Кровавый апельсин - Льювеллин Сэм. Страница 5

— Прямо сейчас?

— Да нет, можешь и попозже. — На его лице появилась знакомая ехидная улыбка, которую я терпеть не мог.

Сунув конверт в карман, я повернулся и вышел из комнаты. Наша секретарша Вера сообщила:

— Звонил некий Эд Бонифейс. Шесть раз.

— Если он позвонит снова, скажите, что я поехал домой. — С этими словами я покинул контору.

Глава 3

«Милл-Хаус» никому в голову не пришло бы назвать величественным сооружением. Но я жил в нем уже пятнадцать лет и полагал, что за это время он превратился во вполне сносное обиталище для одинокого мужчины с дочерью.

Я прошел через холл в гостиную. Горел камин, в вазе стояли свежие красно-желтые тюльпаны, на столике лежали «Файнэншл таймс» и «Яхтсмен». Без слов было ясно, что здесь прошлась женская рука. Женщина не заставила себя ждать, заглянув в дверь: голубоватые волосы, тяжелая челюсть, яркие голубые тени на веках, добрые карие глаза...

— Рита! — окликнул я.

— Ой, мне некогда! — Эту фразу она произносила вот уже восемь лет, с тех пор как стала работать у меня в доме. — Бифштекс и пирог с почками — в духовке. Мэй приедет на шестичасовом автобусе. Я убегаю.

— Привет Джорджу.

Джордж — это ее муж. Они живут в Нейлор-Хилл. Если бы не Рита, семья Диксон питалась бы консервами и ходила бы в обносках. Я выглянул в окно, наблюдая, как она вскочила на велосипед и быстро покатила по извилистой тропинке. Отчего-то это зрелище умилило меня, но отвлек телефонный звонок. Я снял трубку и услышал хрипловатый голос Эда Бонифейса. Не стоило труда представить его сидящим в своем мрачном полуподвале на окраине Плимута. Единственное, чему он придавал значение в жизни, — это яхты; все остальное оценивалось только с точки зрения пользы для главного дела. Наверняка он сейчас смолит одну за другой свои любимые «Сеньор Сервис», а на столе — грязная водочная рюмка. Его загорелое лицо опухло, посерело, на голове творится черт знает что... Пожалуй, с Эда не стоило писать портрет маслом, особенно когда он в запое. Но ведь друзей выбирают не за красоту. В данный момент я думал только о том, что если Алан утонул потому, что Эд хотел получить страховку, то он больше мне не друг.

— Послушай, — заговорил Эд. — Все это просто смешно, ты не находишь?

Я прервал его:

— Эд, мне необходимо знать правду о том, что случилось.

Он закашлялся.

— Не держи меня за пижона, старик! Неужели тебе могло прийти в голову, что я решил получить страховку? Если так, то ты чертовски ошибаешься!

— Ну ладно, — согласился я. — А что же, по-твоему, произошло?

— Слушай, за каким чертом я стал бы пытаться выйти из бухты, если бы хотел получить эту проклятую страховку? — повысил голос Эд. — Я не такой уж кретин. Я что, не мог сбросить спасательный плот, направив лодку от берега? Вместо этого, как ты помнишь, тебе пришлось силой выбросить меня за борт... Нет! — Я услышал в трубку, как он с силой затянулся сигаретой. — Нет, это подлец Алан!

— Алан? — переспросил я в изумлении. Я вспомнил, как стоял на корме в тот момент, когда огромная металлическая мачта рухнула, словно подрубленное дерево, и слышал пронзительный, захлебнувшийся крик...

— Он перерубил этот чертов канат, понимаешь, — продолжал Эд. — Трос был совсем новым. Он поднимался на палубу перед тем, как нас понесло. Я слышал, как он выходил...

— Да брось ты! Какой идиот станет рубить якорный канат у подветренного берега в шторм? В конце концов, мы же сами видели — трос перетерся.

— Он мог сделать это и ножом, — упорно настаивал Эд. — У него были на то причины.

Страховка в полмиллиона фунтов — вот твоя главная и грязная причина, подумал я, но ничего не сказал. Эд по природе своей был гонщиком до мозга костей. Он терпеть не мог проигрывать и всегда в таких случаях искал виноватого. И бороться с этим было бессмысленно. Неисправимая черта характера.

— Его до сих пор не нашли? — спросил я.

— Нет, — ответил Эд. — Поверь мне, Джимми, это его рук дело. У меня есть доказательства.

В этот момент хлопнула входная дверь. Я не верил в доказательства Эда, поэтому торопливо свернул разговор.

— О'кей, Эд. О'кей. Извини, но мне надо идти.

— Эй, подожди... — попытался еще что-то сказать он, но я положил трубку.

Вошла Мэй — моя двенадцатилетняя дочка, в своей школьной форме — зеленом костюмчике и белых носках. Увидев меня за столом, она слегка прищурила свои большие серые глаза — верный признак хорошего настроения.

— Привет! — воскликнула она и подбежала чмокнуть меня в щеку. — Я читала о тебе сегодня в газете!

— Ерунда, — отозвался я. — Не стоит принимать всерьез все, что там нацарапают эти писаки.

Мэй сдержанно, по-взрослому улыбнулась. С тех пор как она осталась без матери, ей приходилось немало времени проводить в одиночестве.

— Ну как дела? — поинтересовался я.

— Так себе. Два французских, и три — этой чертовой математики. — Она скорчила забавную рожицу, сразу напомнив мне маленькую девочку с ямочками под коленками.

Я улыбнулся и предложил:

— Давай пойдем погуляем после ужина?

— Отлично! — обрадовалась Мэй.

В этот момент раздался звонок. Улыбка сползла с лица дочери. Она терпеть не могла телефон и имела на то все основания — звонок телефона обычно вырывал меня из ее жизни.

— Звонят, — заметила она и, как только я потянулся к трубке, вышла из комнаты.

Звонил Чарли Эгаттер, сын старого капитана Эгаттера. Чарли был моим хорошим приятелем и замечательным конструктором яхт. Он постоянно втягивал меня в свои рискованные проекты, которые, с моей точки зрения, выглядели блестящими, а с точки зрения Гарри — полным идиотизмом.

— Рад слышать тебя живым и невредимым, — раздалась в трубке его четкая скороговорка. — Мы переоснастили мачту. Не хочешь выйти сегодня проверить ее?

— Разумеется, — не задумываясь, согласился я. Мы договорились встретиться в гавани Нового Пултни. Уже положив трубку, я вспомнил о том, что обещал дочке прогулку. Ничего не поделаешь, надо идти объясняться.

Мэй была наверху, в своей розовой спальне. Она лежала повернувшись лицом к стене, с книжкой в руках. Элвис Пресли пел «Люби меня нежно...». Она даже не обернулась на звук моих шагов. Заглянув через плечо, я заметил, что она читает «Ласточки и амазонки».

— Мне нужно опробовать новую лодку, — сказал я. — Не хочешь поехать со мной?

— Нет, — ответила она расстроенным голосом. — Я тебе буду мешать.

Я разинул было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Честно говоря, она была права. Поэтому я только засунул руки в карманы и молча уставился на мою собственную фотографию над кроватью. Это была давняя фотография, запечатлевшая меня на газоне Королевского яхт-клуба в Коу. Яхта из Пултни только что выиграла традиционный матч-гонку на приз «Шампань». Я был тогда рулевым На фото, где я был изображен во весь рост — как-никак шесть с половиной футов, не считая шляпы, — меня буквально распирало от радости победы; улыбка до ушей сияла на моем широком лице, несмотря на заклеенные пластырем нос и правую щеку — результат моего столкновения с утлегарем [8] у Фастнета.

Я стоял, чувствуя какую-то опустошенность внутри, с ощущением, что от меня до этой фотографии — как до луны.

Снова зазвонил телефон. Я трусливо слинял вниз, пробормотав, что придется пойти снять трубку.

Но я не стал ее трогать. Телефон продолжал звонить, я сидел за столом и жевал бифштекс, закусывая его куском пирога. Наконец он заткнулся. Появилась няня, которую я продолжал нанимать для Мэй, и прямиком устремилась к телевизору. Снова зазвонил телефон. Я поднял трубку и тут же опустил ее на рычаг, а потом набрал номер береговой службы в Ардморе. Услышав голос с характерным гортанным акцентом Западного Уотерфорда, я представился и спросил, не нашли ли мистера Бартона.

— Нет, — ответили мне. — Пока ничего не известно. У нас есть ваш адрес, чтобы мы могли связаться с вами позже?