Весна - Лутс Оскар. Страница 48

– Самым дальним и нужно раньше всех приезжать, а то возчику придется поздно домой возвращаться, – отозвался Имелик.

– Ну да, – согласился Тыниссон и уселся рядом с Имеликом, который к этому времени уже прекратил свою дикую пляску с Арно и сидел на краю постели, держа на коленях каннель. Арно писал что-то на доске, время от времени исподлобья поглядывая на Куслапа, – тот уже пододвинулся к окну и, морща лицо, смотрел на улицу.

– Ну и аппетитик у тебя, – заметил Имелик, тихо поглаживая струны. – Только что из дому, а уже опять жуешь.

– Я же только в обед поел, после того ни крошки в рот не брал, а времени-то сколько прошло, – растягивая слова, сказал Тыниссон. – С едой плохо: ешь тут всю неделю всухомятку – нестоящее это дело. Кабы можно было здесь суп варить, тогда бы еще ничего. Весной надо будет каждый день домой ходить, все-таки это самое лучшее. Я и сейчас ходил бы, да иной раз дорогу заметет, побарахтаешься немало, пока доберешься.

– А может, мы и здесь суп можем варить. Купим завтра котелочек или кастрюлю да и начнем. Когда я в министерской школе был, мы там часто суп варили с изюмом.

– Суп с изюмом? Это что такое?

– А чего там? Вскипяти молоко, брось туда изюму, повари еще чуточку – и готово. Здорово вкусно.

– Соли тоже кладут?

– Да ну тебя, кто же это в суп с изюмом соль станет класть? Тогда и в кофе и в чай надо соль сыпать.

– Ну, кофе и чай – это совсем другое дело. А все же этот суп с изюмом – одна жижица, ею не наешься. Я такого не хочу, мне самое лучшее, если вот… настоящий суп с картошкой или щи. Положи туда соли как следует и ешь сколько влезет – тогда знаешь, по крайней мере, что сыт. Да и где там, изюм ведь дорого стоит, кто его может купить.

С этими словами Тыниссон отправил в рот последний кусок пирога, вытер подбородок, всегда у него лоснившийся во время еды, и некоторое время сидел молча, не двигаясь. Затем он взял доску Куслапа, осмотрел сначала рамку и обломанный уголок на ней и, наконец, пришел к выводу, что написанные на ней цифры представляют собой не что иное, как заданную на завтра задачу. После краткого обозрения ее он принес из классной свою доску и стал списывать задачу.

Имелик расхохотался.

– Смотри, – сказал он Тали, указывая на Тыниссона. – Смотри что тут делается. А ты еще со мной ругаешься.

– Ему можно, – ответил Арно, все еще стараясь казаться сердитым, – он иногда и сам решает. А ты никогда. Кроме того, эту задачу могут списывать все, кто хочет, – ее все равно никому не решить, хоть умри.

Тыниссон поднял голову и с таким невинным видом посмотрел на окружающих, словно то, что он сейчас делал, было вполне естественным и само собой разумеющимся. И спустя несколько минут, решив, по-видимому, что речь идет совсем не о нем и на него никто и внимания не обращает, он опять принялся спокойно списывать. Наступила тишина, которую тихий звон каннеля делал еще более торжественной.

Вдруг из классной комнаты донесся чей-то страшный голос. Кто-то орал во всю глотку:

– Видрик, Видрик, где ты?

Кто там кричал и что было дальше – все это мое скромное перо попытается описать в следующей картинке.

XIII

Из классной комнаты донесся чей-то крик: „Видрик, Видрик, где ты?“

Ребята испуганно переглянулись. Голос показался им одновременно и чужим, и очень знакомым. Имелик положил каннель и уже встал, собираясь пойти заглянуть в классную, но в это время в дверях показался и сам крикун. Это был не кто иной, как их товарищ Йоозеп Тоотс.

– Тоотс, черт! – воскликнул Имелик. – Какого такого Видрика ты ищешь?

– Какого Видрика я ищу? – ответил Тоотс и, пошатываясь, подошел ближе. – Я сегодня пьян в стельку и мокрый, как ряпушка. Черт возьми, ребята, знаете, я сегодня в Киусна так шлепнулся в речку – бултых!

Тоотс поднял ногу и хлопнул себя по мокрой штанине. Он действительно промок и, видимо, на своем коротком пути из Киусна в Паунвеере и еще кое-что пережил.

– А что тебе там в речке надо было и где ты так нализался? – полюбопытствовал Имелик.

– Слушай ты его брехню! – сказал Тыниссон, бросая на Тоотса презрительный взгляд.

Но тот и внимания на него не обратил; ухватив Имелика за пуговицу куртки, он продолжал пьяным голосом:

– Ну да, в речку, чудак! Да что я… да разве я нарочно туда полез! Свалился, ну и давай скорее выбираться. А ты думаешь, я купаться, что ли, туда пошел. Не такой уж я дурак. Пьян я, это да, и сейчас пьян, но не топиться же мне из-за этого.

При этом Тоотс качался, делая вид, что вот-вот упадет, плевал куда попало и поглаживал свои несуществующие усы. Тараторя без удержу, так что слюна брызгала Имелику в лицо, он стал рассказывать историю своего падения в речку.

– Возвращаюсь это я, значит, с пирушки у Кийров, пьяный вдрызг, и думаю, где бы, черт побери, курева достать. Смотрю, а впереди в канаве мужик какой-то идет и курит.

– В канаве?

– В канаве, в канаве, да, да. Черт возьми, Имелик, я же тебе врать не буду. У тебя самого голова на плечах. Иду я это и смотрю – по канаве мужик топает.

– И курит?

– И курит, да! Ну, думаю, может он и мне закурить даст, надо бы его догнать и спросить. Догоняю – а это, оказывается, Либле, сатана. Здороваюсь с ним честь честью, бог на помощь, говорю, и все такое… Спрашиваю, чего это он по канаве бредет, на дороге места не хватило, что ли. А он мне: „Место-то есть, – говорит, а сам пьяный, как и я. – Почему же месту не быть, место везде найдется, а только по канавам ходить уж больно хорошо. Держись себе за край канавы да и ходи молодцом, и бояться тебе нечего, что упадешь, и вообще“. – „Верно, говорю я ему и тоже залезаю в канаву. – Оба мы пьяные – давай пойдем вместе!“

– И вместе пошли но канаве?

– Ну ясно, по канаве. Ох, и хорошо по канаве идти, если б ты знал. Впереди Либле, будто огромный броненосец, черт, а сзади я, этаким крошечным миноносцем. Прошу папироску, Либле дает, да еще и огня, прикурить. Здорово толковый мужик этот Либле! Ну, идем мы, значит, и идем все дальше, к Паунвере, вдруг – трах! – и Либле пропал!

– Что ты мелешь? Куда ж он девался?

Рассказ Тоотса становился все занимательнее. Тали и Тыниссон тоже прислушивались, грызя свои грифели. Даже Куслап отошел от окна, присел на кровать поодаль от других и уставился Тоотсу на ноги.

– Куда девался! В том то и дело, куда он девался, – продолжал рассказчик. – Разом – трах! – и пропал. Был человек, и нет человека. Ищи свищи!

– Ну трах-трах – это ты уже говорил, но куда же он пропал? Не мог же он совсем исчезнуть? Потом он все-таки появился?

– Вот чудак, конечно, появился. Отчего ему не появиться, если я за ним два раза под лед нырял.

– Под лед? Как так – под лед?

– Ну да, под лед! Ты что, не знаешь, что такое лед?

– Постой, постой, вы ведь были в канаве – как же вы подо льдом очутились?

– Тоотс врет, – сказал Тыниссон и снова принялся писать.

– Тоотс врет! Как бы не так! А когда он тебе врал? Ты дай мне сначала рассказать, а потом и говори. А если не веришь, спроси у Либле.

Замечание Тыниссона обозлило Тоотса, он даже обиженно надул губы, но это ничуть не помешало ему продолжать свой рассказ.

– В канаве, да, в канаве-то мы были, это правда, – пояснил он и нечаянно сплюнул Тыниссону на сапог. – Почему же нам не быть в канаве, никто и не скрывает, что мы были в канаве, да только…

– Садись спокойно на кровать, не топчись тут и не плюйся людям на ноги. Ты совсем не так уж пьян, просто притворяешься, – сердито проворчал Тыниссон, соскребывая плевок подошвой другого сапога.

– Ого-го! А ты попробовал бы столько вина выпить, как я сегодня, тогда бы… Мы с Кийром вылакали целых две двухрублевых бутылки, а ты что думаешь! Чудак, да если б ты столько вина выпил, ты бы давно окачурился. А я, вот видишь, жив. А что качаюсь, так ничего удивительного, другой бы на моем месте давно на полу растянулся да там и остался бы.