Бирюзовая тризна - Макдональд Джон Данн. Страница 15

— Папы уже не было, Скотти оказался невероятной ошибкой, я извелась и была как будто все время во сне, а когда подняла голову, чтобы оглядеться, рядом увидела Говарда, занимающегося моим хозяйством, всеми моими делами. И мне показалось, что это не самый плохой образ жизни. Что-то очень надежное, теплое и устойчивое.

— А потом тебе стали сниться кошмары.

Она кивнула.

— Нет, правда, откуда ты все знаешь? Очень страшные и очень настоящие. Они у меня потом стояли целыми днями перед глазами. Все-таки со мной, наверное, и в самом деле что-то не в порядке. Часто мне снилось, что у меня в груди две такие ровные страшные дыры. Я старалась никому не говорить об этом, я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Мне казалось это просто позорным. Как будто у меня не груди. Я даже пыталась одно время подкладывать что-нибудь объемное в лифчик, но это оказалось так неудобно…

— И еще у тебя постоянно коченели руки?

— Послушай, Тревис, тебе уже говорил кто-нибудь, что ты — очень странное существо? Вот здесь, по краю кистей. Они у меня просто немели. И большие пальцы тоже часто не слушались. А иногда у меня немели и губы — рта невозможно было раскрыть.

— Плюс проблемы с желудком?

— Слушай, док, какой колледж вы кончали? В самую точку!

— Теперь припомни. Было ли в твоей жизни такое, что чувствовала себя совершенно разбитой, ни на что непригодной и ни к чему неспособной? Теряла вкус к жизни, так сказать?

— Да, бывало. После маминой смерти. У меня тогда не осталось никаких чувств, только ощущение, что в этом есть и моя вина, что если бы я не была такой никчемушницей, она бы не заболела и не умерла, и осталось бы со мной. Я как будто загоняла себя все глубже и глубже. И спала сутки напролет. Есть не хотелось, вся еда была на один вкус. Я сидела дома, не хотела никуда выходить. Папа тогда потащил меня в клинику, на обследование. По-моему, они перепробывали на мне все тесты, известные в мире. А потом порекомендовали отдать меня в какую-то специализированную школу. Но он только взял у них рецепт какой-то дряни, на которой они настаивали. От нее я стала раздражительной и нервной. У нас бывали ужасные сцены. Он кричал на меня, что я повергаю его в уныние. И я от безысходности стала изучать навигацию, и корабельное дело, и морские карты… И тогда папа не кричал на меня, а говорил, что я особенное, прекрасное создание. Умное, послушное, славное. Я стала работать по-настоящему, постепенно успокоилась. И к тому времени мы приехали во Флориду, со мной уже все было совсем в порядке.

— У меня к тебе последний вопрос, Лу Эллен.

— Хорошо бы и вправду последний! У меня кружится голова и урчит в животе, вот до чего мне хочется спать!

— Любишь ли ты себя?

— Что за дурацкая постановка вопроса?

— Любишь ли ты, Линда Левеллен Бриндль, Линду Левеллен Бриндль как отдельно взятое существо?

— Как может кто-нибудь говорить, любит он себя как человека или нет? — Ну а все-таки?

Она передернула плечами.

— Ты ведь хочешь правдивый ответ?

— Разумеется.

— Ох, Господи… Нет. Я просто стараюсь не думать об этом. Я просто глупая сплетница. Ничтожество, претендующее на личность. Разве ты этого не видишь? Немножко жирного мяса, обвислая грудь, бесцветные блеклые волосы и кривоватые зубы. Вокруг меня постоянно обсуждаются какие-то вещи, в которых я ничего не понимаю, но слушаю с умным видом. Я обычная простушка, даже образование неоконченное. Я никак не могу приспособиться к жизни, не могу войти в нее, потому что не знаю, чего ждать от нее в следующий момент. Зачем ты заставляешь меня говорить все это? Я и так уже наполовину мертва!

— Я не врач. Я не мог растормошить тебя скополаминой или какой другой дрянью. Я растормошил тебя выпивкой. Получилась такая маленькая группа для групповой терапии. Я подталкивал тебя. Милая моя, Лу Эллен, просто ты, я думаю, принадлежишь к легковозбудимому типу людей. Ты крайне впечатлительна. Иногда я сам впадаю в подобное состояние. Как насчет просто легкого невроза? Психопат говорит: «Дважды два равно пяти», — и очень радуется этому, а обычный человек, впавший в депрессию, знает, что дважды два равно четырем, но не может этого спокойно снести.

— Но я…

— Послушай меня. Знаешь, каковы классические симптомы невроза? Онемение конечностей и наиболее подвижных мышц, странные сны по ночам, просто кошмары, часто связанные с телом; расстройство желудка, депрессия, самоуничижение. И еще. Звон в ушах, головные боли, горячка по ночам, так что то мерзнешь, то исходишь потом…

— И это все правда!

Я взял ее руки в свои и заставил сесть рядом со мной на диван.

— Послушай, родная моя. Разве не могло это случиться с тобой. Ты еще дитя. На тебя неимоверно давило желание быть лучшим ребенком на свете. Но это же невозможно. Ты не могла им стать и не была, но испытывала постоянное чувство вины. Твоя мама умерла, когда ты была в самом раннем возрасте. А потом умер твой отец, и ты раз и навсегда утратила возможность доказать им, что и ты чего-то стоишь в этом мире.

— Как забавно, — прошептала она. — Нет, это я не плачу, просто соленая водичка бежит по щекам…

— Ну вот, чувствуя себя невероятно, бесконечно одинокой, ты выходишь замуж за большого и в какой-то степени ограниченного парня. Отчасти из-за того, что он — полная противоположность Скотти. Отчасти в пику Скотти. И ты начинаешь преследовать совершенство, просто охотиться за ним. Воображение у тебя богатое, к тому же налицо все признаки ухаживания. Сиди тихо! Большая яхта, деньги, свободное время, медовый месяц. Тропические моря. И тем не менее на борту «Лани» плывут двое, которые не могут создать семью, не могут насладиться медовым месяцем, не могут сделать себе будущего. Все остальные еще имеют простительные причины, ну а вы? У вас нет работы, которую надо посещать, вам не надо платить за жилье, вам не надоедают соседи, родственники с обеих сторон, вы не ждете детей. Чем можно объяснить, что вы не в состоянии чувствовать себя, как в раю? И однажды вы оба делаете тот небольшой шаг, который отделяет норму от болезни. Первый шаг — невроз. Знаешь, что будет вторым? Паранойя.

Она отчаянно затрясла головой и схватила меня за руку так, что ее маленькие отточенные ногти вонзились мне в ладони. Глаза ее испуганно расширились, но она смотрела не на меня, а в себя, вглубь тех многих недель плавания. На минуту мне показалось, что она перестала дышать. Внезапно она вырвалась, подскочила, как загнанный зверек, заметалась и бросилась вон из комнаты. Хлопнула дверь. В предрассветной тишине я слышал, как она всхлипывает, что-то бормочет, кого-то проклинает, шмыгает носом, сидя на кровати в спальне. Она принадлежала к той породе людей, которые скорее согласятся на то, чтобы из них выкачали всю кровь, чем признают, что у них что-то не в порядке с головой.

Откинувшись на мягкую спинку дивана, я с наслаждением закрыл глаза. Полежал так немного. Затем взглянул на часы. Красный циферблат дружелюбно подмигивал мне с запястья: 4:11. Я переключил экран на секунду и передо мной замелькало: …56… 57… 58… 59… 00. Еще было одно нажатие кнопки — 4 — 12. Горит ровным светом. Только двоеточия мигает между цифрами. Это были точные часы, я сам ставил их по Гринвичу неделю назад. Маленькие красные числа вернули меня к действительности. Четверть пятого, утро пятницы седьмого декабря.

Я успел уже задремать и, кажется, даже увидеть какой-то сон, когда она наконец вышла. На ней был другой халатик, на этот раз до полу, что делало ее на пятнадцать фунтов легче, на три дюйма короче и на пять лет моложе. Она тихонько села на краешек дивана.

— Я действительно вообразила себе все это, — сказала она совершенно бесцветным голосом. — Теперь я знаю. Ты прав. Боже, насколько же я была близка к краю, подумать страшно! Но когда ты уже так близко, ты… тебя тянет подойти еще ближе. Заглянуть вниз. Может быть, даже упасть туда.

— А этот месяц был лучше?

— С тех пор, как я удрала сюда? Думаю, да. Да, в самом деле лучше, но потом, когда я пыталась дозвониться до тебя и в конце концов дозвонилась, а когда услышала твой голос, не смогла сказать ничего из того, что собиралась… Это был просто предел. Поверь мне, просто предел. Такое чувство, что… что все, что могло и не могло, рухнуло в твоей жизни.