Незаконнорожденная - Майлз Розалин. Страница 21

— Эти люди строят против нее козни? Как?

— Нынче король страшится еретиков, как страшился папистов, когда ему за всем мерещились происки римского епископа [16]. Если лорд Ризли нашептал королю, что королева покровительствует еретикам… — он замолк, взгляд его сделался тоскливым, — ..то жизнь ее лежит на весах, где на другой чаше — его страхи.

— Ее жизнь?! — Я перепугалась не на шутку. — Нет, учитель! Король не лишит ее жизни! Любимую женщину, свою жену, свою королеву…

Я сама услышала, как жалко прозвучали мои слова.

Может.

Способен.

Он уже поступил так. С двумя прежними королевами.

Мы шли в молчании, не замечая окружавшей нас красоты, погруженные в собственные беспросветные мысли. Наконец я громко всхлипнула и повернулась к Гриндалу.

— Учитель, вы позволите мне разгадать ваши загадки?

Он с тревогой обратил ко мне свое длинное, худощавое лицо, по-монашески спрятал руки в рукава черной кембриджской мантии, мрачно кивнул.

Я начала:

— Король, мой отец, я увидела, насколько он болен…

Гриндал застыл.

— Простите, мадам, но я по приезде узнал, что через парламент прошел новый закон касательно королевской особы.

— Новый закон?

— Дескать, говорить о короле — в определенном смысле — безусловная измена, влекущая за собой смерть.

— Что за определенный смысл? Гриндал посмотрел в землю, потом возвел очи к небу.

— Например, — произнес он своим риторским тоном, — если вы скажете мистрис Кэт:

«Гриндал болен, он скоро умрет» — это изменой не будет.

Я подхватила на лету:

— Но никто не волен говорить о болезни короля, ни о его дальнейшей судьбе, особенно о том, что и он, как прочие смертные, подвластен течению времени…

— Истинная правда, мадам! Из страха, что говорящий пожелает ускорить… приблизить…

Я печально кивнула. Вчера я прочла подозрительность в глазах короля.

— Что ж, вернемся к нашим басням — к Эзопу и старому льву, — теперь я увидела ясно, каково здоровье старого льва. Но видела я и львенка, о котором Эзоп умалчивает…

Моего брата Эдуарда.

…и который не может править один, значит — должен будет вручить бразды правления старшим горделивым князьям.

Гриндал кивнул.

— А до тех пор есть и иная претендентка на власть…

Моя сестра Мария.

…отсюда две партии…

Я сама их видела, выстроившихся в подобном боевому порядке.

…за львенка стоят его смелые дядья Сеймуры, которые будут «смотреть больше» и «смотреть больше» [17], пока не захватят сам трон.

Он улыбнулся.

— Ваш грамматический разбор точен, мадам.

— И у старшего из братьев, лорда Гертфорда, в сердце достанет храбрости перейти вброд любую реку [18], лишь бы достичь цели.

Гриндал кивнул.

— И чтобы убрать с дороги любые препятствия.

— То есть партию старшей дочери?

— Истинная правда.

— Старую веру, что противостоит новой?

— Мракобесов, стоящих на пути у ревнителей нового порядка.

Все встало на свои места.

— Старую знать, — продолжила я, — стоящую на пути у новой?

— Партию войны, которая ратует за Испанию и Габсбургов против Франции и противостоит миротворцам, которые за союз со всеми и свободную торговлю с Европой.

— Еще один вопрос, учитель, чтобы покончить с вашими иносказаниями. Катилина, кто он? Гриндал ответил устало:

— Вы сами видели, госпожа, при дворе не один гордый Люцифер, но Катилина тот, кто грозит превратить Англию в дымящиеся развалины, это милорд Серрей.

Милорд… мой лорд… мой Серрей.

— Как? И почему?

— В его жилах течет кровь Плантагенетов. Из-за этого он считает себя принцем и клянется, что трона достоин лишь равный ему по происхождению. Он презирает Сеймуров, считает их выскочками и недоволен, что им поручили воспитывать принца — мол, это был должен делать он и его отец Норфолк. Вместе с Ризли они готовятся ударить по Гертфорду и новой вере, даже по женщинам. И все говорят, на пути к своей цели он не остановится перед кровавым переворотом.

Я не сразу обрела голос:

— И что мы можем сделать?» Выпростав руку из рукава, Гриндал растопырил два длинных пальца.

— Подумайте об этом, мадам. Две партии, две клики, две веры. — Он выжидательно смолк. Католики и протестанты. Мария и Эдуард.

— Да?

— Две политики, две любви, две ненависти.

Мои нервы были натянуты до предела.

— Да?

Впервые за весь день он взглянул мне прямо в лицо.

— И три львенка… три отпрыска старого… умирающего льва.

Над головой, далеко в листве, послышался слабый, отдаленный зов никем не любимой птицы, чей крик, однако, непривычно ласкал слух.

«Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»

Кукушка…

Я — третья из львиных отпрысков, и потому у меня нет собственной партии. У Сеймуров, которые поддерживают мою веру, есть Эдуард — зачем им я, если есть принц, наследник трона. А католикам, у которых есть Мария — единственная законная в их глазах, — протестантская претендентка нужна как поцелуй чертовой бабушки.

И только третьего дня Мария назвала меня незаконнорожденной и потаскушкиным отродьем. Верно, только вчера король прилюдно хвалился своим отцовством. Но Мария в это не верит! И сколько других втихомолку перешептываются об изменах моей матери — дескать, я дочь ее лютниста… или ее брата…

«Ку-ку! — издевалась птица в далекой кроне. — Ку-ку!»

Кукушка…

Я — кукушонок в гнезде.

Я шагала по холодному весеннему саду и холодно подводила итог. Мне недоставало знаний и совета. Я не знала ничего о своих правах, своем положении, своих притязаниях, законных или нет. Но я знала, что мне нужно.

Мне нужны знания и мне нужен совет.

И я знала, где их получить.

Глава 11

Я могла быть суровой с Гриндалом и решительной с Кэт — все ее попытки завести речь о лорде Серрее я пресекала с твердостью, достойной моей наставницы. Но чего я не могла, так это заглушить голос своего сердца, особенно теперь, когда пелена неведения спала с моих глаз и мне открылась истинная картина происходящего.

Что бы ни означала любовь, я любила лорда Серрея. Все чувства, которые переживали великие женщины прошлого, все, что Дидона испытывала к Энею, Крессида к Троилу, Геро к Леандру [19], я испытывала к нему. Я любила моего лорда…

Я любила его за взор, за пугающую pulchritudo virilis, красу мужскую, которая больше, чем красота, и больше, чем мужественность. Я любила его за божественное сложение, за высокую томную фигуру и соразмерный стан; за узкую талию, за длинные ноги со стройными ляжками наездника: я знала, увидь я эти ноги, я бы боготворила округлые медальоны его щиколоток, свод его пяты. Я любила его янтарные глаза, изгиб его губ, его ястребиный взор, и более всего — о. Господи (пне рассказывайте в Гефе, — рыдала я словами библейского царя, — не возвещайте на улицах Аскалона» [20]), я любила его княжескую гордыню, хоть и знала, что он посягает на права истинного принца, моего брата.

На своем одиноком ложе под храп спящих на полу горничных я дрожала от тайного вожделения. Я любила его. А он? Чего ему от меня надо? Жениться, сказала Кэт. Что, если Мария начнет уговаривать короля? А она наверняка начнет. Дабы отвести подозрения Кэт (которая ненавидела Серрея всеми фибрами своей протестантской души, тем более яро, что подозревала: в моей душе такой ненависти нет), я с чувством поклялась, будто не помышляю о замужестве, не помышляю о моем лорде. На самом деле я не думала ни о ком другом. Из-за мыслей о нем я не могла ни есть, ни пить, ни лежать в кровати. И чаще всего я вспоминала его последние слова ко мне: «Мужчина мечтал бы жить в вашем сердце и умереть у вас на коленях, если бы только смел надеяться…»