Пища богов - Маккенна Теренс. Страница 15
То что мы называем взаимодействием между человеком и грибом Stropharia cubensis, было отношениями не статичными, а скорее динамичными. Благодаря им мы поднимали себя на все более высокие культурные уровни и все более высокие уровни индивидуального самосознания. Я думаю, что использование галлюциногенных грибов на обширных пастбищах Африки дало нам модель для всех последующих религий. А когда после многовекового постепенного забвения, миграций и изменений климата знание тайны было наконец утрачено, мы сменили партнерство на владычество, гармонию с природой на насилие над ней, поэзию заменили научной софистикой. Короче говоря, променяли свое право по рождению – право партнеров в драме живого ума планеты – на черепки от горшка истории, на войны, неврозы, и если вскорости мы не осознаем всю опасность своего положения, то и на планетарную катастрофу.
В свете предполагаемой важности мутагенов и других вторичных побочных продуктов для человеческой эволюции естественно возникает вопрос, чем же они полезны для растений, в которых они встречаются. Это – ботаническая тайна, и по сей день остающаяся дискуссионной среди биологов-эволюционистов. Предполагалось, что токсичные и биоактивные соединения вырабатываются в растениях для того, чтобы сделать их невкусными, а следовательно, несъедобными. Предполагалось и обратное, что подобные соединения вырабатываются для привлечения насекомых или птиц, которые опыляли бы эти растения и разносили их семена.
Наиболее правдоподобное объяснение присутствия вторичных соединений основано на признании того, что они вовсе не вторичны и не периферичны. Доказательством этому является то, что алкалоиды, обычно считающиеся вторичными, образуются в самых значительных количествах в тканях, которые являются наиболее активными в общем метаболизме. Алкалоиды, в том числе и все обсуждаемые здесь галлюциногены, вовсе не являются инертными остаточными продуктами в растениях, в которых они встречаются. Они находятся в определенном динамическом состоянии, изменяя как свою концентрацию, так и скорость метаболического распада. Роль этих алкалоидов в химии метаболизма такова, что они представляют собой нечто весьма важное для жизни и стратегии выживания организма, но действуют такими способами, которых мы еще не понимаем.
Одна из возможностей состоит в том, что некоторые из этих соединений могут быть экзоферомонами. Экзоферомоны – это химические вестники, которые не действуют среди представителей какого-то одного вида. Вместо этого они действуют таким образом, что определенный индивид влияет на членов иного вида. Некоторые из экзоферомонов позволяют какой-то малой группе индивидов влиять на общину, а то и на весь биом.
Понятие о природе как о планетарном организме в целом, который опосредованно осуществляет и контролирует собственное развитие путем передачи химических весточек, может показаться до некоторой степени радикальным. Наследство, оставленное нам XIX веком, – природа из “зубов да когтей”, где безжалостный и бессмысленный естественный отбор гарантирует выживание способных обеспечить себе непрерывное существование за счет соперников. Соперники же, согласно этой теории, означают все прочее в природе. Однако большинство биологов-эволюционистов давно считали это классическое воззрение Дарвина на природу несовершенным. Ныне многие полагают, что природа, вовсе не являясь бесконечной войной между видами, представляет собой своеобразный бесконечный танец дипломатии. А дипломатия – в значительной степени дело языка.
Природа, по-видимому, поощряет взаимное сотрудничество и взаимную координацию целей. Быть необходимым для тех, с кем разделяешь среду обитания, – вот стратегия, которая обеспечивает успешное размножение и непрерывное выживание. Это стратегия, при которой коммуникация и чувствительность к обработке сигналов имеет первостепенное значение. Все это – искусство языка.
Идею о том, что природа, возможно, является организмом, взаимосвязанные компоненты которого действуют друг на друга и сообщаются друг с другом путем подачи химических сигналов в среду, начинают внимательно изучать только теперь. Природа, однако, склонна действовать с определенной долей экономии: раз возникнув, данная эволюционная реакция на какую-то проблему будет применяться вновь и вновь в подходящих ситуациях.
Если галлюциногены действуют как межвидовые химические вестники, то динамика тесной связи между приматами и галлюциногенными растениями – это динамика передачи информации от одного вида к другому. Там, где растительные галлюциногены не встречаются, такие передачи информации происходят крайне медленно, но в присутствии галлюциногенов культура быстро знакомится со все более новой информацией, сенсорными вводами, новым поведением и таким образом поднимается до все более и более высоких состояний саморефлексии. Я называю это встречей с Трансцендентным Иным, но это всего лишь ярлык, а не объяснение.
С одной точки зрения так называемое Трансцендентное Иное – это природа, правильно воспринимаемая как нечто живое и разумное. С другой – это трепетное неведомое единение всех чувств с памятью прошлого и предощущением будущего. Трансцендентное Иное – это то, с чем встречаешься при сильных галлюциногенах. Это самый тигель тайны нашего существования – и как вида, и как индивида. Трансцендентное Иное – это природа без ее успокаивающей маски – таких ординарных, обычных пространства, времени и причинности.
Конечно, представить себе эти высшие состояния саморефлексии нелегко, потому что когда мы стремимся сделать это, мы действуем так, будто ожидаем какого-то языка, чтобы как-то охватить то, что в данное время находится за его пределами, то есть транс-лингвистично. Псилоцибин – галлюциноген, для грибов уникальный, является эффективным орудием в этой ситуации. По-видимому, главный синергетический эффект псилоцибина в конечном счете проявляется в области языка. Он возбуждает вокализацию, дает возможность артикуляции, преобразует язык в нечто осязаемое зримо. Он мог иметь определенное влияние на внезапное возникновение и сознания, и употребление языка у древних людей. Мы буквально, быть может, прогрызали, проедали себе путь к высшему сознанию. В этом контексте важно отметить, что самые сильные мутагены в естественной среде встречаются в плесени и грибах. Грибы и зерна злаков, пораженные плесенью, возможно, имели большое влияние на животные виды, включая приматов, развивающихся в лугопастбищных условиях.
4. РАСТЕНИЯ И ПРИМАТЫ: ПОЧТОВЫЕ ОТКРЫТКИ ИЗ КАМЕННОГО ВЕКА
4. РАСТЕНИЯ И ПРИМАТЫ: ПОЧТОВЫЕ ОТКРЫТКИ ИЗ КАМЕННОГО ВЕКА
Ифи было больше лет, чем пальцев на обеих его руках. Теперь он приближался к возрасту, когда присоединится к охотникам у их огня. Тот краткий путь от детской хижины до огня охотников у хижины для пения, хижины настоящих мужчин, был большим шагом. И то был долгий путь – путь не через пространство, а через время. Много лет его вели к этому дню: тут были часы занятий по обучению выпадам с дротиком – затвердевшими в огне палками, служившими для ребят моделью оружия, – бесконечные наставления Докну в выслеживании, в чтении знаков погоды, в постоянном узнавании ветров. И наставления в магии охоты. Мальчик подавил желание потрогать талисман, который приготовила для него мать и который свисал теперь с шеи. Он не двигался. Ум как бы отдалился от места происшествия, глядя на него как бы сверху и чуть-чуть со стороны. Он находился в таком состоянии уже более полусуток. Не двигаясь, почти не мигая. “Это принесет тебе дар безмолвия. И силу!” Он припомнил мыльный вкус срезанной коры корня, когда он одолел его под бдительным взором своего учителя Докну. “От этого ты станешь невидимым, малый брат, – сказал тот тихим голосом, добавив: – Убивай чисто, точно. Тогда ты почтишь наших предков”. Ифи чувствовал, что теперь момент истины близок. Его, находящегося под действием тогна – растения, дающего способность сидеть тихо, – привели в это заброшенное место и велели ждать у свежей туши зебры. Докну, отец и братья отца пожелали ему добра, смеясь, давая обещания и используя какие-то новые и незнакомые слова для описания того, как примут его женщины, если он сумеет преуспеть. Слова эти на какое-то время возбудили его, затем он устроился в своей засаде. Тогна сделала это для мальчика чем-то удивительно легким. Тело казалось неподверженным усталости, а ум бездействовал, наслаждаясь плавающими в голове картинами из рассказанных у огня историй и случаев. Вдруг, хотя у него и волосок не шевельнулся, ум Ифи пришел в полное бодрствование: вблизи что-то послышалось. Вот снова! Со стороны усеянного галькой сухого русла за тамариском, под которым он ждал, исходил какой-то сухой звук: “Чав, чав”.