В смертельном круге - Льювеллин Сэм. Страница 28

Келльнер стоял на верхнем марше мраморной лестницы, опершись на кованую чугунную балюстраду. Он сразу перестал смеяться, когда я появился из-за угла. Его серые глаза метнулись ко мне, а потом снова на нижнюю площадку лестницы.

Внизу валялся Поул Уэлш. Я видел, как он с трудом поднялся на четвереньки. С его носа греческого бога стекала кровь, образуя на губе красные усы, тоже, как у греческого бога.

— Упал с лестницы, — сказал Деке. — Какая жалость! Тон, каким он это произнес, не позволял понять, о чем он сожалеет: то ли о том, что Поул упал с лестницы, то ли о том, что он мало пострадал. Поул поднялся на ноги. Джим Громила убрался вон. Деке сказал мне:

— Вы, наверное, искали мужскую комнату?

Я спустился вниз, взял Поула за руку и помог ему подняться по лестнице. Деке улыбался и покачивал головой, как добрый дядюшка.

— Господь благословит вас, Мартин. Вы добрый человек.

Туалет был отделан коричневой плиткой. Я чувствовал, как дрожит рука Поула, когда вел его туда. Он сполоснул лицо водой, и я дал ему кусок туалетной бумаги, чтобы унять кровь из носа. Одна из кабин открылась, и оттуда вышел мужчина. Он был худощав, с глуповатой улыбкой на лице и маленькими, необыкновенно блестящими глазками. На ходу он засовывал скрученную банкноту в пять тысяч песет в нагрудный карман пиджака из легкой ткани.

— Всем добрый вечер, — раскланялся он.

Я кивнул. От него здорово несло виски. Проходя, он задел меня плечом.

— О, извините, извините! Ничего страшного? — он отряхнул меня своими коричневыми, как у обезьяны, руками.

— Я в порядке, — сказал я.

— О, простите, — повторил он и, посмеиваясь, нырнул в входную дверь.

Нос Поула перестал кровоточить. Я спросил:

— Почему он сбросил тебя с лестницы?

Поул было открыл рот, чтобы ответить, но тут же спохватился и снова закрыл его, сказав:

— О чем ты говоришь, черт возьми?

— Они спустили тебя с лестницы. Келльнер и его телохранитель.

— Я просто поскользнулся. Будь любезен, не ходи за мной больше.

Прижимая кусок туалетной бумаги к лицу, он вышел наружу.

Я следом за ним. Пианино все еще бренчало, и там нестройным хором пели вместе с Джеки что-то ужасное, в чем с трудом можно было узнать песню «Освободи меня». Голоса звучали вразброд, лица раскраснелись от солнца и вина. Женщина-блондинка, которая восхищалась только что его голосом, плакала, и по ее щекам текла тушь. Хелен стояла возле певца, обнимая его за плечи своей обнаженной загорелой рукой.

Я как-то сразу почувствовал себя уставшим, трезвым и подавленным. У меня в бумажнике был номер телефона для вызова такси. Я сунул руку в карман.

Бумажника не оказалось.

Он был при мне, когда я запрыгивал в автомобиль Хелен. Я точно это знал, потому что нащупал его в кармане, когда пытался найти там нож, чтобы защититься от собак. Сначала я подумал, что обронил его, и обошел комнату, глядя всем под ноги. Потом вышел на лестничную площадку. Лестница была пуста. Внизу виднелись следы засохшей крови Поула. Я прошел в туалет.

Одна из кабин была заперта. Оттуда слышалось сопение. Я вымыл руки. Бумажника нигде не было. Черт возьми, подумал я. Может быть, он все-таки в том проклятом саду, где собаки?

Дверь кабины открылась, и оттуда вышел тот же самый мужчина с блестящими глазками. У него в руке была пластиковая карточка, и он постукивал по ней ногтем большого пальца. На лице у него застыла широкая улыбка.

— Привет еще раз! — не удивился он.

Я смотрел на карточку. Это было удостоверение члена Королевской ассоциации парусного спорта. Я выхватил ее у него из рук. На ней стояло мое имя. Я тут же вспомнил, что он вроде бы отряхивал меня, как бы поправляя мою рубашку, и все понял.

— Ну ты, отдавай мой бумажник!

— А при чем здесь я?

Его руки начали подниматься, сначала медленно, потом все быстрее. Я резко отклонил голову назад. Пальцы, которые были нацелены мне в глаза, угодили в лоб. Моя голова ударилась о стену.

Я услышал, как хлопнула дверь, прозвучали шаги по мраморной лестнице, потом с шумом завелся мотор автомобиля, и по гравию зашуршали покрышки.

Промыв ссадину на лбу, я вернулся в зал. Хелен сидела у пианино, а перед ней стоял стакан апельсинового сока. Я пожаловался:

— Кто-то только что залез ко мне в карман.

Я чувствовал себя круглым идиотом. Ко мне еще никогда не залезали в карманы.

Она обернулась ко мне. Ее серо-зеленые глаза были полны слез. Когда она взглянула на меня, слезы исчезли.

— Кто это сделал? — спросила она.

Я описал мужчину с коричневыми обезьяньими руками.

— Это Сквиль, — сказала она. — Так его зовут. Он держит бар в деловой части Марбеллы. Думаю, если вы хорошенько его попросите, он отдаст вам все, что взял, если, конечно, не успеет продать.

За нашими спинами, благоухая кремом после бритья, возник Джеки Шварц.

— Я совсем охрип, — сказал он, растягивая слова в манере диск-жокея, и отхлебнул сока из стакана Хелен.

— Чудесное пение, — пробормотал я.

Меня покоробила эта интимность — пить из чужого стакана.

— Что вы, благодарю вас, — улыбнулся он. У него были коричневые глаза, как у спаниеля, и длинные черные ресницы. Он бросал на меня взгляды, как сеньорита с почтовой открытки.

— Хей, хей! — послышался голос Деке. — Всем здесь хорошо?

— Конечно. Ужасно хорошо! — подтвердил Шварц. — Но мне надо работать.

— А мне надо ехать, — сказала Хелен.

— Могу и я с вами? — спросил я.

Деке засмеялся. А Шварц одобрил:

— Колоссально! Вот это по-моему!

Я сказал:

— Поеду с Хелен. Она уже раз спасла мне жизнь. Я доверяю ей.

— Ото! — воскликнула Хелен, оттопырив свои накрашенные красной, как пожарная машина, помадой губы. — Но доверяю ли я вам? — Она кокетливо изогнулась в своем тесном черном платье.

— Ну ладно. Давай. Не теряйся, парень! — сказал Деке.

— Я постараюсь, — ответил я.

— Конечно, постараешься, — сказал Деке. Его глаза стали холодными и внимательными, и на какой-то момент наши взгляды встретились. А потом он засмеялся громким пугающим смехом.

Подойдя к машине, Хелен жеманно помахала рукой в направлении балкона, потом села в автомобиль. Я занял место рядом. Она захлопнула дверь.

Когда мы немного отъехали от дома, она сказала:

— Я же просила держаться подальше от меня.

— Почему же?

— А потому, что я не могу каждый раз, попадая туда, выслушивать ваши идиотские вопросы.

От восточно-лондонского акцента теперь не осталось и следа. Она говорила как интеллектуальная выпускница университета, и в ее голосе звучало недовольство.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Собаки ожидали нас на зеленой лужайке, озаренной ярким светом. Они понимали, что бесполезно нападать на людей в зеленом автомобиле, помня, наверное, как эти люди пустили им в морду струю едкого газа. Внешние ворота открылись.

Хелен объяснила:

— Вы — примерный мальчик из колледжа, который участвует в гонках, чтобы заработать на жизнь. А в этой компании вы светите, как маяк над портом. Они все видят и понимают.

Я взглянул на нее. Ее четкий подбородок ясно вырисовывался на фоне белых вилл, стоящих у дороги. И я медленно произнес:

— Сначала в Саутгемптоне, потом в Пултни, теперь здесь... Чем вы вообще занимаетесь?

— Девочке надо кушать, — ответила она с акцентом, появившимся вновь.

— И вам помогает то, что вы околачиваетесь возле этих гангстеров?

Мы вырулили на главную дорогу. Она повернула ко мне голову.

— Запомните две вещи. Не совершайте роковой ошибки, полагая, что Деке Келльнер — это мелочь. И никогда не учите меня, что я должна делать. Если же хотите совсем потерять мое уважение, продолжайте задавать свои вопросы.

Ее золотые волосы отливали бронзой в свете фар встречных автомобилей, и луна серебрила белки ее глаз.

Внезапно она наклонилась, и я ощутил слабое прикосновение губ к своей щеке.

— Не пугайтесь, — сказала она. — У вас помада на щеке. А теперь выметайтесь отсюда.