Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич. Страница 18

Альмадена, Альмадена, что бы там ни произошло.

Правда, за красной дверью сидел сейчас толстый старый Дэвис — хитрая черепаха, он ради пилотов себя в жизни не жалел, старший тренер, единственная надежда. Но что же им сказать?

Думал Эрликон долго, но мысли блуждали вразброд, и выходила какая-то бессвязица. Такого-то числа, курс 202, в 11.54 произошло спонтанное схождение силового плаща внутренней оболочки левого двигателя по причине… По причине сами разберитесь какой. Скорость одна двести, высота по скорректированному альтиметру три сто, боковой снос шесть и четыре… Автоматика аварийного отстрела… Дубляж отказал… Здесь вопрос зыбкий, потому что Эрлен, к стыду своему, абсолютно не помнил, почему не отстрелил двигатель вручную, да и пытался ли это сделать вообще. Ладно, а потом? Кто бы объяснил, что было потом. Куда это, спросят, вас понесло, молодой человек?

Альмадена, вот что я вам скажу. Нет, так нельзя. Эрликон затряс головой и попытался представить КТ перед аварией, но вместо приборов явилось лицо Инги с солнечной точкой возле зрачка. Но тут красная дверь отворилась, и все мысли Эрлена смешались и провалились, а в желудке похолодело. На пороге показался мужчина в развязанном галстуке и сказал: «Заходите».

В нагретой солнцем комнате гудели четыре вентилятора, но свежести это добавляло мало. На серо-зеленом экране дисплея компьютер держал колонки многозначных чисел, а спиной к ним сидел Антон Незванов — председатель комиссии, похожий на седого цыгана, разве что без серьги в ухе, и с ним еще шесть человек за столами, сдвинутыми буквой Т. Кое-кого Эрликон знал — шатен с запавшими скулами и острым носом — электронщик, стендовик, зовут, вроде, Уильям, рядом — Шукум из Международной ассоциации, Пибоди — джентльмен с рекламной фотографии, спонсор и представитель «Хевли Хоукерс»

— авиастроительной фирмы, в недобрую, как видно, минуту, предложившей Эрлену контракт, и, само собой, Дэвис — капли пота поблескивают на загорелой лысине, взгляд устремлен на собственные руки, лежащие на столе.

Вид у комиссии был замученный, даже какой-то одурманенный, и разговор тоже получился странный. Сначала неизвестный Эрликону специалист стал допытываться, не было ли чего-нибудь необычного в работе КТ во время старта. Потом электронный Уильям поинтересовался, не было ли запоздании по корректировке приборов. Прочие же устало молчали и лишь отрешенно наблюдали, как вентиляторы закручивают вихри в пластах табачного дыма.

— Второго ноль девятого, — робко начал Эрлен, — в одиннадцать двадцать восемь стартовал с платформы Мартин-Флишь. Курс 202. Боковой снос — шесть и четыре. На двадцать шестой минуте…

Собственно, непонятно, зачем все это рассказывать, если у судей есть полная запись всего, что происходило на борту, плюс общая телеметрия.

— Дальше не надо, — остановил его Незванов. На Эр-ликона он смотрел одновременно и со скепсисом, и с сочувствием. — Вот что, парень. Ни черта мы в твоей аварии понять не можем. Похоже, кто-то тебе в бортовой компьютер запустил большого-пребольшого вируса. Не знаешь у себя такого друга? Ну, который так любит шутить? Но даже если и так, и это не очень все объясняет. Система аварийного отстрела должна была сработать независимо от компьютера, если в канале оставалась хоть капля горючего. Да и двигатель твой прожгло неизвестно чем — никакого перегрева там не было.

«Компьютер, — мелькнуло в голове у Эрлена. — Вот оно что. Я же наверняка жал на ручной отстрел, но компьютер не работал. Ну, уже легче, хоть за это не засудят».

— И не в этом дело, — продолжал Незванов, — штука, видишь ли, в том, что при срыве силовой оболочки взрыв должен был произойти меньше чем через секунду. А ты летал еще семь минут.

— Ну, расскажи о пузыре, — вдруг с неудовольствием вмешался Уильям.

— Да, расскажу. Значит, теоретически, на непросчитываемом уровне, возможен такой вариант: в момент аварийного выхлопа в столбе топлива левой консоли образовался разрыв, и пилот путем выполнения фигур высшего пилотажа сумел бы… сумел удержать горючее в топливном канале.

Тут Эрликон впервые слегка расслабился и уперся ногами в пол. Незванов поднес стакан к сифону, тот зашипел, как гремучая змея, но не выдал ни капли. Незванов свирепо отодвинул их в сторону, зазвенев стеклом о металлическую сетку баллона.

— За твои выкрутасы тебе полагается — сам знаешь, что полагается. Но дисквалифицировать пилота, который удерживает подачу на эволюциях, думаю, мы не вправе. Поэтому, — голос Незванова изменился и стал официальным, — комиссия сочла возможным предоставить пилоту кромвелевский балл и оставляет его на трассе.

Эрликон растерялся — такого поворота событий он не ожидал. Кромвелевский балл — это судейская скидка, существующая только на этом мемориале. В случае, если пилот по каким-либо причинам выбывал из борьбы на очередном этапе, но успевал при этом продемонстрировать какое-то летное новшество или экстра-классное мастерство, судейская коллегия, в память о трюках самого Серебряного Джона, могла засчитать ему средний балл по сумме всех участников плюс двадцать с половиной за чистоту исполнения элемента. Последний раз кромвелевский балл присуждался три года назад аргентинцу Кабрере, у которого в воздухе встали оба хронометра, и он со своей оригинальной программой выбился из графика.

— Но у меня нет машины, — сказал Эрликон. Незванов на это ничего не ответил, а посмотрел на толстого Дэвиса. Тот, в свою очередь, загадочно посмотрел на Эрлена, вылез из-за стола, обнял ошеломленного пилота за плечи и вывел в коридор. «Эге, — подумал Эрликон, — да здесь заговор».

Увлекая Эрлена к лифту, Дэвис со всей значительностью произнес:

— Скажешь Скифу, что «Дассо» держит в Стимфале оба бракованных «Миража». Попроси его разобраться. — После чего Эрликон, полный неясных вспышек и звонов, канул вниз, охваченный кубом зеленого света. Судилище завершилось.

На улице он слегка пришел в себя, но лишь наполовину — другая половина его сознания оставалась прочно занятой Ингой. Мы, хвала святым угодникам, уезжаем в Альмадену. Машинально проводив взглядом омнибус, с боков которого томатно-красные буквы приглашали покупать тренажеры Вейдера, Эрлен наискось пересек брусчатую и полную народа Гринвич-сиркус с ее витринами и колоннами и взял курс на шеренгу черных телефонных коконов. Ветерок с моря неожиданно подмешал прохладную струю в дыхание разгорячившейся осени.

Цифры номера буйствовали в голове, но все же поддавались прочтению; пробежав пальцами по уступчивым никелированным квадратам, Эрликон встретился с удивительным фактом проникновения сказки в действительность — оказывается, владычицу его грез могут позвать к телефону, не сразу найти, попросить подождать и наконец — Боже правый! — ее голос, измененный электроникой, но все же, несомненно, ее, наполняет трубку. Эрлен вряд ли смог бы повторить, что именно она ему сказала, ибо в тот момент разум его, похоже, решил передохнуть, но тем не менее непостижимо очутился в положенное время на положенном углу, где имел возможность понаблюдать за усатым шарманщиком, завлекавшим публику при поддержке двух котят, возившихся в корзине у его ног. В зубах у шарманщика была антикварного вида гнутая трубка, но курил он не ее, а обычную сигарету, которую украдкой доставал из-за шарманки. Но вот подлетел красный, космического вида «бугатти», открылась дверца, и пилот упал на пропахшие духами велюровые валики сиденья.

Если наряд Эрликона не блистал новизной, разве что появились джинсы, а так все та же майка да зеленая ленточка, перехватывающая кудри, то Инга преобразилась совершенно. На колдунье была светлая блуза с пленительным вырезом и с широкими рукавами такого свойства, будто из них и взаправду можно было пускать лебедей, и легкие белые брюки. Волосы были свободны, и в их беспорядке Эрлен, естественно, проглядел изощренное мастерство парикмахера, а в том, что касается серебра, Инга в этот раз проявила удивительную сдержанность: две-три тонкие цепочки на шее, немного колец и совсем воздушных браслетов. Правда, серьги в форме старинной прялки с каплевидными подвесками несколько возвращали ситуацию в нормальное русло, но все равно — учитывая, что Инга не страшилась среднеазиатских гарнитуров, которые по размеру и массивности приближались к украшениям верблюжьей упряжи, — аскетизм был налицо.