Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич. Страница 22

— Связываться с Институтом будешь по моему коду. Деньги сзади, в дипломате.

Эрликон было открыл рот, но тут Скиф положил ему на колени какой-то тяжелый предмет. Будто не своей рукой парень вытащил из открытой подплечной кобуры пистолет — револьвер с массивным барабаном, гребнем дырчатой планки на коротком стволе, шомполом и кольцом на рукояти — «рюгер». Гравировка заботливо сообщала калибр и тип патрона, фигурные грани блестели солидностью и надежностью — почти утешительно.

— Все, — сказал Скиф. — Желаю удачи, — и протянул Эрлену руку.

Тот машинально пожал ее, силясь уразуметь, что же происходит, и тотчас же все и выяснилось: Скиф повернулся, толкнул дверцу, обошел машину и растворился во мраке, направившись, видимо, к стоявшему в стороне «опелю».

Эрликон остался сидеть с совершеннейшей кашей в голове и пистолетом в руках. Он бесчувственно положил палец на спусковой крючок, и у него мелькнула дикая мысль незамедлительно сдвинуть предохранитель и застрелиться от великой досады на непутевую судьбу. Но в это время Кромвель почти без всякого усилия протиснулся сквозь спинку сиденья и уселся рядом с Эрленом. Вдали заработал и затих, отдалившись, мотор «опеля».

— Шеф отбыл, — заметил Кромвель. — Он торопится. У нас же, напротив, время есть. Познакомимся еще раз. Добрый вечер. Меня зовут Дж. Дж. Кромвель, два дня назад я воскрес из мертвых, правда не до конца.

Дж. Дж. снова радостно улыбнулся, по его лицу разбежались многочисленные морщины, глаза смотрели на Эрликона едва ли не влюбленно, но с напряженным вниманием; улыбка светилась радушием, готовым заранее извинить все, что угодно, и одновременно с явным глумливым сарказмом. В другое время подобная маска показалась бы Эрлену страшноватой, но сейчас он этого не ощутил, скорее, наоборот, расслабился; Кромвель почему-то напомнил ему старую умную собаку.

— Почему Эрликон? У тебя действительно такой бешеный характер?

— Да вроде бы нет, а что?

— "Эрликон" — это фирма и марка пулемета. Кстати, о пулеметах — надень эту босоножку.

Глядя, как Эрлен, сняв куртку, управляется в тесноте с перекрутившейся портупеей, Дж. Дж. проворчал:

— "Бульдог-44", пукалка полицейская. «Скорчера», конечно, этот самоходный примус для нас пожалел. Наоборот, резинку направо, ремень налево, ты же не левша.

Эрликон замер с задранными руками. За долгие годы он совершенно перестал вспоминать об искусственном происхождении Скифа.

— Прошу извинения, если оскорбил тебя в лучших чувствах, — добавил Кромвель, по-прежнему скаля зубы, — но я всегда страдал недоверием к разным арифмометрам.

— Ну и ну, — сказал Эрлен. — «Скорчер». Электронное оружие запрещено.

— Скажи это Пиредре, когда он врежет по нам из миллионновольтного, — посоветовал Кромвель. — А Скиф — скаред. На текущие расходы он нам выдал — сколько ты думаешь? — десять тысяч — и все.

Эрлен поднял брови — сумма показалась ему значительной. Оскорбления же, нанесенные Скифу, он оценил в полной мере, но почему-то промолчал — сумбур в голове перемешал все привычные понятия. Кромвель тем временем продолжал:

— Хорошо, я успел завернуть к твоей матери и взять у нее еще столько же. На редкость обаятельная женщина, вот уж не скажешь, что ученый. Все равно, ни на одну взятку не хватит.

Эрликон даже зажмурился. Это уже не лезло ни в какие ворота. Его мать, туманная фигура, отстоящая от его жизни на тысячу световых лет, оказывается обаятельной женщиной, у которой запросто можно прихватить десять тысяч на сыновние нужды. Конец света.

— Скиф знает? — спросил изумленный сын.

— Нет, — ответил удивительный маршал. — Для него это будет сюрпризом. Он оставил меня в библиотеке, ну, а я решил уделить время банковским операциям.

Да, теперь можно кое-что понять — людей, которые способны устраивать сюрпризы для Скифа, стоило воскрешать; Пиредра тоже, наверное, оригинал в своем роде — вспомнилась Эрлену фраза из старинного романа.

— Моя мать… — сказал он. — Я не видел ее лет пять точно, а может, и больше…

— Это нехорошо, — нравоучительно произнес Кромвель. — Впрочем, грех общепринятый. Данной мне Богом и людьми властью отпускаю тебе его. Аминь. Сегодня я устраиваю вечеринку по случаю собственного дня рождения и приглашаю тебя. В восемь пятьдесят мы вылетаем из Дортмунда в Стимфал. Я не поклонник портовых ресторанов, вечно в них резиной воняет, пусть будет что-нибудь семейное, с сосисками и джазом. Заводи.

Эрликон положил одну руку на пестро оплетенный руль, другой повернул ключ зажигания. В жизни не водил таких роскошных машин. Не приборная доска, а выставка дизайна.

— Значит, в Стимфал, вот оно что, — подумал он вслух.

— Да, — подтвердил маршал. — Включи «дворники».) Называй меня маршал, потом, возможно, перейдем на более фамильярное обращение.

«Плимут» выскользнул из-под арки и помчался, глотая) мерцающие лунки разметки.

— Ты вообще-то где летаешь? Кроме соревнований?)

— Вообще-то нигде, — ответил Эрликон, не отрывая) глаз от убегающего под колеса полотна. — Я студент ИК, третий курс, у нас поощряется подобная деятельность.

— Значит, ты не профессионал… Хоть летаешь-то за деньги?

— Да. «Бритиш аэроспейс» платит три тысячи за выступление.

— Три тысячи? — Кромвель засмеялся. — А поститься ты не пробовал? На чем ты разбился?

— НАТ-63, «Хевли Хоукерс». — Эрлен почувствовал, что и это покажется Кромвелю смешным, и прибавил: — Маршал, я только еще на третьем курсе. А «скорчер» мы сдаем на пятом.

— Дерьмо твой «Хевли Хоукерс», — отозвался Кромвель философски. — Зачем ты связался? Тяп-ляп — готово. На заднем дворе. А со «скорчером» ты прав. Если Пиредра узнает, какой пушкой нас Скиф одарил, прирежет в пятнадцать секунд.

— Зарежет?

— Конечно. Что же тут удивительного? — Кромвель пожал плечами. — У всех свои слабости. Я, например, люблю по утрам пить кофе с коньяком, тебе нравится пиредровская дочка и самолеты «Хоукерс» — вот уж, на мой взгляд, странные фантазии — ну, а Рамирес предпочитает убивать людей ножом — что делать, все мы разные.

Машина летела вперед, мерно постукивали стеклоочистители, горела подсветка приборов, и Эрликону, как ни странно, было уютно в компании этого вынырнувшего из преисподней насмешника — наверное, оттого, что Эрлен не ощущал потребности внутренне прятаться и изощряться — кромвелевская саркастическая манера, несмотря ни на что, очевидно, предполагала в Эрлене равного собеседника — такого же Кромвеля, возможно, еще чудней и заковыристей.

— Маршал, — решился Эрликон, — вот вы сказали, что воскресли из мертвых. Какие впечатления… ну, как оно там? Извините, это, конечно, дурацкий вопрос.

— Вопрос не дурацкий, а вполне естественный, а там… Как в песне: ничего там хорошего нет.

— Да. А вот еще. Как мы будем вместе летать?

Кромвель ничего не ответил, а вдруг надвинулся, и, прежде чем Эрлен успел сказать "а", маршал вошел в него, вошел с такой легкостью, словно совпали две тени, смешались струи двух рек. Эрликона подхватила волна необычайной ясности и уверенности, черные замки сомнений в душе рассыпались и пропали. Более того, он остро почувствовал все движения мотора, чуткую дрожь рессор, тугое давление колес; нервы добежали до перегибов обводов, до краев и пределов кузова. Рука сама собой переключила скорость, педаль газа ушла в пол. Двигатель завыл фальцетом, Эрлен, по-кромвелевски оскалившись, вывернул руль, на мокром покрытии машину занесло, и метров двести она пронеслась на двух колесах, потом, подпрыгнув, вернулась в прежнее положение. Кромвель покинул Эрликона, все встало на свои места.

Сердце у парня билось о самые ключицы, пот затопил брови и заструился по носу и глазам, пульс горячими толчками сотрясал руки. Эрлен автоматически сбросил газ. Но и Кромвеля, похоже, захватило, он неожиданно приказал:

— Тормози.

Не глуша мотора, оба вывалились под дождь. Эрликон поднял голову, с силой провел ладонью по мокрому лицу, на некоторое время снова почувствовав в себе чужое горло и чужие легкие, неясное торжество наполнило сердце, но тут же отступило. Черная платформа «плимута», откинув крыло дверцы, лила на дорогу желтый свет из салона; пилоты вернулись внутрь. Кромвель произнес загадочно и с печалью: