Ангел западного окна - Майринк Густав. Страница 103

Моя рука крепко сжимает кинжал, и мне вдруг становится легко и весело. Я почти дружески говорю призраку:

— Ступай, Исаис, я тебя не звал! Второй раз ты не обманешь потомка Хоэла Дата, явившись в обличье дамы его сердца! Все, маскарад окончен, удовлетворись той давней своей победой, которую ты когда-то одержала в мортлейкском парке. Ошибка искуплена! Мы квиты…

Я ещё говорил, а над газоном с воем и свистом пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч. Свинцово-тусклый месяц скрылся в облаках. Из вихря, закрутившегося на уровне моих коленей, сверкнул дикий яростный взгляд; искаженное злобной гримасой лицо было почти неузнаваемо, но, когда рыжая борода обожгла мою опущенную вниз левую руку, сомнения отпали сами собой: Бартлет Грин, первый искуситель Джона Ди!..

Миг — и страшный фантом уносится прочь, подобно вороху багряных осенних листьев. А Исаис Чёрная, стоя предо мной как перед зеркалом, с какой-то судорожной, головокружительной быстротой примеряет обличье за обличьем, которые становятся всё более соблазнительными, откровенными и бесстыдными… Это уже агония, ибо, сознавая тщету своих ухищрений, она неудержимо скатывается в жалкую арлекинаду обычной уличной шлюхи…

А потом настали мир и тишина, ясные и недвижные, сияли на небосклоне звезды. Однако, осмотревшись, я вздрогнул, так как обнаружил себя почти на пороге маленькой дверки, пробитой в крепостной стене, по ту сторону которой извилистая тропинка обрывалась в чужую и враждебную ночь.

Тут только до меня дошло, как далеко заманил меня призрак: ещё шаг — и я переступил бы границу, отделявшую, по словам Теодора Гертнера, мир Эльзбетштейна от мира Исаис Чёрной. Лишь в самый последний момент Бафомет удержал и спас меня от вечной погибели… Хвала Всевышнему, я показал себя достойным Его милости!..

И вновь рядом со мной Теодор Гертнер, теперь он называет меня «брат».

Триумф от сознания одержанной победы ещё кружит мне голову, но я вполне отдаю себе отчёт в происходящем. Каким-то внутренним, сокровенным зрением вижу протянувшуюся золотую цепь сотканных из света существ; два звена расцепляются, чтобы включить меня, новое звено. Я отчётливо понимаю, что это не какой-нибудь символический псевдоритуал, который, будучи жалким, мёртвым отражением неведомых людям реалий, исполняется членами тайных обществ, как «мистерия», а совершенно реальное, непосредственное и животворящее «подключение» к миру иному… «Отныне и вовек ты, Джон Ди, зван, призван и включен!» — мерно и невозмутимо отстукивает метроном моего пульса…

— Ты, стоящий вертикально, раскинь руки в стороны!

Я застываю, словно распятый на невидимом кресте.

И тут же слева и справа мои пальцы сплетаются с пальцами моих соседей, и от уверенного сознания того, что наша цепь нерушима, меня переполняет счастливый восторг. Ведь теперь я, как каждое звено этой цепи, неуязвим, ибо, какой бы силы удар на меня ни обрушился, его разделят со мной все сочленения. Таким образом, разделенная тысячекратно, гасится сила любого удара, любого несчастья, любого яда из мира людей и из мира демонов…

Блаженный покой, рожденный сознанием твёрдой почвы под ногами и чувством братской сопричастности, ещё течёт через меня полноводным потоком, заставляя холодеть от счастья, а чей-то голос в зале говорит:

— Сбрось свои дорожные одежды, путник!

Я с радостью повинуюсь. Подобно окалине, спадают с меня одежды, опаленные пожаром моей земной обители. Подобно окалине… Лёгкий озноб понимания: так в конце пути каждый путник сбрасывает с себя свою дорожную одежду, неважно, куда вели эти дороги! Как окалина, осыпалось и платье княгини Шотокалунгиной…

В это мгновение я вздрагиваю от резкого удара молотка, который приходится в самый центр моего лба. Мне совсем не больно — наоборот, этот удар скорее приятен, так как из моего темени вырывается сноп света… гигантский огненный гейзер, осыпающийся в небе мириадами звезд… и зрелище этого звёздного моря доставляет неизъяснимое блаженство…

Медленно и как-то неохотно возвращается сознание…

Меня облекают белые, как снег, одежды. Чтобы лучше рассмотреть моё новое одеяние, я опускаю глаза, но тут же вынужден зажмурить их: теперь и на моей груди сияет золотая роза.

Друг Гарднер рядом; в огромной зале, потолки которой теряются в высоте, висит тихий, ровный гул, кажется, гудит пчелиный рой.

Со всех сторон подходят и обступают меня белые светоносные существа. Всё отчетливей, ритмичней и громче становится гул — оформляется в голоса, сливается в хор… И вот под невидимыми во тьме сводами звучит торжественное песнопение:

«Как много друзей, — невольно думаю я, — сопровождало тебя в ночи, когда ты не знал, куда деваться от страха!» Впервые я чувствую желание с кем-нибудь поговорить, оно подобно узору проступает на тончайшей, как вуаль, меланхолии, которая вновь окутывает меня; из какой бездны поднимается эта туманная дымка, мне неведомо.

Но Гарднер уже берёт меня за руку и уводит от слепых, движущихся на ощупь мыслей. Я и не замечаю, как мы вновь оказываемся в парке, неподалеку от низких ворот, ведущих в замковый двор. Тут адепт останавливается и указывает на великолепный куст роз, источающий райский аромат:

— Я садовник. Это моё призвание, хоть ты и видишь во мне прежде всего алхимика. Сколько уже роз пересадил я из тесного комнатного горшка на открытый грунт!..

Пройдя через ворота, мы останавливаемся перед башней.

Мой друг продолжает:

— Ты всегда интересовался королевским искусством и весьма преуспел на этом благородном поприще, — и снова лёгкая добродушная улыбка тронула иго губы, а я, вспомнив о наших алхимических спорах в Мортлейке, потупил глаза, — и потому местом приложения твоих сил станет лаборатория; в ней ты сможешь осуществлять то, к чему всю жизнь стремилась душа твоя.

Мы поднимаемся на башню… И опять то же самое чувство: вроде это башня Эльзбетштейна, а вроде и нет… Медленно привыкает моё сознание к этой игре в подмены: здесь, в заповедных зонах, символы и скрытый за ними высочайший смысл всё время меняются местами и одно просвечивает сквозь другое…

Широкие, отсвечивающие тёмным порфиром ступени винтовой лестницы ведут в хорошо знакомую мне кухню. Только куда делась старая гнилая деревянная лестница? И вот мы наверху, но что это: гигантские своды как будто прозрачны, сквозь них ночное небо средь бела дня заглядывает в эту фантастическую лабораторию, по тёмно-синим стенам которой движется вечный хоровод мерцающих созвездий, а в глубине, в недрах земных, видно, как кипят эссенции алхимического действа…

Горн раскалён как в первые дни творения. Это ли не отражение мира! Шипящее испаряется, тёмное вспыхивает, яркое тускнеет, затуманенное озаряется, чудовищные энергии разрушения, посаженные на цепь заклинаний и заключенные в кованые тигли, бурлят демоническим брожением, но мудрость реторт и печей надежно охраняет их.

— Вот твоя алхимическая кухня! Здесь ты будешь готовить золото своей страсти — золото, имя которому — солнце! Умножающий свет пользуется среди братии особыми почестями.