Спящая красавица - Майкл Джудит. Страница 151

– Мне всегда нравилось экспериментировать с едой, – сказал Джош, накладывая себе еще рису. – Дора никогда этим не занималась.

Анна бросила на него быстрый, удивленный взгляд. Он не говорил о Доре уже несколько месяцев.

– У нее было нежное небо и никогда не соглашалась на что-то иное, кроме самой изысканной пищи. – Его голос был непринужденным и задумчивым. – Думаю, это дало ей повод оставить меня, когда она сделала открытие, что я не отвечаю ее требованиям к отличному мужчине.

Брови Анны удивленно поднялись.

– Она хотела уйти?

– Она все вела к этому. С потрясающей регулярностью заявляла мне, что не останется, если я не изменюсь и не стану таким, каким она хочет меня видеть. Я этого не сделал бы, а она не перестала бы требовать таких вещей, поэтому я сказал, что она должна уйти. – Он наклонился и подлил вина в бокалы. – Это кажется скучным и избитым даже мне; могу себе представить, как часто ты слышишь вариации всего этого в своем кабинете. Но мне это казалось важным. Я жил с двумя другими женщинами, и оба раза что-то не получалось; им было жаль, мне тоже, но мы оставались друзьями. Я точно знал, что не хочу жениться на Доре, но какое-то время нам было хорошо вместе, так что это была еще одна неудача. Я знал, что мог бы измениться в угоду ей, если бы захотел, но я не хотел. Это сказало мне больше о моих чувствах к ней или об отсутствии таковых, чем все остальное.

– Чего она хотела от тебя? – спросила Анна. Он усмехнулся.

– Это был длинный список. В эгоцентрическом мире Доры ничего никогда не было достаточно. – Он сделал паузу, мрачно сжав губы. – Что, как мне показалось, я увидел в Доре в первый раз и в течение нескольких месяцев после того, как она переехала ко мне, так это неутолимое желание все испробовать. Но это обернулось неутолимым желанием всем обладать. Нет, даже более того. Это была потребность владеть и управлять, манипулировать, склонять все и всех к выполнению своей воли.

Он замолчал.

– Кажется, это в ней от отца. В любом случае, через некоторое время, несмотря на ее привлекательность и обаяние, я видел лишь желание руководить и бесконечное восхищение самой собой. И так обстояло дело, когда я вернулся к своему обычному распорядку дня с работой по четырнадцать часов в день шесть-семь дней в неделю. Дора хотела, чтобы я больше времени проводил дома. Кажется, многого она не требовала, и, конечно, я мог бы выполнить эту просьбу. Но к тому времени я этого не хотел. Я всегда работал безумно много и до того, как мы стали жить вместе, и я не видел причин оставаться дома. – Он разглядывал свой бокал. – Если быть точным, то не всегда я работал, как сумасшедший. Я стал загружать свои дни, когда погибли мои родители, и это стало образом жизни. Сначала прошлое было средством для бегства от действительности, а потом приносило больше всего удовольствия. Я всегда знал, чем что кончится; не было никаких сюрпризов. Сейчас это кажется слабой позицией, но многие годы она меня удовлетворяла и я не задавался вопросами на этот счет.

Он откинулся на спинку кресла, вытянув ноги вдоль стола. Догорали свечи в подсвечниках и на его лицо легли глубокие тени.

– В течение всех тех лет я никого не любил. Я не уверен, было ли это потому что я имел дело с прошлым, или я занимался прошлым потому, что не мог влюбиться. Но я знаю точно, что теперь прошлого для меня недостаточно, а это значит, что недостаточно одной работы. Было время, когда открытие гробницы Тенкаура стало бы самым большим событием моей жизни, мерилом успеха, доказывающего мою значимость как человека, и целью жизни. А теперь все это важно, но не в такой степени, как важна для меня ты.

Он помолчал немного, не спуская глаз с Анны. Она сидела, не шевелясь. Ей казалось, что в целом мире царит тишина, ощущается лишь слабая вибрация яхты у них под ногами.

– Я люблю тебя, Анна, – спокойно сказал он. – Думаю, мне следовало давно уже объясниться каким-то образом, но я не позволял себе сделать это; кажется, слишком многое происходило в твоей жизни и, Бог знает что происходило вокруг нас. Но я хочу, чтобы ты знала: как только я понял, что полюбил тебя и захотел ввести тебя в мою жизнь, а самому стать частью твоей жизни и жизни твоей семьи, то прошлое ушло на задний план. Где и должно быть его место.

Стюард принес кофе и коньяк, а также многоярусную вазу с печеньем.

– Туда, пожалуйста, – сказал Джош, показав на низкий плетеный кофейный столик, и, когда он ушел, они с Анной пересели на кресло для двоих и пододвинули к себе столик.

Анна налила кофе. Она не могла говорить. Она была в смятении. «Милая маленькая Анна. Люди должны любить тебя». Ни один мужчина не говорил ей о любви с тех пор, как она ушла из дому. Но Джош произнес это слово иначе, чем это слово звучало в ее памяти. Как будто она никогда не слышала его раньше; оно отзывалось, как иностранное слово с новыми слоями значений. И даже чувствуя себя зажатой и съежившейся, она испытывала какое-то возбуждение, чувство возможностей, которые открывались перед нею, и хотелось, чтобы он снова сказал ей это.

Но она не знала, как говорить о любви. «Я хочу, хочу, хочу». Анна разрывалась на части от желания договорить с ним. Но молчала.

Джош откинулся назад, держа чашку в руке. Он выглядел спокойным и расслабленным, но женщина чувствовала напряжение, с которым тот ждал, когда она заговорит, и почувствовала, что краснеет от обиды. Джош умел говорить о любви, у него было много практики, на него не давили воспоминания, которые сжимали бы ему горло и вызывали тошноту, когда бы ни подумал обо всем том, что может означать любовь.

– Мы причаливаем, – сказал он, и в этот момент двигатели яхты перешли на холостой ход.

Удивленная тем, что гудение, не прекращающееся всю вторую половину дня, стихло. Анна смотрела на огни суетливого торгового городка на берегу и на знакомые огоньки прогулочных катеров, выстроившихся вдоль причала.

– Эдфу, – сказал Джош. – Здесь мы остановимся на ночь, немного подальше от прогулочных катеров. Завтра мы можем сойти на берег, если хочешь, встанем пораньше, тогда еще не будет так многолюдно – или можем поплавать под парусом перед завтраком. Единственным распорядком в этом путешествии будет то, что мы хотим делать.

«Хапи» тихо скользил вдоль причала, удаляясь от других яхт и от центра города, пока не нашелся незанятый причал. Группа людей, поджидавших яхту, поймала канат, брошенный командой, и закрепила его на железном столбике. Из кафе доносилась музыка, как и в Луксоре; легкий ветерок принес тяжелые ароматы кофе и специй, пекущегося хлеба и дыма кальянов тоже, как в Луксоре. У Анны было чувство, что смешались время и пространство. Она была в одном месте и во многих местах одновременно, находилась в древней стране и в своем собственном современном мире; была в Египте или плыла по реке без начала и без конца, текущей или остановившейся на месте. Она и Джош были устойчивым центром этого мира. Снова она почувствовала себя наедине с ним, отделенной от всего остального. Что бы ни происходило за пределами этой яхты, в прошлом или в будущем, здесь был ее центр устойчивости. Ей показалось, что никогда раньше она не знала этого чувства, которое становилось центром ее жизни.

Женщина еще не знала, что делать с ним. И когда думала, как сказать ему об этом, просто и прямо, слова не получались; она боялась открыть дверь тому, что не могла держать под контролем.

Но даже если бы и смогла сказать это, время еще не пришло. Анна знала. Сначала нужно было рассказать ему кое о чем.

Он помог ей, заговорив о Доре. Он сделал это непринужденно, но на то были причины. «П р о ш л о е отошло на задний план. Где и должно находиться». Джош хотел, чтобы она так и сделала. Отодвинуть прошлое на задний план. Пришла пора сделать это.

Она поставила чашку на столик и повернулась к нему.

– Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад. Я никогда не говорила об этом, я была не в состоянии говорить. Мне было тринадцать лет. Моя мать умерла, когда мне было семь, мы с Гейл жили у Мэриан и Фреда. У всех в семье были дома на расстоянии нескольких кварталов один от другого, и почти всегда у дедушки все собирались на воскресный обед. Делалось это по приказу дедушки, но, думаю, всем эти обеды нравились. Кроме Винса. Он терпеть не мог правила, установленные другими, и я уверена, если не показывал этого, то только из-за боязни поссориться с моим дедушкой. Мне кажется, Итан Четем был единственным человеком, которого Винс когда-либо боялся.