Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор. Страница 8

В эту секунду стало ясно: я просчитался в психологическом портрете. Ведущим мотивом Савойского был не героизм воина, жаждущего славной гибели. Им двигал азарт Правителя. Игрока глобального масштаба. А мертвые, как известно, лишены возможности отыграться. Труп автоматически выбывает из турнирной таблицы истории. Эта простая логическая конструкция перевесила вековые наслоения дворянской спеси.

Кулак принца с грохотом обрушился на дубовую столешницу — жест отчаяния.

— Стой!

Голос сорвался. Это крик сломленного человека. Толмач затараторил перевод, глотая окончания, боясь, что я не успею остановить палец.

Ствол дерринджера продолжал смотреть в грудь собеседника.

— Я… согласен, — выдавил он, и каждое слово давалось ему с усилием, будто он выплевывал битое стекло. — Убери это.

Воздух со свистом вошел в его легкие.

— Ты…

Договорить он не смог. Слово «победил» видимо застряло в гортани. Савойский махнул рукой, разваливаясь в кресле и закрывая глаза.

Я выдержал паузу. Еще несколько секунд тишины. Затем, сохраняя спокойствие, я плавно вернул курок на предохранительный взвод и, не разрывая зрительного контакта, скрыл оружие во внутреннем кармане камзола.

— Я сожалею, что переговоры приняли столь… радикальный оборот, ваше высочество, — произнес я равнодушно, хотя в жилах адреналин скакал неслабо. Толмач, едва придя в себя, забормотал перевод. — Я предпочитаю силу логики, а не логику силы. Однако вы лишили меня альтернатив.

Принц открыл глаза. Руки его мелко дрожали, выдавая колоссальное нервное перенапряжение.

Победа была абсолютной. Она лежала в ментальном пространстве. Человек, привыкший дергать за ниточки европейской политики, на мгновение сам ощутил себя марионеткой. Инициатива была вырвана у него с мясом.

Демонстративно игнорируя этикет, я опустился в глубокое кресло визави — то самое, которое мне так и не предложили в начале аудиенции. Кожа обивки натужно скрипнула под моим весом. Пальцы сомкнулись на ножке бокала с нетронутым вином, содержимое которого давно успело согреться. Толмач, вжавшись в складки ткани у входа, превратился в соляной столб, явно не понимая протокола: продолжать переводить или попытаться раствориться в воздухе.

Евгений Савойский будто выпал из реальности. Его взгляд остекленел, упершись в невидимую точку пространства где-то за моим левым плечом. Внешне он пытался держать лицо, но пальцы, судорожно вцепившиеся в бархатные подлокотники, выдавали мелкий тремор. Адреналиновый откат — штука неприятная, особенно для тех, кто привык контролировать судьбы империй, а не собственную физиологию.

— Я прощаю вам этот дешевый балаган с генералами, — произнес я ровно, вращая вино в бокале.

Переводчик вздрогнул, словно от пощечины, и забормотал, проглатывая немецкие окончания.

— Это была игра, я понимаю. Грубо, топорно, но в полевых условиях допустимо. Прощаю и попытку подкупа. Стандартный дипломатический инструмент, пусть и примененный без всякого изящества.

На скулах принца проступили пунцовые пятна. Удар достиг цели — я бил по его компетентности.

— Всё это, ваше высочество, укладывается в рамки правил. Жестоких, циничных, но правил. Я их знаю, я их изучал. Однако, поставив на кон мою жизнь, вы перешли границу допустимого риска. Вы загнали меня в тупик, как крысу. А в таких случаях у крысы остается только один вектор движения — прыжок на горло. И я этот прыжок совершил.

Звон стекла о дерево столика прозвучал финальной точкой.

— А теперь, — я понизил голос до доверительного шепота, — масштабируйте ситуацию. Разве не в том же положении оказалось все наше посольство? Разве не тот же выбор вы навязали целой стране?

Савойский моргнул, стряхивая оцепенение. Уголки его губ дернулись в кривой усмешке.

— Не я загнал вас в угол, генерал. Вы сами туда зашли. Ваша варварская гордыня, ваше вопиющее пренебрежение кодексом войны…

— Кодексом, который вы же и написали, чтобы всегда оставаться в выигрыше? — перебил я, не давая ему перехватить инициативу. — Нас предали. Нас окружили. Нас объявили вне закона, лишив дипломатического иммунитета. Нас, как и меня пять минут назад, прижали к стене. И мы, следуя неумолимой логике выживания, сделали единственный возможный ход.

Подавшись вперед, я поймал его взгляд.

— Лавина, ваше высочество, — это не черная магия и не колдовство шведских ведьм. Это мое оружие, приставленное к вашему лбу, только в масштабах политики. Это ответ крепости, которую приговорили к сносу. Она подрывает собственные пороховые погреба, обрушивая стены на головы осаждающих. Асимметричный ответ.

Я вздохнул.

— Вы можете называть нас варварами, скифами, кем угодно. Но таковы мы. Русский мужик долго терпит. Его инерция огромна. Но когда систему выводят из равновесия, когда на горизонте маячит полное уничтожение, включается режим, который вам, европейцам, кажется безумием. Режим ярости отчаяния. И в этом состоянии плевать он хотел на законы вашей стратегии, логистики и гуманизма.

Я повернулся к нему спиной, разглядывая богатую вышивку на стенах шатра.

— Вспомните Смутное время, принц. Ваши историки наверняка упоминали этот период хаоса. Когда поляки сидели в Кремле, казалось, партия сыграна. Государство демонтировано, элиты присягнули врагу. И что мы сделали? Мы сожгли собственную столицу. Мы превратили Москву в пепелище, чтобы выкурить их оттуда. А потом простые мужики, торгаши и землепашцы, скинулись последними деньгами, собрали ополчение и вышвырнули вон одну из лучших армий Европы. Вот о каком ресурсе я говорю. О силе, которая не поддается математическому анализу ваших штабных офицеров.

Савойский не шевелился. Он сидел, словно громом пораженный, переваривая информацию. Дрожащая рука принца потянулась к графину. Горлышко звякнуло о край кубка, и темная жидкость, перелившись через край, пятном расплылась по стратегической карте, заливая позиции австрийских войск кроваво-красным озером. Он не обратил на это внимания, сделав большой, жадный глоток, словно это была вода в пустыне.

Прошла минута. Другая. Наконец он поднял на меня глаза, в которых читалось усталость и недоумение.

— Скажите, генерал… — его голос звучал тихо. — А у вас есть дети?

Вопрос, выбивающийся из контекста переговоров, застал меня врасплох. Перед глазами на долю секунды мелькнули образы другого мира, другой жизни, оставшейся за гранью веков.

— Нет, — ответил я сухо. — Наследниками я не обзавелся.

Он медленно кивнул, словно подтверждая какую-то свою внутреннюю гипотезу.

— А у меня есть. И я бы не хотел, чтобы они жили в мире, где горы сходят с ума по прихоти одного человека.

Лед тронулся. Он начинал понимать.

До него наконец дошло, что перед ним не эмиссар классического европейского государства, связанный политесом и родственными связями монархов. Он понял, что имеет дело с силой, которая не играет по правилам, потому что в ее системе координат существует только одна аксиома — выживание. Любой ценой. И если для этого потребуется обрушить небо на землю — мы это сделаем, не задумываясь.

Я сменил амплуа подсудимого на роль антикризисного управляющего, проводящего жесткий аудит.

— Итак, давайте сведем все вместе. — Я поднял руку, загибая пальцы. — Фактор первый. Ваша армия сломлена суеверным ужасом. Ваши гренадеры, прошедшие огонь и воду, теперь боятся не картечи и не штыков. Они боятся гор. Они боятся, что сама твердь земная восстала против них. Этот страх не лечится дисциплиной.

— Я смогу навести порядок, — перебил он, но в голосе не было стали. Лишь инерция привычки.

— Порядок — да. Шпицрутены творят чудеса с телом, но дух ими не поднимешь. Вы не вернете им веру в правоту вашего дела. Фактор второй. Моя группировка растет. Каждый день простоя работает на меня: отливаются новые пушки, обучаются рекруты, накапливаются ресурсы. Фактор третий — геополитика. Франция. Пока мы здесь ведем светские беседы, там разгорается пожар гражданской войны. Ваш ключевой союзник, на которого вы опирались, выбывает из игры, превращаясь в пороховую бочку.