Допплер - Лу Эрленд. Страница 6

— Еще немного, и ты станешь копией своего отца, — говорит она и поворачивается, чтобы уйти.

— Май, — слышу я ее последние слова. Она останавливается и повторяет: май.

Для одного раза многовато. Ходить к людям все равно что нарочно искать неприятностей на свою голову. Лосенку я это растолковал, а сам не уберегся. Естественно, надо было сперва убедиться, что в магазине нет моей благоверной, а потом уж идти шляться по нему как обыкновенному покупателю. Но теперь поздно, дело сделано, информация вошла в мое сердце. Я снова стану отцом. Ужас. Еще раз пережить несколько лет, с утра до утра заполненных этими гнусными песенками; не уверен, что моя психика выдержит такое. Ну почему, почему у меня огромный член? Лучше бы он был с гулькин нос, ни на что не годный, чтоб жена моя не млела от него, даже не вспоминала о нем. Но что мечтать попусту, человеку приходится жить с тем, что ему досталось. Тем более я никогда не видел рекламы или хоть электронного «спама» с предложением уменьшить член в размерах, а дети — это ж действительно чудо, хотя чудесность их не всегда заметна, однако ведь примиряет с ними, всему вопреки. Но что за отвратительный заколдованный круг. Жизнь и смерть. Уходит мой отец, зарождается новая жизнь. Тот, кого я толком не знал, замещается тем, кого я скорей всего никогда хорошо не узнаю.

Кем я не стану точно, так это копией моего отца. Как она могла такое сказать? Я ненавижу эту ее манеру будто бы размышлять вслух. Словно бы она давно ходит, думает над вещами, в которых я ни бум-бум, и вдруг решает поделиться со мной плодами своих раздумий, не всеми, конечно, а так, крупицами, полунамеком, чтоб мне было над чем поломать голову, стремясь дорисовать всю картину. Этим приемчиком она, однако, злоупотребляет, надо будет при встрече посоветовать ей, что ли, подтереться своими сентенциями.

Лосенка будут звать Бонго, как моего отца, осеняет меня, пока я бреду в сторону леса. Хотя отца звали не Бонго, лосенок получит такое имя в честь отца. Бывают в жизни моменты, когда человек обязан мыслить широко и видеть такого рода взаимосвязи.

В рюкзаке у меня молоко, мука, яйца, растительное масло и прочие предметы первой необходимости, но главное, конечно, молоко, и лото с животными, которое я выменял в книжном магазине. Оно потянуло всего-то на полкило. Лосятина — товар универсальный, она годится на все. Но кстати о молоке. Я останавливаюсь на опушке леса и выдуваю литр молока, мысленно прощаясь с последними городскими домами. Пакет я аккуратно складываю и беру с собой, на растопку.

Фактически я живу в каких-то сотнях метров от опушки леса, но здесь никто не появляется. Народ ходит по дорожкам. Ими тут все изрезано. Сотни дорожек проложены во всех направлениях. В общем-то мое «в лесу» довольно условно, но получается — как в чаще, потому что ко мне никто не забредает. Владелец леса, Лёвеншёльд, обо мне не знает. По закону палатка может стоять на одном месте трое суток, моя простояла почти двести. Лёвеншёльд бы, я думаю, огорчился. Респектабельные сторонники «Хёйре» [4] совершают в моем лесу воскресный моцион и выгуливают собак, меня они в упор не видят, хотя проходят буквально в пятидесяти метрах от палатки: но ведь они всегда в заботах, всегда держат курс на Веттаколлен, чтобы полюбоваться оттуда на город и в очередной раз убедиться, что по-прежнему проживают в одном из лучших районов города, где ж им меня заметить? Пока они обдумывают свои насущные проблемы: не вложить ли еще денег в стабильный паевой фонд и не пора ли уже принудить соседа спилить ветку, которая закрыла несколько миллиметров их драгоценного вида на фьорд и заслонила пядь сада от солнца, — я сижу в своей палатке и ох как не люблю этих господ правых консерваторов, а им это невдомек, что меня особо радует. Я даже удовольствие получаю. Странно. Наверно, прятаться приятно просто само по себе. Древняя первобытная радость, что тебя не видят. Сжаться, затаиться как мышка и думать, что тебя никогда не найдут. Это бодрит.

При виде меня Бонго чуть не сошел с ума от счастья, и остаток дня мы провели в палатке. Играли вдвоем в лото, нежились, мне сразу вспомнилось школьное ничегонеделанье на пару с закадычным другом. Ты просто проводишь с кем-то вместе время. Болтаешь о пустяках. Жаль только, Бонго слаб в лото. Если он хочет, чтобы я согласился сыграть с ним еще раз, он должен поднапрячься. Я нарочно выбрал лото с животными, чтобы уравнять наши шансы, но пока я заполняю поле за полем лисами, бурундуками, белками и горлицами, Бонго сидит без единой карточки. Можно подумать, он не в силах запомнить, где лежат карточки. Я вместо него тычу в них, ожидая, что он подаст мне знак голосом, или кивнет, или еще как, но нет. Ни звука. Ни кивка. Ох, Бонго, Бонго, говорю я. Не быть тебе отличником. Зато ты настоящий друг. И теплая подушка.

Баста, отныне я денег больше не зарабатываю, говорю я Бонго, валяясь в палатке и наслаждаясь победой. Он переживает проигрыш с полнейшим спокойствием. Этого у него не отнять. Никакого тебе раздутого самолюбия или забот о престиже. А я из человека, думающего в первую очередь о деньгах, превратился в бессребреника — насколько это позволяет наша культура. Все студенческие годы я думал о деньгах и заработках и смотрел на тех, кто учится на малоденежных специальностях, как на блаженных, говорю я. А теперь выяснил, что отсутствие денег не заботит меня вообще. Это банально. Так бывает только в мультиках про утенка Дональда Дака. Хрясь, один удар по башке — и полный переворот в мозгах. Все мои интересы крутились вокруг денег, все свое время и таланты я тратил на то, чтоб заработать как можно больше. И вдруг я падаю с велосипеда, слегка ударяюсь головой, хопс, деньги перестают волновать меня вообще. Как и многое другое, вынужден я с сожалением констатировать, хотя я не теряю надежду, что смогу еще чем-то из прошлой жизни заинтересоваться. Предпосылки созданы. У меня есть палатка в лесу, уйма времени и мяса. И Бонго, новый мой товарищ. Можно подумать, мы знали друг друга всегда. Жена моя пребывает в заблуждении, если думает, что я вернусь в мае к ней, будущему ребенку и вообще — к людям. В мои намерения это не входит. Наоборот, у меня зреет план этого не делать. Ей придется забирать меня насильно. Тащить. А на сносях ей с этим не справиться. Нечего и волноваться.

Я лез из кожи вон.

Я был идеальным.

Черт возьми, каким же правильным молодцом-отличником я был.

Прекрасно вел себя в детском саду. Превосходно учился в начальной школе. Лучше всех успевал в средней. В гимназии проявил себя до омерзения отлично не только в учебе, но и в социальном плане. Я был отличник в квадрате, не зашуганный зубрила, только пыхтящий над уроками, а вполне дерзкий наглец, с учителями держался на грани дозволенного, тем не менее они любили меня больше всех, а для этого человек должен быть отвратительно, почти до неприличия прилежен, исполнителен и старателен, с отвращением вижу я теперь. Я блестяще учился в университете и завел себе суперидеальную подружку, с которой потом образцово-показательно сочетался браком в кругу отличных друзей, уже получив приглашение на работу столь завидную, что она затмила собой все прочие суперпредложения. Потом мы родили детей и стали примерными родителями, купили дом и отделали его по высшему разряду. Год за годом меня вела по жизни бескомпромиссная первоклассность. В ней я просыпался, в ней засыпал. Я дышал безупречностью. И как-то постепенно, незаметно упустил саму жизнь. Вот как обстоят дела, дошло до меня теперь. Господи, не приведи детям моим стать такими же отличниками жизни, каким был я.

Хотя… в дочери я замечаю тревожные признаки человека-отличника. И надеюсь только, что мое переселение в лес (и с этой точки зрения столь своевременное!) сослужит ей хорошую службу: хоть дочь и расценивает мой поступок как начальную стадию слабоумия, но, возможно, именно он заронит в ее душу зерно сомнения, расширит жизненную перспективу и позволит ей выбрать путь не столь всесторонней первоклассности, умерить амбиции и в целом не задирать планку до предела. Если еще не поздно. Если стремление к идеальности не успело уже угнездиться в ней и пропитать ее насквозь. Хотя боюсь, и угнездилось, и пропитало, потому что при синдроме отличника привыкание наступает очень быстро. Стоит человеку стать отличником, и вот уже нет предела тому, на что он готов пойти, лишь бы заслужить пятерку с плюсом. Эта спираль сама себя раскручивает все дальше и дальше, — воистину нет предела совершенству. Сперва человек идеальный ученик и студент, потом он отлично проявляет себя на службе, в профессиональных союзах и организациях, что не мешает ему одновременно быть примерным супругом, надежным другом и прекрасным товарищем, родителем и потребителем; практически нет на свете ничего, что нельзя было бы делать лучше остальных: можно образцово стареть, героически переносить болезнь и красиво уйти из жизни, к чему бы и я, несомненно, стремился, не упади я с велосипеда и не ударься головой. А теперь всё, поздно. Смерть моя будет так, на троечку, и до гробовой доски я не вспомню о престиже. Ничего не стану добиваться. Я отыграл амбициями и отбыл свое отличником.