Бирюзовая тризна - Макдональд Джон Данн. Страница 16

— Кому это было надо? Кому до тебя дело, родная? Кому нужно сводить с тобой счеты?

Она метнула в меня свой особенный взгляд — исподлобья, сквозь темные ресницы.

— Да те. Кто бы Они не были. Те, которые стоят за этим миром и следят за каждым твоим шагом.

— И живут у тебя в голове?

— Повсюду.

— Ты можешь пройти сквозь толпу на тысячах улицах в сотнях городов, и никто не посмотрит на тебя искоса, никто не пожелает тебе зла. Так же, впрочем, как и добра. Им все равно. Все равно, хорошая ты или плохая, больная или здоровая, мертвая или живая. А те, кто обращает на тебя внимание, скорее думают, на что ты им можешь пригодиться в своем маленьком театре. Конечно, на тебе есть ценности: одежда, обувь, украшения, но все остальное — просто живая плоть, и она ценна только для тебя. А плоть у тебя прелестная. Так что никто в этом мире не может против тебя ничего иметь.

— Но это так чертовски угнетает! — воскликнула она горестно.

— Тебя это пугает?

— Да, конечно.

— Но ведь так со всеми. Никто не может ничего сделать с тобой, кроме тебя самой и твоих призраков. А ты стала такой капризной и издерганной, что у тебя начались галлюцинации.

Вздохнув, она зевнула и, снова вздыхая кивала моим словам. Ранний утренний свет золотил ее волосы, халат ниспадал на пол торжественными и немного смешными складками.

Поэтому я встал, запечатлел у нее на лбу целомудренный поцелуй, пожелал спокойной ночи и удалился. Я был несколько ошеломлен собственными успехами в психотерапии. Чувство вины, говорит Майер, дает поразительные результаты, если оно применено не туда, откуда взялось. Опять же, завзятому охотнику не кажется аморальным скормить оленю морковку и тут же прострелить ему голову…

Добравшись, наконец, до постели в своей студии, я еще по меньшей мере полминуты не мог заснуть из-за мыслей и сомнений, тревожащих меня. Когда кто-то приглашает тебя вмешаться в его личную жизнь, сделай это, если только ты на это способен. Правильно? Правильно? Правильно…

Глава 5

Я проснулся около двенадцати в сумраке затененной комнаты, еще вздрагивая от неприятного сна. Я лежал мертвый на мостовой бара в Клубе Пикадоров, в моей голове торчал огромный зазубренный гарпун Банни Миллза, огромные мухи уже кружили над лужей свежей крови.

В своем сне я горько оплакивал себя. Смерть есть смерть. Смерть — это надолго. Само слово звучит странно и монотонно, как жужжание мухи над лужей крови. Как шуршание ключа в скважине механического пианино, чей механизм испорчен навсегда. То, кого оплакивали во сне, был, в общем-то, мосластым, сильным парнем, с бледными глазами и короткими бессвязными мыслями. Майера моя гибель повергла в размышления. Завсегдатаи к бачков Бахья Мар соберутся несколько раз, посмеются над сумасшедшими надгробиями и неприменно выпьют за упокой души. Их это утешит, я уверен. В каждой компании бывают такие моменты, когда не обязательно говорить, чтобы тебя поняли. И неважно, мужская это дружба или какая-нибудь еще; прав был старина Рильке: «Любовь заключается в том, что двое оберегают, познают и радуются друг другу».

…То существо, ну как его, словом, некий как-его-там, живший на борту своего плавучего дома, который назывался… вот черт, не почему у меня нет никакой памяти на имена?

И внезапно, сидя на краю постели, я расхохотался. Образ неутешного в своем горе Макги, рыдая, ласкающего свой пробитый гарпуном череп, был слишком уж комичен.

Но мысли мои упорно возвращались к смерти, причем с каким-то нездоровым юмором. Гуля говорила о Тех. У меня не этот счет были свои соображения. Те и в моей судьбе сыграли роль: дали некое место за игровым столом и смутное понятие о правилах игры. Как и все на свете, в один прекрасный день я решил, сколько раз и на что я ставлю. Я решил, что я волен и выигрывать, и проигрывать.

Игорный дом имеет долю во всех ставках. И это неважно, как ты играешь — честно или жульнически, по своей выработанной системе или наобум. Так или иначе, раньше или позже, но Те, владельцы притона, окончат твою игру, как оканчивают игру каждого, кто играет. Мир — этот огромный игорный дом — рано или поздно обязательно рассчитается с тобой.

Нет, конечно, если ты хочешь, ты можешь делать ставки редко и продуманно. А можешь враз просадить все свои фишки. Так ты дашь Тем возможность разделаться с тобой раньше, чем с остальными, но зато уж вволю пошумишь за столом. Только дети — всех возрастов и национальностей думают, что их игра будет вечной. Но человек, заранее знающий, что Те разделаются с ним, не будет приближать слишком ретиво миг расплаты. А расплата может быть самой неожиданной и внезапной: рак, паралич, водородная бомба, в конце концов. Все остальные твари играют за своими столами, поменьше, но играют решительно все: от зеленой мухи до шустрой рыжей лисы.

К тому времени, когда я взялся за бритву, дурацкие мысли уже не лезли в мою голову. Сон, приснившийся накануне, может исказить целый день. Все было очень просто: я побывал на «Лани», вспомнил наши поиски, а с ними и Банни Миллза. Скорее всего, он никогда не был в состоянии убить человека, ни в тот момент, ни до, ни после. Просто так сложилось время и место. Иногда именно время и место делают убийство возможным, даже необходимым. Меня спасли реакция и расторопность Теда, Господь на этот раз не опустил карающую десницу. Но Банни и вправду чуть не пригвоздил меня, и, вероятно, память об этом сильнее, чем я думал, врезалась мне в психику.

Я уже закончил бриться, как вдруг раздался требовательный звонок в дверь. И еще один. Я завернулся в большое желтое купальное полотенце и пошел открывать.

В комнату ко мне впорхнула Гуля, порывистая, взволнованная, с улыбкой, так быстро пробежавшей по лицу, что это было похоже на гримасу. Она была одета во что-то белое и короткое. Голос ее взлетал и падал, она говорила очень быстро. Она расхаживала по маленькой студии взад и вперед, как нетерпеливая собака, которую позвали на прогулку, но почему-то все не ведут и не ведут. Она беспрестанно встряхивала головой и кривила губы. Ну да, она с восьми утра на ногах — проснулась сразу и сразу вскочила, просто поняла, что больше спать не может. Она поняла, что больше не может спать, и что я прав. Совершенно прав. Да. Теперь ей все равно.

— Ты видишь, большой вопрос, любила ли я его вообще когда-нибудь. Одно дело — смириться с мыслью, что у тебя галлюцинации и думать, как это ни ужасно и печально, что ты потихонечку сходишь с ума; и совершенно другое — рассортировать это все по полочкам и высказать вслух. Решить, пойду ли я обратно к нему и предложу ли начать все сначала? Ладно, предположим, все это были галлюцинации и так далее, и на самом деле ничего не случилось. Что же из этого следует? Что я предпочту? Быть теперь на яхте вместе с ним, плыть на юг от Гавайев и несть дальнейшую чушь? Идти дальше с огромным чемоданом, набитом в полном смысле этого слова ничем, потому что я боюсь себе сказать правду: голубушка, ты только вообразила, что влюблена? Ну уж нет, это не так, Трев! И да что ж это т-такое, я не м-могу даже…

— Расплакаться?

— О Господи. Ну вот, а я столько времени потратила на свои глаза. Взгляни на меня.

— Я и так смотрю на тебя.

— Я имею в виду, взгляни не так, как ты обычно смотришь.

— Если тебе не нравится, выйди за дверь, сосчитай до десяти, войди и мы начнем все снова. Лу Эллен.

— Я уже здесь. И со мной такая куча проблем!

— Тебе не следовало, в таком случае, столь коротко меня ними знакомить.

— Знаешь, из всего того, что мне следовало бы делать, можно составить список, длиной в милю!

— Тогда мой будет в две.

— Ох, черт бы все побрал, Тревис. Черт бы все побрал, мой милый.

Моя память, созвучная нынешним нашим проблемам, снова унесла меня в ту ночь, когда мы плыли по темному заливу, а Левеллен нервничал у Полуденного ключа. Она сидела, такая маленькая и несчастная на носу «Молнии», а я ощущал задумчивое желание, глядя на ее фигурку, на стройные бедра, едва прикрытые белыми шортами. Это и все другие воспоминания о ней странным образом сочетались с непосредственной и чудесной реальностью ее присутствия, с ее здесь-и-сейчас, так что мне казалось, что я нахожусь в настоящем и прошлом одновременно. Но минутой спустя она вдруг резко села и расплакалась, так что ни времени, ни возможности перебирать воспоминания не осталось. Вся моя застарелая ностальгия мгновенно улетучилась, едва я вспомнил о проблемах настоящего момента.