Ночь всех мертвецов - Макдональд Йен. Страница 2

– Простите, – проговорила она. – Я только хотела налить воды. В холодильнике простой воды не было, а кока-колы мне не хотелось. Я только хотела налить воды из крана.

Чувствуя спиной, что за ним идет Хорхе, Сол вошел в кухню. Мужской беспорядок: двадцать кружек с недопитым кофе, коробки от пончиков, пивные банки, молочные пакеты. Ложки, ножи, вилки. Он сам тоже так жил, и Элена вечно его песочила, что он не моет за собой посуду – просто берет каждый раз чистую. И тут Сол увидел за дверью фигуры. Откуда-то донесся голос Хорхе:

– Простите, но это мой дом.

Их было три: красивая, много потрудившаяся на своем веку женщина и две маленькие девочки, одна младшего школьного возраста, другая – не так давно научившаяся ходить. Они сидели на стульях, держа руки по швам, и смотрели прямо перед собой.

Лишь благодаря тому, что они не моргали, что их тела не вздымались в такт дыханию и сердцебиению, Сол догадался, кто перед ним.

Цветовая гамма была абсолютно адекватной. Он прикоснулся к щеке женщины, к свисающему темному локону. Все теплое, мягкое. Как у настоящей. Текстура – один в один кожа. Его пальцы оставили след на пыльной щеке. Они сидели не мигая, не шевелясь, женщина и ее дети, замурованные в склеп из своих личных вещей, а ныне – экспонатов. Фотографии, игрушки, мелкие украшения, любимые книги и безделушки, гребни, зеркала. Картины и одежда. Вещи, из которых строится жизнь. Сол расхаживал между фигурами и их имуществом, зная, что вторгся в святилище, но влекомый необоримой силой к этим симулякрам.

– Это ваши? – где-то вдали спрашивала Элена, а Хорхе кивал, и его губы шевелились, но слова не получались. – Простите, пожалуйста, простите, ради бога.

– Сказали, разрыв, – произнес наконец Хорхе. – Ну знаете, эти шины, про которые говорят, что они сами себя латают и никогда не рвутся? Они порвались. Они полетели за барьер вверх тормашками. Так сказал шофер грузовика. Раз – и все, он видел, как они висят вверх тормашками. Точно время для них остановилось, понимаете. – Он замолк. – Потом у меня долго было темно перед глазами: совсем спятил, знаете? Когда я снова стал видеть жизнь, я купил вот это все на страховку и компенсацию. Как я говорю, все на свете – лишь атомы, амиго. Надо их расставить в правильном порядке. Загнать куда хочешь, заставить делать что ты хочешь.

– Извините, что мы зашли без спросу, – произнесла Элена. Но Соломон Гурски стоял среди реконструированных мертвецов, стоял с таким лицом, будто его взгляд, пронизывая близкие вещи, уперся во что-то далекое, увидел самого Бога.

– Здесь народ добрый. – Но улыбка Хорхе была мучительной, точно на лице рвались швы. – В таком месте могут жить только немножко чокнутые или которые сами не знают, чего хотят.

– Она была очень красивая, – проговорила Элена.

– И есть.

В солнечных лучах, проникавших в комнату через окно, роились сияющие пылинки.

– Сол?

– Ага. Иду.

Через двадцать пять минут алмазная передача покинула камеру. Хорхе помог Солу приладить ее к велосипеду, стоившему две тысячи норте-долларов. Затем Сол сделал круг вокруг магазина-бензоколонки-конторы-кемпинга, внутри которого под медленным дождем пыли восседали немигающие идолы мертвых. Сол переходил со скорости на скорость, повышал их и понижал. Первая-вторая-третья-четвертая-пятая-шестая. Шестая-пятая-чет-вертая-третья-вторая-первая. Потом он заплатил Хорхе пятьдесят норте – мизерную сумму, которую тот запросил за свои алмазы. Элена помахала Хорхе, и они выехали из Реденсьона на шоссе.

Они занимались любовью у костра, на вершине горы. Под ними был ковер из сосновых иголок. Над ними – звезды. Их роман находился в фазе жадности, беззастенчивости, открытий. Давняя смерть, живущая в лежащей внизу долине, не позволяла им терять время зря. Потом он надолго замолчал, замкнувшись в собственных мыслях, а когда она спросила, о чем он думает, ответил:

– О воскрешении мертвых.

– Но они не воскресли, – сказала она, моментально поняв, что он имеет в виду – то же самое угнетало и ее на этой открытой звездам вершине. – Это просто изображения вроде картин или фотографий. Статуи воспоминаний. Симулякры.

– Но для него они реальны. – Перекатившись на спину, Сол уставился на теплые звезды приграничья. – Он мне сказал, что разговаривает с ними. Если бы его нанозавод мог заставить их двигаться, дышать и отвечать ему, он сделал бы это. И кто бы тогда осмелился назвать их нереальными?

Он почувствовал, как поежилась Элена.

– Что такое?

– Подумала об этих лицах. Представила их в реакторе, в холоде и пустоте, и как текторы по ним ползают.

– Ага.

Долго-долго – звезды успели передвинуться – никто из них не говорил ни слова. Потом Соломон Гурски ощутил внутри себя вновь разгорающийся жар и, обернувшись к Элене, ощутил тепло ее плоти, которая отчаянно жаждала его второй маленькой смерти.

вторник

Марша уже начинала беситься в своей пластиковой корзинке: металась из угла в угол, дергала решетку.

Сол Гурски поставил корзинку (типа тех, в которых обычно перевозят кошек) на сетчатое покрытие посадочной площадки и вгляделся в красновато-бурый смог, высматривая приближающиеся аэролеты. Фотохромные молекулы, приращенные к его зрачкам, потемнели – над ТВМА занималась заря очередного жаркого, ослепительного, ядовитого дня. Марша завизжала.

– Заткнись, проклятая, – прошипел Сол Гурски. Пнул корзинку. Марша, что-то тараторя, просунула свои ручки сквозь решетку, пытаясь дотянуться до свободы.

– Слушай, ну чего ты хочешь от обезьянки, – упрекнула Сода Элена.

«От обезьянки». В том-то и беда. Обезьяны раздражали его самим фактом своего существования. Иногда просто доводили до белого каления. Мелкие твари, миниатюрные гомункулусы, выдающие себя за людей. Ловкие маленькие пальчики, мудрые крохотные глазки, выразительные лица с ладошку. Но за этими лицами, за этими неотличимо-человеческими пальцами скрываются тупые животные.

Сол знал, что его неприязнь к обезьянам абсолютно алогична. Но все равно с огромным удовольствием убил Маршу, распятую суперпластырем на снежно-белом лабораторном столе. Намылить, выбрить, вонзить иглу.

Конечно, тогда она еще не была Маршей. Просто особью вида резус. Безымянным орудием из плоти и крови. Экспериментом номер 625G.

Наверное, она развизжалась из-за смога. Надо было достать для нее очки, в каких пуделей выгуливают. Но Марша вмиг сорвала бы их с себя своими маленькими человечьими пальчиками. Она умная – у нее хватило соображения остаться дурой обезьянкой.

Элена стояла на коленях перед корзинкой, играя в «сороку-воровку» со стиснутыми кулачками, торчащими Из-за решетки.

– Смотри, еще укусит.

У него самого рука все еще ныла. Мокрая, дрожащая, в спастическом состоянии после резервуара, Марша все же достаточно владела своей моторикой, чтобы повернуть голову и прокусить Солу большой палец до кости. Макака-вампир: вурдалачья жажда крови. Мерзкая тварь. Он с удовольствием убил бы ее еще раз – не будь она бессмертной.

Все три существа на посадочной решетке подняли глаза к небу, когда сквозь завеси монотонного шума (от беспрестанно работающих двух миллионов автомобильных моторов) пробился рев двигателей аэролета. Он летел с юга, с той стороны долины, где на Гуверовском бульваре, прямо на линии тектонического разлома сама себя растила новая штаб-квартира корпорады. Он летел низко и быстро, опустив нос, воздев к небесам зад – точно огромный жук, чье дыхальце уловило пьянящий запах углеводорода. Окрестные пальмы закачались под воздушными струями из его турбин. Аэролет, перестроившись на вертикальный режим, опустился на посадочную площадку института. Сол Гурски и Элена Асадо закрыли руками свои уже защищенные от солнца глаза, спасаясь от взметенных в воздух листьев и пыли.

Марша носилась по своей пластмассовой клетке, вереща от ужаса.

– Доктор Гурски, – Солу показалось, что с этим конкретным корпорадистом он еще не встречался, но точно сказать было сложно – Адам Тесслер старался, чтобы его персональные ассистенты походили на клонов из его же нанопроцессора, – у меня не хватает слов, чтобы выразить восхищение мистера Тесслера вашей работой.