Сердце – одинокий охотник - Маккалерс Карсон. Страница 18

– Это неправильно, – сказал доктор Копленд. – Почему ты ей это разрешаешь?

– Она не виновата. Что ей делать? – возразила Порция. – Половина постояльцев за квартиру не платят, а содержать такой дом – расходов не оберешься. У Келли вот-вот все пойдет с молотка, честное слово. Им самим тяжело приходится.

– Но ты, наверное, могла бы найти другую работу?

– Ну да. Но таких белых хозяев, как Келли, надо поискать. Я же их очень люблю. Эти трое детишек мне как родные. Будто я сама Братишку и младшенького выкормила. И хотя мы с Мик вечно цапаемся, она мне тоже все равно как сестренка.

– Но ты должна подумать и о себе, – сказал доктор.

– Мик… – продолжала Порция. – Вот это фрукт! Никто не может с нею сладить, с этой девчонкой! Уж такая заноза, а упрямая – как козел. У нее что-то в голове все время варится. И я тебе вот что скажу: в один прекрасный день она еще нас всех удивит. Но как удивит: по-хорошему или по-плохому – не знаю. Я иногда, на нее глядя, только руками развожу. А все равно люблю.

– Ты прежде всего должна подумать о том, как себе заработать на жизнь.

– Я же тебе говорю, миссис Келли тут не виновата. Думаешь, легко содержать такой большой старый дом, когда жильцы не платят? Из всех квартирантов только один прилично платит и в срок, как часы. Зато он и живет без году неделю. Знаешь, он… этот… как его… глухонемой. Первый раз вижу глухонемого. Но очень порядочный белый человек.

– Высокий, худой, с зелеными глазами? – внезапно спросил доктор Копленд. – Всегда такой вежливый и очень хорошо одет? Совсем не такой, как здешние люди, больше похож на северянина, а может, даже на еврея?

– Да, это он, – подтвердила Порция.

Лицо доктора Копленда оживилось. Он обмакнул лепешку в капустный соус и вдруг стал есть с аппетитом.

– У меня есть один глухонемой пациент, – сообщил он.

– А ты откуда знаешь мистера Сингера?

Доктор Копленд закашлялся и прикрыл рот платком.

– Я просто видел его несколько раз.

– Уберу-ка я со стола, – сказала Порция. – Длинному и Вилли пора бы уже прийти. У тебя такая хорошая раковина, да и вода всегда есть в кране; я мигом перемою тарелочки.

Холодное, оскорбительное высокомерие белых – вот о чем он уже многие годы старался не думать. А когда его охватывало негодование, он принимался размышлять о чем-нибудь важном или читал научную книгу. Сталкиваясь с белыми, он пытался сохранить достоинство и всегда молчал. Когда он был молод, его окликали: «Эй, ты, парень!», а теперь: «Эй, дядя!» «Эй, дядя, сбегай на угол, до заправочной станции, и пришли механика!» – крикнул ему недавно из машины какой-то белый. «Парень, а ну-ка подсоби!», «Дядя, сделай это». А он, не обращая внимания, молча, с достоинством проходил мимо.

Как-то недавно на улице к нему привязался какой-то пьяный белый и потащил за собой. Доктор шел со своим саквояжем и решил, что кто-то ранен. Но пьяница приволок его в ресторан для белых, и белые возле стойки стали выкрикивать оскорбительные слова. Доктор понял, что пьяный над ним издевается. Но даже и тогда не уронил своего достоинства.

А вот с этим высоким белым человеком с серо-зелеными глазами у него получилось так, как никогда еще не бывало с белыми людьми.

Несколько недель назад, в темную, дождливую ночь, он возвращался от роженицы и стоял на углу под дождем. Ему хотелось курить, но спички в коробке отсырели и гасли одна за другой. Он долго стоял с незажженной сигаретой в зубах, как вдруг этот белый подошел и зажег ему спичку. Спичка сразу их осветила, и они смогли разглядеть друг друга. Белый улыбнулся ему и дал прикурить. Доктор просто не знал, что сказать, – ничего подобного с ним еще не случалось.

Они молча постояли минуту-другую, а потом белый подал ему свою визитную карточку. Доктору очень хотелось с ним поговорить и задать ему кое-какие вопросы, но он не был уверен, что тот его правильно поймет. Он так привык к оскорбительному высокомерию белых, что боялся проявить излишнюю приветливость и поступиться своим достоинством.

Но этот белый дал ему прикурить, а потом улыбнулся, явно не гнушаясь его обществом. С того дня доктор часто о нем думал.

– У меня есть один пациент, глухонемой, – сказал доктор Копленд Порции. – Пятилетний мальчик. И почему-то я не могу побороть ощущения, что виноват в его беде. Я его принимал и, отдав роженице два послеродовых визита, конечно, и думать о нем забыл. У него заболели уши, но мать не обратила внимания, даже когда из них стал выделяться гной, и его ко мне не принесла. Когда же наконец мне его показали, было уже поздно. Он ничего не слышит и поэтому не умеет говорить. Но я внимательно к нему приглядываюсь, и мне кажется, что, будь он здоров, он был бы очень умным ребенком.

– Тебя всегда тянуло к маленьким детям, – сказала Порция. – Ты их любишь гораздо больше, чем взрослых, правда?

– Ребенок позволяет надеяться… – сказал доктор. – А этот глухой мальчик… Я все собираюсь навести справки, нет ли для таких, как он, специального заведения.

– Мистер Сингер может тебе это сказать. Он хоть и белый, но очень добрый и никогда не задирает нос.

– Не знаю… – усомнился доктор Копленд. – Я даже подумывал, не написать ли ему записку. Может быть, он что-нибудь об этом знает.

– Я бы на твоем месте обязательно написала. Ты ведь так красиво пишешь письма, напиши, а я передам письмо мистеру Сингеру. Недели две назад он принес мне на кухню несколько рубашек и попросил простирнуть. Рубашки были до того чистые, будто их носил сам Иоанн Креститель. Мне и пришлось-то всего-навсего окунуть их в теплую воду, чуть-чуть оттереть воротнички, а потом выгладить. Вечером я ему их отнесла, и знаешь, сколько он дал за пять рубашек?

– Не знаю.

– Как всегда, улыбнулся и дал мне целый доллар. Целый доллар за одни эти рубашки! Он очень добрый, вежливый белый, я не побоялась бы задать ему какой хочешь вопрос. Я бы не постеснялась написать такому милому человеку письмо. Пиши, отец, не сомневайся.

– Может, и напишу, – сказал доктор Копленд.

Порция вдруг привстала и принялась поправлять свои туго затянутые, напомаженные волосы. Издали послышались тихие звуки гармоники, постепенно они становились громче.

– Вилли и Длинный идут, – объявила Порция. – Надо их встретить. Береги себя, а если я тебе понадоблюсь, дай мне знать. Я очень рада, что мы с тобой поужинали и наговорились.

Звуки гармоники стали отчетливо слышны – Вилли, дожидаясь Порцию, играл возле самой калитки.

– Погоди, – сказал доктор Копленд. – Я ведь всего раза два видел тебя с мужем, мы с ним толком даже не знакомы. А с тех пор, как Вильям был у меня в последний раз, прошло три года. Почему бы им не заглянуть сюда на минутку?

Порция стояла в дверях, ощупывая кончиками пальцев прическу и серьги.

– В прошлый раз, когда Вилли тут был, ты его очень обидел. Видишь ли, ты просто не понимаешь…

– Что ж, – сказал доктор Копленд, – я только предложил.

– Обожди. Я их позову. Может, они зайдут.

Доктор копленд закурил сигарету и зашагал по комнате. Он никак не мог прямо надеть очки; пальцы у него опять дрожали. Из палисадника перед домом донеслись приглушенные голоса. В прихожей раздался топот, и в кухню вошли Порция, Вильям и Длинный.

– Вот и мы, – сказала Порция. – Длинный, я, кажется, так и не познакомила тебя с отцом. Но вы друг о друге все знаете.

Доктор Копленд пожал гостям руки. Вильям застенчиво жался к стене, а Длинный вышел вперед и чинно поклонился.

– Я много о вас слышал, – сказал он. – Очень рад с вами познакомиться.

Порция и доктор Копленд принесли из передней стулья, и все четверо расселись возле печки. Они молчали и чувствовали себя неловко. Вилли нервно оглядывал все вокруг – книги на кухонном столе, раковину, раскладушку у стены и своего отца. Длинный скалил зубы и одергивал галстук. Доктор Копленд, казалось, хотел что-то сказать, но только облизнул губы.

– Что-то ты уж очень наяривал на своей гармошке, Вилли, – прервала наконец молчание Порция. – Видно, вы с Длинным где-то здорово угостились джином.