Весна - Лутс Оскар. Страница 47

Но оба, и Куслап и Тали по-прежнему молчат. Конфеты лежат на кровати нетронутые, и напрасно подбрасывает Имелик у себя на ладони те, что предназанчены для Куслапа. Лицо у Куслапа, правда, как-будто уже проясняется, но Тали все еще хмурится, как дождливая осенняя ночь. Имелик прямо не знает, что ему делать, как растормошить этих угрюмых парней. У него самого сейчас превосходное настроение, и так приятно было бы посидеть втроем, болтая и грызя конфеты. О, он готов притащить еще конфет, лишь бы те двое вылезли наконец из углов и стали разговаривать. С Куслапом-то он в конце концов справится, это ясно, но Тали – парень совсем особого склада. Неделями с ним не разговаривает, да и вообще ужасно молчалив. На то должна быть своя причина: либо дома с ним плохо обращаются, либо его вечно гложет какая-то другая забота. Или, может, болезнь на него повлияла – он ведь перед рождеством хворал; это же не шутка, человек несколько недель был между жизнью и смертью. А может, он и сейчас еще болен? Он, Имелик, и раньше не раз замечал, что Тали как будто плохо слышит. Возможно, правда, что Имелик ошибается; да и разве это может иметь отношение к болезни Тали?

– Тали!

О-о, если он слышит даже, когда его так тихо окликают, то ни о какой глухоте не может быть и речи; скорее уж о Куслапе можно подумать, будто он плохо слышит, – того приходится иногда по нескольку раз звать, пока ответит.

– Тали, тебе всегда нравилось слушать игру на каннеле, ты и сам музыкант… Хочешь, я тебе сыграю?

Имелик принес из классной каннель, сел на край кровати и заиграл.

Да, это было чудесно. И когда русые волосы Имелика во время игры густыми прядями падали ему на глаза, и он, встряхивая головой, откидывал их назад, это тоже было красиво.

Арно хотелось подойти к нему и попросить, чтобы он играл так долго, долго. Но разве мог Арно это сделать, разве мог он открыто признать, что и Яан Имелик способен на что-то хорошее. Ведь Яан Имелик – лентяй, человек совсем никудышный!

– Но чем дольше он играл, тем больше смягчались сердца слушателей. Куслап зашевелился в своем углу. Арно уже встал, чтобы подойти к музыканту поближе и сказать ему что-нибудь дружеское; но вдруг в глазах его мелькнуло злобное выражение, и прежде чем Имелик успел заметить его жест, он схватил с кровати конфеты и швырнул их музыканту в лицо.

– Чего это ты? – спросил Имелик, прерывая игру и серьезно глядя на Арно.

– Не возьму я их! – выпалил Арно и весь покраснел.– Ешь сам, если хочешь, а я не буду.

– Ну, не хочешь – не бери, а зачем же швыряться?

– Потому что ты у Куслапа списываешь. Нельзя у других списывать, ты сам знаешь.

– Не твое дело.

– Нет, мое дело. Еще раз спишешь – пойду учителю пожалуюсь.

– Иди жалуйся, мне-то что.

– И пожалуюсь.

– Жалуйся, жалуйся.

Имелик сбросил попавшие на каннель конфеты, вытряс одну из них, застрявшую внутри, тронул несколько раз струны и снова тихо заиграл. Арно покраснел еще сильнее: злоба против Имелика, которую он долго в себе подавлял, все больше и больше овладевала им. Сейчас его особенно раздражало то непостижимое спокойствие, с каким Имелик встретил его угрозы.

А тогда тебя выгонят отсюда, – начал он снова дрожащим от волнения голосом, в котором уже ясно слышались слезы. Это был его последний козырь, им только он и мог испугать Имелика; а если и это не поможет, то… Что он мог еще сделать? Уже и то получилось скверно, что конфеты, которыми его угостили, он бросил Имелику в лицо и пригрозил на него пожаловаться.

– Ну и что ж, выгонят – так выгонят, – ответил Имелик. – Не твоя забота. Раз уж ты пойдешь жаловаться, то чем мне будет хуже, тем для тебя лучше. Но я не думаю, чтобы меня за это выгнали; кроме меня, то же самое делают и другие ребята, и учитель прекрасно знает, что на уроках списывают. Так всегда было, так и будет. Неужто все начнут сами задачи решать – этого еще не бывало. Не все же такие умники, как ты, чтобы самим все уроки делать. А выгонят меня – пусть выгоняют, что ж, я уйду. Но из-за одного этого еще…

Он махнул рукой и усмехнулся. Ну, выгонят – и пускай. Что тут особенного: школ на свете мало, что ли? Вот он и сейчас уже в третьей школе учится – и что за беда? Как-нибудь да обойдется. О, Яан Имелик всюду пробьется, главное – никогда не унывать. Уйдет, возьмет с собой свой каннель и Тиукса и заживет себе по-прежнему. Не везде же есть такие плохие ребята, которые из зависти или кто их знает из-за чего идут ябедничать. Да из-за списывания не так-то часто и жалуются; чаще – если кого-нибудь поколотят, книгу изорвут, или что-нибудь пропадет, или…

И что на него нашло, на этого Тали, почему он вдруг озлился? Раньше о нем такого и подумать нельзя было, о нем все очень хорошо отзывались. В школе ходил слух, будто осенью он крепко заступился за Тыниссона и за звонаря Либле или что-то в этом роде; во всяком случае, оказал им большую услугу – только благодаря ему звонарь остался на своей должности, а Тыниссона не исключили из школы.

– Ну, хорошо, – сказал Имелик, кладя руки на каннель и без всякой враждебности глядя на Арно, – раз уж на то пошло, иди и скажи, что я списываю у Куслапа, только смотри, чтобы тебе самому хуже не стало: видишь, как все смеются и издеваются над Кийром за его ябедничанье. Так и с тобой может случиться.

Он склонился вместе с каннелем в сторону Арно и, заглядывая ему прямо в глаза своими голубыми глазами, спросил:

– Скажи, что я тебе плохого сделал, почему ты так злишься?

– Ничего ты мне не сделал, – пробормотал, опуская глаза, Арно и потом тихо, почти шепотом добавил: – А списывать не смей!

– Почему? Почему именно мне нельзя, а другим можно?

– Не смей!

– А если все-таки буду списывать?

– Тогда…

– Тогда пожалуешься?

– Да.

Имелик улыбнулся.

– Раньше ты на кого-нибудь жаловался?

– Жаловался.

Имелик смерил Арно с головы до ног вопросительным взглядом и снова улыбнулся. Врет! Ни на кого он не ходил жаловаться, да и не пойдет никогда. Просто мальчишка сегодня не в духе и ищет ссоры с первым попавшимся; так он и с Тиуксом поссорился. Он, Имелик, был прав, думая, что Тали дома чем-то рассердили. К тому же, ябедника сразу можно узнать, а Тали совсем не похож на ябедника. Он просто сегодня не в духе, и больше ничего. Только сейчас Имелик это понял, а раньше чуть было и сам на него не обозлился. И, отложив в сторону каннель, он подобрал с полу конфеты, тронул Арно за плечо и, смеясь, сказал:

– Тали, Тали, ты же совсем не такой злой, притворяешься просто. Сначала я не понял, думал – ты такой и есть. А сейчас вижу, что… ох!.. Давайте все помиримся и… гляди-ка, Куслап тоже вылезает из своего угла, точно рак из норки после захода солнца. Тиукс уже не такой надутый, как ты. Ну, давай руку!

Имелик почти насильно схватил руку Арно в свои ладони и крепко потряс ее – он был явно доволен, что все хорошо обошлось.

– И он еще ябедничать собирается, а? – сказал он, весь сияя. – Ох ты, лягушонок! Да нет, нет, не обижайся – ты добрая лягушка, не злая, а добрая маленькая лягушка. Вот ты кто! Правда?

Он обнял его, крепко стиснул и, приподняв на руках, закружился с ним среди кроватей, настолько позволяли узкие проходы между ними.

Арно был совсем обезоружен. Вначале его ошеломило спокойствие Имелика, теперь его покорили ласковые слова. Ему стало даже неловко, что он был так несправедлив к Имелику и что тот сейчас обращается с ним, как с маленьким ребенком. Единственное, что его утешало, – это сознание, что Имелик все же прав: несмотря на все угрозы, Арно никогда не пошел бы на него жаловаться.

Из передней донеслись голоса, дверь распахнулась и на пороге спальни показался Тыниссон. Он произнес только „о-о!“ – и снова исчез. Когда через несколько мгновений он опять появился, в одной руке у него был кусок пирога с капустой, а в другой узелок, который он сейчас же бросил на свою кровать.

– Ну, тыукреские уже здесь, – сказал он. – Хоть и из дальних мест, а прибыли первые.