Допплер - Лу Эрленд. Страница 3

Я останавливаюсь, снимаю с плеч рюкзак, чтобы приласкать малыша. Пытаюсь взять его на руки, но он слишком тяжелый, тогда я принимаюсь чесать ему голову костяшками пальцев, шутливо и дружески. Ласковушки, как мы называем это дома. Потом не жалея времени обстоятельно обрисовываю ему ситуацию. Я и своим детям всегда все объясняю. Такой уж я энтузиаст ясности. Моя идея в том, что стоит взрослому отовраться или чего-то недоговорить, как дети тут же начинают подозревать, что от них скрывают ужасную правду. Поэтому я корчу гримасы и растолковываю зверенышу, что сейчас мне нужно спуститься в город, туда, где люди, и это опасно для маленького лося. Там внизу машины и автобусы, громкие звуки, сирены. От них в голове мутится. Кстати говоря, невыносимый шум — самая характерная особенность людей, они чемпионы по отвратным звукам, нет, правда, уже многие тысячи лет никто не производит более мерзких звуков, чем человек.

А когда лоси по ошибке забредают к людям, их убивают, говорю я и изображаю несчастного: в него стреляют, он умирает — нелепая постыдная кончина. Поэтому, говорю я, тебе лучше подождать здесь. Через пару часов я вернусь, и тогда мы вволю наобщаемся, придумаем что-нибудь интересное.

Я жду знака, что он понял меня и согласен, но не тут-то было. Прослушав мои аргументы, презрев мои благие порывы, он упрямо тащится следом. Пока я просто-напросто не привязываю его к дереву. Так, с этим разобрались.

Директор магазина ICA [3] в замешательстве. Я читаю его как открытую книгу. Сомнения раздирают его. Помогите бедному охотнику и собирателю, говорю я, но вижу, что ему затея представляется странной. Мы стоим на складе, он отчаянно старается вести себя мужественно, но, несмотря на вышколенность, закоренелую предупредительность и аксиому, что покупатель всегда прав, директора терзает недоверие. То, о чем я прошу, естественно, не предусмотрено никакими правилами и инструкциями. Я предлагаю ему лосятину в обмен на молоко и толику других товаров из обширного ассортимента магазина, его идея смущает.

Я знаю, говорю я: в большинстве своем люди уверены, что натуральное хозяйство давно отошло в область преданий, но тем не менее я уже стою перед вами, и мясо отличное, как и сам по себе простой товарообмен, кстати. Люди обмениваются. Делают что-то друг для друга. Я уверен, что эти времена возвращаются. И когда они вернутся, вы сможете, если согласитесь на мое предложение, гордиться тем, что были среди первопроходцев. Вы будете тем, кто торит дорогу новому мышлению, поскольку совершенно очевидно, что обмен товарами возрождается. Через десять лет бартер расцветет пышным цветом. Тут и спорить бессмысленно, говорю я. Потому что так, как сейчас, продолжаться не может. Это никуда не годится. Откройте любую газету или любой журнал, и сами убедитесь: никто из наших преуспевающих сограждан не сомневается в том, что систему потребления необходимо коренным образом перестроить, иначе через пару десятков лет нас ждет крах. Я вижу, вас мое предложение заставило задуматься. Вы его рассматриваете. И я оценил, что вы не отвергли его с порога.

Ему лет тридцать пять, и жизнь его вполне удалась. У него за плечами, судя по должности, солидное образование, и раскрутку нового магазина ICA в районе стадиона «Уллеволл» он считает интересным и амбициозным проектом. Магазин свеженький, с иголочки, все при всем. Одна из крупнейших в стране сетей супермаркетов. Прилавки с парным товаром уходят за горизонт, в наличии и пармская ветчина ценой в несколько тысяч крон за кило, и сыры размером с дом, наверняка прекрасный коллектив инициативных сотрудников, где каждый готов прийти товарищу на выручку и вкладывает в работу душу. Директор мнется, ему и хочется и колется. Он многое ставит на кон, но насколько реальна опасность, что об этом прознают? И он любит лосятину. А против нее аргументы бессильны.

Он оглядывается, желая убедиться, что никого из подчиненных нет поблизости и никто не услышит, что он собирается мне сказать. И что тебе надо? — спрашивает он.

Я отвечаю, что мне надо несколько вещей, но первое и главное — это молочный договор. Молочный договор? Я киваю. Мне, то есть моим органам и клеткам, проще говоря, моему телу необходимо горючее в виде одного литра обезжиренного молока в день, говорю я. Поэтому мне бы хотелось каждый понедельник и четверг в семь утра, перед открытием магазина, находить на улице, соответственно, три или четыре пачки молока, к примеру, между складом и контейнером с мусором.

— Почему именно обезжиренного? — спрашивает он.

— Мой дорогой друг, — отвечаю я, — на сегодняшний день обезжиренное молоко представляет собой наивысшее достижение среди всех завоеваний человечества. В любую секунду каждый идиот в состоянии обеспечить себя обычным коровьим молоком, говорю я, но революционный скачок к молоку обезжиренному свершился благодаря гениальному озарению и совершенной методике сепарирования, ставшей доступной лишь в новейшие времена. Говоря по чести, я опасаюсь, что дальше этого людям уже не продвинуться. Обезжиренное молоко навсегда останется венцом человеческого гения. Планкой, к которой homo sapiens будут тянуться.

Обезжиренное молоко облагораживает человека.

— На сколько недель договор? — спрашивает он.

— На сколько потребуется, — отвечаю я.

— Потребуется для чего? — спрашивает он.

— Там видно будет, — говорю я. — Кроме того, мне нужны батарейки и еще кое-какие мелочи.

— О каком количестве мяса идет речь? — спрашивает он.

— Прямо сейчас, не отходя от кассы, как говорится, я отдам все, что у меня в рюкзаке, а если договор продлится после нового года, то еще.

— Согласен, — говорит он и жмет мне руку.

Получилось. Это хорошо. Это убедительная победа жизненного уклада охотников и собирателей. Убитый ножом лось обменивается на молоко и другие потребительские товары. Подлинный прорыв.

Может, мир все-таки спасется.

В магазине я, надо ж такому случиться, встречаю свою жену.

Обычно в это время она на работе, но не сегодня, вижу я. Знать, у нее на то свои причины.

— Привет, — говорю я.

— Ну у тебя и видок, — говорит она.

Избегая резкостей, можно сказать, что жена относится к моему переселению в лес с недоумением. Складывается впечатление, что ей этот образ жизни не до конца понятен. Я не виню ее. Я сам мало что понимаю во всей этой истории. Мой отец только умер, мы с мамой и сестрами приводили в порядок бумаги. Было начало весны. Я катался в лесу на велосипеде, после долгой зимы это ни с чем не сравнимое удовольствие. Хотя я, естественно, езжу на велосипеде круглый год. На работу и с работы. Я — велосипедист. Велосипедист прежде всего. Меня не пугает ни погода, ни обстановка на дороге. Зимой я надеваю на колеса шипы. И у меня есть шлем. Велосипедные перчатки. Специальные брюки и куртки. Бортовой компьютер. Фонарь. За год я проезжаю четыре тысячи километров. Попутно на общественных началах не ленюсь отламывать дворники с невежливых машин. Могу садануть им по корпусу. Или в боковое стекло. Ору так, что теряю голос, и не пугаюсь, если водитель останавливается и идет на меня. Не снижая тона, я доказываю свою точку зрения, разбиваю наголову его претензии и отстаиваю свои права велосипедиста. И ведь я добираюсь до места очень быстро. Гораздо быстрее машин. Самая большая для меня отрада — пробки по утрам. Возьмем для примера путь по Согнсвейен вниз, через Адамстюен и далее по Терезесгатен и Пилестредет. Здесь скапливается масса машин и обязательно несколько трамваев. Они останавливаются посреди Терезесгатен, а поскольку почти всегда есть еще и встречный поток, машинам приходится ждать, и тут я вылетаю на тротуар, прижимаюсь сильно вправо, объезжаю пассажиров, которые входят и выходят из трамвая, и успеваю соскочить на мостовую метрах в четырех-пяти впереди трамвая задолго до того, как он тронется. Тротуар как раз в этом месте немного выше обычного и слегка скошен вверх, так что я группируюсь, прыгаю и приземляюсь на оба колеса точно между рельсов. Это непростой трюк, но я не делаю из него вселенской премьеры. Кто видел, тот видел. Возможно, кого-то это зрелище побудит завести себе велосипед. Мысль об этом уже достаточная награда. Воодушевленный ею, я продолжаю путь к следующему препятствию, круговому повороту на Бишлете, где я тоже применяю до блеска отточенную методику, правда, она вызывает известное недовольство профессиональных шоферов и несколько противоречит правилам. Но, становясь велосипедистом, человек поневоле становится комбатантом. Он вынужден вести жизнь партизана и посягать на сложившуюся систему передвижения, все более и более приобретающую вид езды на автомобиле, причем даже в случае здоровых и крепких людей. Велосипедистов третируют, мы — не имеющее голоса меньшинство, чей ареал обитания каждодневно ужимают, вытесняя нас в не приспособленные для нашего быта места, нам не позволяют говорить на нашем языке, нас сживают под землю. Но берегитесь, ибо несправедливость вопиюща и злость и агрессия копятся в велосипедистах, потом не удивляйтесь, если в один прекрасный день, когда не-велосипедисты разжиреют так, что перестанут помещаться за рулем, мы, велосипедисты, перейдем в наступление и церемониться не будем.