угодно, только не в Центральной Америке.

Алана слушала не шелохнувшись.

— Мы не могли бросить их на произвол судьбы, — продолжал Раф, — хотя хорошо знали, что никому из них не выдержать в плену долго. Кроме того, нам очень нужен был командир партизан-ского отряда. Моей группе было предложено добровольно вызваться на проведение спасательной операции.

Алана закрыла глаза, зная, что последует за этим.

— И ты вызвался добровольцем, — произнесла она еле слышно.

— Я знал людей, которые были захвачены в плен. Один из них был моим другом. Кроме того, — заметил Раф как бы невзначай, — я всегда добросовестно выполняю дело, за которое берусь. Возглавь я операцию, у нас появилось бы больше шансов на успех.

Она глубоко вздохнула и кивнула. В первый раз дали о себе знать отголоски тех страшных страданий, что ей пришлось испытать четыре года назад.

— Я понимаю, — тихо произнесла она.

— Ты действительно понимаешь? — переспросил Раф. Впервые он посмотрел Алане в глаза. — Ты действительно понимаешь, почему мне пришлось покинуть тебя? — спросил он. — Почему я добровольно покинул тебя?

— Ты бы не смог спокойно жить, если бы сам остался в живых, а другие погибли, — просто сказала Алана, нежно поглаживая кончиками пальцев его упрямо сжатые губы. — Вот такой ты человек. Ты никогда не купишь спокойствие ценой чужой жизни.

Раф поцеловал палец, который подбирался к его усам.

— Многие женщины не поняли бы.

— Многим женщинам неведом такой мужчина.

— Не обманывай себя, — резко произнес Раф. — Я отнюдь не герой. До сих пор я громко вскрикиваю, когда на работу выходит бригада с резиновыми брандспойтами.

Алана широко открыла потемневшие вдруг глаза, когда до нее дошел смысл сказанного. Она нежно коснулась пальцами его лица, стирая слезы гнева, появившиеся при воспоминаниях о прошлом.

— Ты человек чести, Рафаэль. Об этом каждый может мечтать.

Раф хранил молчание достаточно долго, не отвечая ей ни взглядом, ни словом. Затем глубоко вздохнул.

— Я рад, что ты такого мнения, Алана. Были такие случаи, что я не думал о себе. Люди погибали. Я был их командиром. Отвечал за их жизни.

— Они были солдатами. Добровольцами. Как ты

— И я вел их в это пекло.

Пальцы Аланы разглаживали скорбные морщины, обрамляющие его рот.

— Можно ли было поступить по-другому? — мягко спросила она.

— Нет. — Его голос звучал горько. — И я знал, что поведу их в ад, куда дорога, как известно, вымощена благими намерениями. Чем благороднее намерения, тем труднее идти.

— И на протяжении всего этого пути в преисподнюю ты знаешь, что поступить по-другому невозможно и, окажись ты опять в таком положении, предпринял бы те же шаги, благородные шаги… и опять увлек бы за собой в пекло тех же самых людей.

— Это и есть, — свирепо заметил он, — мое определение ада на земле.

В горле у Аланы теснились слова. Но она их не произносила, ни одного, чувствуя, что единственными словами, которые сейчас могли помочь Рафу, были его собственные. Женщина нежно ласкала его, пальцами разглаживая кожу, ничего не требуя взамен, лишь напоминая, что она рядом, слушает, разделяет, по мере возможности, его боль.

— Я очень много думал об этой операции, — спустя некоторое время произнес Раф. — Но я никогда никому ничего не рассказывал, с тех пор как вернулся.

— Ты не мог.

— Но я хранил молчание отнюдь не из-за предписаний соблюдать тайну. Просто не встретил человека, который, я думаю, смог бы понять, что значит жить в постоянном страхе, бояться и бороться, чтобы ничем не выдать своего страха, встречать каждый рассвет, зная, что сегодня не будет лучше, а зачастую даже хуже.

Алана коснулась запястья Рафа, почувствовав, как бьется под эластичной кожей пульс жизни.

— Немногим известно, что значит отбывать неопределенный срок наказания в аду, — продолжал Раф. — Ждать и слушать крики подвергающихся пытке осужденных, ждать и слушать, осознавая, что скоро и ты сам будешь кричать.

Алана издала сдавленный стон и сильно побледнела. После недолгого колебания она продолжала поглаживать Рафа, успокаивать его, как могла, пока он заново переживал кошмары, которые ей трудно было себе представить, но легко понять.

Мужчина, которого она любила, был захвачен в плен и подвергался жесточайшим пыткам.

«Какие бы воспоминания ни скрывались в моих кошмарах, — молча убеждала себя Алана, — у Рафа они гораздо страшнее. Воспоминания и кошмары схожи между собой. И все же он выжил. Он здесь — вопреки насилию прошлого. Он терпелив со мной, несмотря на мою слабость, нежен, несмотря на жестокость, с которой ему пришлось столкнуться».

Пока Раф продолжал говорить — низкий голос звучал напряженно. Алана взяла его руку и прижала к своей щеке, как будто это простое движение могло снять боль и горечь прошлого, и его и ее собственного тоже.

— Я пошел в джунгли один, — вел он дальше свой рассказ, — приблизительно на три дня раньше других. Нужно было кому-нибудь пробраться в тюрьму и быстро разведать, какое количество наших людей остались в живых и сколько из них могут передвигаться самостоятельно. Задача была слишком опасной, чтобы просить кого-либо вызваться добровольцем.

Раф смотрел мимо Аланы, взгляд рассеян, он вспоминал. Но его пальцы слабо шевелились у Аланы на щеке, словно в подтверждение, что само ее присутствие, как ничто иное, помогает ему.

— В тюрьму я пробрался без всяких проблем, — вспоминал Раф. — Проволочные заграждения и незначительная охрана были по внешней границе. Они рассчитывали на джунгли и на закрепившуюся за тюрьмой репутацию адской бездны, что заставляло людей держаться подальше от этого места.

Пальцы Рафа напряженно замерли на щеке Аланы.

— Это была самая настоящая адская бездна, — продолжал свой рассказ Раф. — То, что я там увидел, пробудило во мне желание уничтожить всех охранников, всех государственных чиновников, всех, до кого дотянулись бы руки. А потом я захотел сжечь эту тюрьму, и чтобы горела она таким жарким пламенем, которое растопило бы землю аж до самой середины.

Раф закрыл глаза, чтобы Алана не увидела то, что пришлось увидеть ему. Люди закованы в цепи и подвергаются пыткам, им наносят увечья и медленно убивают лишь для развлечения охранников, которые слишком жестоки, чтобы называться людьми, и слишком старательны в своей жестокости, чтобы называться животными. Скалящие зубы дьяволы, которые правят зеленым адом.

— Я добыл все нужные сведения и выбрался оттуда, — вспоминал Раф. — На следующий день я повел туда своих людей.

Он открыл глаза. Они были ясные и холодные, как топаз, глаза незнакомца.

— Как только мы вывели тех, за кем пришли, я вернулся назад в эту тюрьму. Трое из моих бойцов, вопреки моему приказу, пошли вместе со мной. Они видели, в каком крыле тюремного здания пытают людей. Мы вчетвером освободили всех узников, а затем взорвали это здание ко всем чертям, которые его и породили.

Алана прижала к губам руку Рафа, пытаясь успокоить его и себя.

— Один из четверки оказался ранен. Двое других понесли его в месторасположение нашей группы, а я остался, чтобы прикрыть их отход. После взрыва некоторые из караульных остались в живых. Я сдерживал их, пока не заклинило автомат. Они схватили меня, выстрелили в упор и бросили умирать, но я был в сознании. Сразу же после выстрела я слышал, как взлетал вертолет.

Алана издала какой-то сдавленный звук.

— Я выжил. Я мало что помню об этом. Какие-то партизаны прятали меня, лечили. Затем вернулись правительственные войска. Я был слишком слаб, чтобы убежать.

Алана кусала губы, стараясь сдержать бесполезные слова протеста, теснящиеся в груди.