Крестовый отец - Майданный Семен. Страница 49

Окошко под потолком заварено железным листом с дырками величиной в нонешюю российскую копейку. Приставляя глаз к копеечной дырке, видишь красный кирпич стены напротив. До стены – расстояние в руку длиной. Света в безлампочный сволочильник окно не пропускает, зато пропускает духаны с кухни. Вонь горелого жира и тухлой рыбы. Это только день отсидки в разлагалище ты еще как-то сможешь спокойно внюхивать баландную отрыжку. Посиди-ка хотя бы два…

А еще по холодной узкой трубе без конца идет какой-то звон. То ли с кухни, то ли от лестничных ступеней как-то передается. До своих по батарейной связи не достучаться, а чужой дзинь-дзинь слушай и плачь. Шмон начали без замполита. Он появился позже.

– Обыск проводите? Правильно. – Полковник стремительно ворвался в разгром, бодрый, типа пахнущий Москвой. Пошел по проходу, давя каблуками навал из неположенного. Хрустели стаканчики, глухо брякали пластиковые бутылки, отлетали от ботиночных носков карточные валеты и шестерки. Зам застыл перед плакатом с Пьехой. – Бабами увешались? Срач развели? Балаган устроили?

Он оторвал от спинки шконки конец гирлянды, дернул на себя – и веселые зверюшки пестрой лентой спланировали на пол.

– Заключенный Шрамов!

Сергей, как и прочие его сокамерники, упирался руками в стену. Оторвал, когда окликнули, ладони от бетонной шершавости, повернулся. Полковник стоял напротив. Уже узнает, выходит, ненавистного заключенного со спины.

– Слушаю, начальник.

– Хамишь?

Ничего хорошего вопрос не предвещал. Отвечать на него. Сергей не стал, а окинул взглядом камеру, с которой, ежу ясно, придется расставаться. Шраму показалось, что попкари с приходом начальствующего лица поумерили шмонательный пыл, хотя по законам физики, лирики и служебных отношений должно быть

наоборот.

– Пластиковый стаканчик, – полковник поднял, словно для тоста, треснутый стаканчик цвета белой браги, – водкой припахивает. Балдеем?

Ну тоже – не отвечать же, в натуре?!

– Малину развел, Шрамов? Водка, карты, копченые колбасы. Живых шлюх не хватает, на стенах-то их полно.

Пока зам говорил ровно. Нет, постой-ка. Ага – Сергей ждал этого – суживаются глаза, кисти начали сжиматься в кулаки и разжиматься. Как тогда в кабинете, раскочегаривается зам на психа. Опять по зубам заедет или удержится при подчиненных?

– Но водки тебе мало, Шрамов. Тебе нужна кровь. От нее ты по-настоящему пьянеешь. Ты придумал, как проливать ее безнаказанно. Вроде ты спал, все проспал, а четверых утром находят мертвыми. Напрасно ты думаешь, что тебе поверили. Пошел Шрамов в санчасть, и там на него, бедного, вроде накинулись с ножом. И еще один труп рядом с тобой.

«Какие-то запоздалые разговоры ведет зам, – подумал Сергей, – словно его только что проинформировали. Где ж тебя тогда носило?»

Полковник шагнул в направлении заключенного.

– Запомни, Шрамов, может, кто-то тебе поверил, но не я. Я докопаюсь до правды. Ты у меня выложишь все.

Вот сейчас и врежет, увидел Шрам. Но зам по воспитательной сдержал себя.

– Пойдешь в карцер. За хранение недозволенного и нарушение режима. К вечеру я вернусь, будем говорить по-настоящему. Сержант, – обернулся зам, – какой карцер у нас самый располагающий к правде?

– Пятый, товарищ полковник.

– В пятый его.

Вот он, карцер номер пять. Известный всем «Вторым Крестам» как сволочильник.

Сергей чувствовал, что в крытке с утра творятся непонятен. Увод в карцер помешал разобраться. Но сегодня крытка жила с другим пульсом. И дубачье сегодня не такое, как всегда. Растерянное я одновременно распаленное по-злому.

Ну, из сволочильника тему не пробьешь. Здесь только медитировать хорошо…

Дождя не было всего неделю, но этого хватило, чтобы ветер погнал по набережной колючую пыль. Впрочем, для толкущихся здесь с насущными бедами и горестями людей ветер был самой распоследней проблемой.

– А кто это должен исполнять? – почти искренне возмутился зам по режиму «Углов» капитан Усачев. – Может, я?! – Начальник оторвал капитана от кучи обязательных дел, которые за капитана никто не собирается разгребать. И Усачеву хотелось как можно быстрее расквитаться с поставленной задачей и вернуться в свой кабинет.

Рядом с капитаном стоял лейтенант и на капитана не смотрел. А смотрел по сторонам. На очередь с передачами, которые точно не будут приняты, и с письменными заявлениями, которые вряд ли будут изучены. На толпу молодых девиц и стриженых пацанов вдоль набережной, пытающихся докричаться.

– А знаешь любимый анекдот Квасникова? – вдруг спросил лейтенант. – Стоит такая вот подруга и вопит; «Вася, я тебя люблю!!!», а он ей из окошка в ответ: «Такая же херня!!!».

Капитан Усачев не оценил юмор. У него было конкретное задание от Холмогорова пресечь творящийся в «Углах» бардак. Прекращающийся типа сам собой по мере приближения и возрождающийся на безопасном от офицеров расстоянии. Если надо – сознался Холмогоров – допустимо в конце концов разогнать посторонних привлеченными силами. Но, как подчеркнул полковник, хорошо бы все же прекратить непорядок силами караула. Чтоб, значит, и караул к ужесточению режима стал причастен. Только сегодняшний старший караула совершенно не хотел никого разгонять. А ни заму по режиму, ни Холмогорову он не подчинялся.

– Ну что ты на меня, капитан, смотришь, как на сталинскую Конституцию? Я за что отвечаю? За то, чтоб через стену никто не вылез и не влез. На то мои гаврики на вышках поставлены. А остальное мне по боку, хоть ты пять лет одно и то же повторяй. Кстати, отдыхающую смену привлекать к посторонним мероприятиям я просто не имею права.

Капитан Усачев с тоской посмотрел на с утра надраенные до блеска, а теперь серые от пыли, будто моль, туфли, перевел взгляд на змеящуюся очередь. В хвосте размытую, у самих дверей плотную, как в лучшие годы антиалкогольной кампании. Полиэтиленовые пакеты с нехитрыми гостинцами, затравленное топтание на месте, зачуханные лица. Никто ведь не собирается официально объявлять, что прием передач запрещен напрочь.

– Скажите, а варенье можно? – теребит старушка в хвосте кого-то более бывалого.

– Только без стеклянной тары.

– А в чем же тогда?

– В прозрачном полиэтиленовом пакете, мамаша, – охотно от безнадеги просвещает бывалый типчик с жиденькими усиками. – Но вроде бы сегодня вообще ничего не принимают. Раньше передачи подследственным было нельзя, а теперь и остальным. Карантин, говорят.

– Скажите, а если у меня уже осужденный сидит здесь до утверждения приговора, может, ему свежих огурчиков хоть можно?

– Вряд ли, мамаша. Сегодня не наш день. Ты завтра приходи, только стольник возьми. Столько место в начале очереди стоит. А в конце – опять день зря проторчишь. Найдешь меня, я тебе завтра все устрою, – дребезжащим шепотком, чтоб не расслышали проходящие мимо офицеры, подсказал типчик.

– А вы тогда чего сами сегодня ждете, не уходите?

– У меня зарплата почасовая. Да и идти больше некуда… – чуть смелее отозвался типчик, сторожко буравя спины проследовавших мимо капитана и лейтенанта.

Капитан перевел взгляд на перекликающихся с пленниками.

– Передайте Майданному! – орал, приложив пудовые грабли рупором, красношеий бычара. – Свидетели обвинения! Уже от показаний! Отреклись!

– Толик! – визжала из последних сил приличная дамочка. – Наташа! Родила! Двойню! Мальчик! И девочка!

– Пусть идет в несознанку! Пусть идет в несознанку! Пусть идет в несознанку! – гудел прокуренным пароходом бравый дедок с палочкой.

– Передайте Майданному! – еще пуще краснел бычара от натуги. – У него! Теперь! Есть! Алиби!

– Коля! Мы поменяли квартиру! Переехали в Купчино! На адвоката теперь хватит!

Будто промазавшая пуля, подняла столбик пыли выстреленная малява. Известный способ. Бумажка с мольбами скатывается туго-туго, а еще для весу можно кашей, быстрозастывающей, как суперцемент, обмазать. Из газеты сворачивается трубка нужного калибра, и пали в белый свет как в копеечку. Тусующиеся на набережной специальные люди подметут и незабесплатно доставят по назначению.