Вечерня - Макбейн Эд. Страница 28
Знаком он был и еще с одной актрисой, которая сожительствовала с торговцем героином вплоть до его ареста, — это было еще до кокаина, а позже повальным увлечением стал крэк. Так вот она сообщила ему, что готовится на роль женщины-полицейского в «Хилл-стрит», и не будет ли он против того, чтобы она переехала к нему, пока ее торговец будет в отлучке, и получала информацию, столь нужную для ее актерской работы, так сказать, из первых рук. А что этот тип возился с наркотиками, так она и понятия об этом не имела! Ее звали Элайс Чамберс, и она была очаровательным рыжиком. Как-то она намекнула ему, что если у них вдруг будут дети, они тоже будут рыжими, потому что ее родители оба были рыжими. А не замечал ли он, что актрисы, и особенно выступающие в стриптизе, дружат с парнями-полицейскими? Он этого никогда не замечал. Ей не дали роль в «Хилл-стрит». И никакую другую, сколько она ни старалась. «Это все тот сукин сын, — делилась она с Хейзом, — торчит в тюрьме где-то на севере штата и дергает за ниточки». И все время, пока она жила с ним, единственной темой для разговоров была она сама. Коттон начал ощущать, как превращается в зеркало.
Но однажды она повстречалась с парнем, у которого борода была, как у Санта-Клауса, а при ней — огонек в голубых глазах и перстень с бриллиантом размерами с остров Антигуа. Он поведал ей, что ставит маленькое шоу в Лос-Анджелесе и, если ей хочется составить ему компанию, он бы смог найти для нее временно местечко в его маленьком домике на пляже в Малибу... не в колонии, но близко от нее... как раз к югу от нее... ближе к Санта-Монике... если, конечно, это то, что ей надо. Она переехала к режиссеру на следующий же день. После этого на каждое Рождество от нее приходили открытки, только почему-то она была уверена, что его имя — Корри Хейз.
А еще он был знаком с актрисой, которая стирала трусики в...
— Даю пенни, чтобы узнать, о чем ты думаешь, — вывела его из задумчивости Крисси.
— Я как раз думал о том, как хорошо быть актрисой, — ответил Хейз.
— Вообще-то, — сказала она, — это не такое уж большое удовольствие.
И ему преподнесли Историю Об Отвратительной Жизни Актрисы. О режиссере, попросившем ее раздеться якобы для съемок обнаженной натуры, которые оказались съемками порнофильма. Об актере, целовавшем ее взасос во время репетиции в театре...
— Вообще-то, — сказала она прерывающимся голосом, — я начинаю думать, что я недостаточно горяча. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Он в удивлении уставился на нее.
— Нет. А что ты имеешь в виду?
— Ну, наверное, я не очень хорошая актриса, — сказала она и как-то бесцветно улыбнулась. — Нет таланта, в этом все дело.
Он не сводил с нее глаз.
— Но хватит тратить время на разговоры обо мне, — вдруг она взяла его за руку. — Расскажи мне, как ты стал полицейским.
Мэрилин попробовала смыть пятна крови с ковра. Но Уиллис — коп, и он за милю увидит затертое пятно. Потом она попыталась отстирать полотенце с монограммой из главной спальни. Это оказалось гораздо труднее, потому что полотенце было белым, в отличие от персидского ковра, где преобладали красные тона. Мэрилин посыпала на полотенце «клороксом» и отнесла на второй этаж, заложила в стиральную машину с кучей других полотенец. Но пятно все еще было заметно — кровь стойко держалась на ткани. Уиллису были известны случаи, когда убийцы целыми днями пыхтели, пытаясь отмыть от пятен крови деревянную ручку ножа или даже лезвие топора. Об этом свидетельствовала Лиззи Броден, которую он знал лично. Кровь есть кровь. Она говорит о многом.
А сейчас этим занималась Мэрилин.
На часах было пять минут двенадцатого.
Люди по-прежнему были во власти этой субботней ночи.
Прогуливаясь по ночным улицам, Коттон вот-вот спросит Крисси, не хочет ли она заглянуть к нему на глоток чего-нибудь крепкого на ночь.
Поближе к дому, в церкви Безродного на углу Девятой и Северной Конечной Скайлер Лютерсон завязывал черный шелковый шнурок на поясе своего черного платья, вслух репетируя слова «Введения», которые он произнесет в начале мессы.
Мэрилин рассказала Уиллису о своей первой встрече с этими двумя типами.
Районом Кастаньедой и Карлосом Ортегой.
— Они тебе представились? — спросил он.
— Не тогда, — ответила она, — а сегодня днем.
Она рассказала ему обо всем, что произошло днем в этой спальне. Обо всем. Он отыскал окно, через которое они пробрались на третий этаж, а сейчас напряженно слушал ее рассказ. Сердце дико колотилось: ведь они могли убить ее. Но нет! И он согласился с Мэрилин: если им нужны были деньги, они не могли убить ее, с мертвого денег не возьмешь!
— Отдай им все, что они хотят, — не раздумывая, сказал он. — Надо избавиться от них.
— Как? — спросила Мэрилин.
— Продай дом в конце концов, меня не волнует, как. Отдай им эти деньги и пусть убираются в свою Аргентину!
— Через минуту, да? Выставить на продажу дом стоимостью семьсот пятьдесят тысяч и надеяться, что сейчас же его продашь?
— Тогда заложи его! Заложи весь до последнего гвоздя! Продай все имущество, позвони брокеру...
— Но столько все равно не наберется, Хэл.
— Ты же улетела из Буэнос-Айреса с двумя миллионами долларов!
— В этот дом я вложила пятьсот тысяч, потом еще триста на его обустройство, мебель. Были неудачные вложения в золотые шахты в Папуа — Новой Гвинее, в электронную фирму в Далласе. Ну, и дала крупные суммы в долг друзьям, которые и не собираются их возвращать...
— Ладно. Так сколько ты можешь собрать?
— Если продам все акции и ценности, скажем, четыреста — пятьсот тысяч. Плюс еще что-то смогу получить по второй закладной. Если кто-нибудь завтра не купит дом. Даже так...
— Может, они удовлетворятся этим? — предположил Уиллис.
— Я так не думаю.
— Ну а коли нет...
Она посмотрела на него.
— Я не позволю, чтобы что-нибудь случилось с тобой, — сказал он. — Я тебя слишком люблю.
Всем прихожанам объявили, что перед ночной мессой в половине двенадцатого состоится собрание, и поэтому они начали подходить к старой каменной церкви где-то к одиннадцати двадцати. В священной Черной книге говорится, что все церковные дела должны быть закончены за час до полуночи. А далее положено произнести «Введение», и только потом начинается месса. Так уж повелось, что церковные дела приходилось обсуждать не слишком часто. Но сегодня надо было выяснить, не верующим ли этого прихода был намалеван символ Бафомета на воротах убитого священника.
Пришел пятьдесят один человек...
На два не делится...
...из них девять составят президиум и будут участвовать в ритуале мессы.
На три делится великолепно.
Сорока двум остальным участникам мессы сообщили, что сегодняшнее действо намного более впечатляюще представит радости сатанизма, чем, например, торжественная месса изгнания, состоявшаяся в начале этой недели. Правда, одежды ее участников не соответствовали заявленной цели празднования, прихожане были одеты консервативно, чтобы не сказать, аскетично. Черные, или серые, или серовато-коричневые тона придавали им непроходимое уныние, угловатый, строгий покрой более приличествовал армейской форме.
Но так могло казаться лишь до той минуты, пока не приглядишься пристальнее...
Похоже, на мужчине, стоявшем в одном из задних рядов придела, поверх черных кожаных брюк был надет длинный кожаный фартук кузнеца. Но, когда он повернулся, чтоб поздороваться с вошедшими, оказалось, что брюки — вовсе не брюки, а высокие сапоги, что между верхом сапог и краем фартука — обнаженная плоть, приходящая в возбуждение.
«Через предположение — к удивлению».
В третьем ряду около прохода, закинув нога на ногу, сидела рыжеволосая женщина. Ее желто-коричневые локоны были собраны в пучок под тяжелой черной сеткой, что придавало им траурный оттенок. Кроме того, на ней были черная шелковая блузка, строгие серые брюки и высокие, из черной кожи ботинки на шнуровке. Но когда она развела ноги, наклонившись к сидевшему впереди мужчине, чтобы что-то шепнуть ему, обнаружилось, что в брюках зияла большая прореха, и под ними ничего не было. Открывшийся взгляду кустик ярко-рыжих волос и разукрашенные помадой нижние губы резко контрастировали с уложенной в сетку прической на ее голове и скромностью лишенного косметики рта.