Арфист на ветру - МакКиллип Патриция Анна. Страница 13

Чем дольше были они в пути, тем длинней он им казался – верста за верстой через неменяющийся лес. Разум Моргона перемалывал обрывки разговоров, взгляды людей, мимо которых они проезжали, шумы впереди и сзади, случайные немые образы в глазах пташек, пролетавших над их головами. Он стал крайне занят, пытаясь одновременно следить за тем, что впереди и что позади, высматривать арфистов, конокрадов, Меняющих Обличья. Он едва слушал Рэдерле, когда та начинала говорить с ним. Наконец она вообще прекратила с ним разговаривать, и он несколько часов этого не замечал. Поскольку они уже отъехали далеко от Кэйтнарда, на дороге стало менее оживленно. Теперь они могли целые версты ехать в полном одиночестве и тишине. Но жара не унималась, и любой путник, возникавший сзади после нескольких минут одиночества, выглядел подозрительным. Впрочем, ночи их, если не считать арфы, были вполне мирными. В день, когда Моргон окончательно успокоился, они лишились лошадей.

Моргон и Рэдерле остановились на ночлег раньше, чем обычно, – слишком уж они были изнурены жарой и однообразием дороги. Моргон покинул свою спутницу, мывшую голову в реке, и прошел с полверсты до трактира, который они недавно миновали, чтобы купить чего-нибудь съестного и послушать новости от торговцев и земледельцев. Трактир был набит битком: торговцы обменивались сплетнями, нищие музыканты играли на всем, что могло издавать звук, – кроме арфы, играли за миску похлебки и ломоть хлеба; богатые купцы, землепашцы, семейства, выглядевшие так, словно бежали из своих домов куда глаза глядят, взвалив на спины все, что удалось унести.

Воздух в трактире был тяжелым от винных паров и людского гула. Моргон, выбрав наугад густой и оживленный голос за дальним столом, пошел на него, словно на зов музыкального инструмента.

– Двадцать лет, – говорил сидящий за столом человек. – Двадцать лет я жил через улицу оттуда. Я продавал в своей лавке дорогие ткани и меха со всех концов Обитаемого Мира и никогда не видел ничего больше, чем какую-нибудь не так падающую тень в развалинах древней школы. Но однажды, поздно ночью, когда проверял счета, я заметил в разбитых окнах огни... Никто и никогда не приближался к развалинам, особенно по ночам, – даже те, кто не прочь поживиться, – от этого места за три версты разило бедой. Так что для меня оказалось достаточно вида этих огней. Я забрал из лавочки все, все до последнего свертка ткани, поручил передать моим покупателям, чтобы те искали меня в Кэйтнарде, и смылся. Если в городе назревает новая война чародеев, я предпочитаю быть на другом краю Обитаемого Мира.

– Это в Кэйтнарде-то? – с недоверием спросил его другой купец. – Когда северная половина Имрисского побережья охвачена войной? В Лунголде хотя бы волшебники есть. А в Кэйтнарде – одни рыбацкие жены и книгочеи. Дохлая рыбина – такое же орудие защиты, как толстая книжка. Я бросил Кэйтнард и подался на Задворки Мира. Может быть, лет через пятьдесят и вернусь.

Моргон позволил обоим голосам затеряться в шуме. У самого его плеча вдруг оказался трактирщик.

– Да, господин? – бойко произнес он, и Моргон заказал пива. Пиво было хедское, и оно вымыло дорожную пыль, осевшую за сотни пройденных верст в его глотке. То и дело он что-то улавливал в других разговорах, и внимание его неожиданно привлекли слова кислого вида торговца.

– ...Да еще эта проклятая война в Имрисе. У половины земледельцев Руна отобрали лошадей. Потомков рунских боевых коней, выращенных тянуть плуг. Король не отступает с Равнины Ветров, но платит за возможность удержаться там кровавую цену. Его воины покупают любых лошадей, каких им предложат. Земледельцы тоже. Никто уже больше не спрашивает, откуда лошади. К моим упряжкам каждую ночь, с тех пор как я покинул Кэйтнард, приставлена вооруженная стража.

Моргон поставил пустой стакан, внезапно забеспокоившись, как там чувствует себя Рэдерле наедине со столь, как выяснилось только что, дорогими лошадьми. Торговец, сидящий поблизости, задал дружеский вопрос. Он что-то хмыкнул в ответ и собирался уже покинуть трактир, как до него долетело его собственное имя.

– Моргон Хедский? Я слышал молву, гласящую о том, что он был в Кэйтнарде под видом ученика. Он исчез, прежде чем Мастера его узнали.

Моргон огляделся. Кучка музыкантов собралась вокруг кувшина с вином, заказанного в складчину.

– Он был в Ануйне, – сказал волынщик, вытряхивая слюну из своего инструмента и оглядывая молчаливые лица вокруг. – Вы ничего об этом не слышали? Он наконец догнал в Ануйне арфиста Высшего. В зале самого короля...

– Догнал Арфиста Высшего, – недоверчиво повторил Долговязый юноша, увешанный набором маленьких барабанчиков. – А что, хотелось бы знать, думает об этом сам Высший? Человек теряет землеправление, его, во имя Высшего, предает арфист, который лгал всем королям Обитаемого Мира, а Высший и пальцем не пошевелит, если только они у него есть, чтобы восстановить справедливость.

– Если ты спросишь меня, – резко вмешался певец, – то я скажу, что Высший – это просто выдумка. А запустил ее Основатель Лунголда.

Наступило короткое молчание. Певец беспокойно заморгал, испугавшись собственных слов, так, словно Высший мог стоять за его плечом, потягивая пиво и слушая. Другой певец проворчал:

– Никто не спрашивал. Заткнитесь вы все. Я хочу послушать, что же произошло в Ануйне.

Моргон резко повернулся, но чья-то рука остановила его. Торговец, который уже разговаривал с ним, медленно и растерянно произнес:

– Я тебя знаю. И кажется, вот-вот вспомню твое имя. Я знаю его... Оно как-то связано с дождем...

Моргон тоже узнал его – с этим торговцем он беседовал давным-давно в дождливый осенний день в Хлурле, после того как прискакал с Херунского нагорья.

– Не знаю, о чем ты болтаешь, во имя Хела, – грубо ответил он. – Дождя не было уже несколько недель. Тебе нужна твоя рука или мне забрать ее с собой?

– Господа, господа, – пролепетал трактирщик, – никаких драк в моем заведении!

Торговец взял с его подноса две кружки пива и поставил одну из них перед Моргоном.

– Не на что обижаться. – Он все еще озадаченно вглядывался в лицо своего собеседника. – Поговори со мной немного. Я столько месяцев не был дома в Краале, что мне просто нужно с кем-нибудь поболтать...

Моргон рывком высвободился. Локоть его ударил по кружке, пиво расплескалось по столу и облило колени конского барышника, который, ругаясь, вскочил с места. Что-то в лице Моргона – то ли признак его силы, то ли отчаяние – уняли вспыхнувший было гнев.

– Так не обращаются с превосходным пивом, – мрачно заметил он. – Тем более если им тебя угостили. Как удалось тебе дожить до твоих лет, сцепляясь с первым встречным по любому поводу?

– Я не сую нос в чужие дела, – буркнул Моргон.

Он бросил на стол монетку и вышел в сумерки. Его собственная грубость застряла во рту неприятным привкусом. На задворках сознания всколыхнулись воспоминания, разбуженные певцами: свет, собравшийся на лезвии его меча; лицо арфиста, поднявшееся навстречу клинку. Он быстро шагал среди деревьев, проклиная дорогу за то, что она слишком длинна и покрыта толстым, мешающим ходьбе слоем пыли, проклиная звезды у себя во лбу, все тени, клубящиеся в памяти, тени, от которых он не мог сбежать.

Он чуть не прошел мимо их лагеря, прежде чем узнал его. И остановился, изумленный. Рэдерле и обе лошади пропали. Секунду он ломал голову, не обидело ли ее что-то в его словах, не оскорбил ли он ее чем-то настолько, что она решила ускакать, забрав обеих лошадей, обратно в Ануйн. Вьюки и седла лежали там же, где он их оставил, нигде не было видно ни малейших признаков борьбы, разметанных мертвых листьев, опаленных дубовых корней. Затем он услышал, как она идет, спотыкаясь, по берегу и зовет его. Лицо ее было залито слезами.

– Моргон, я была у реки и набирала воду, когда мимо проехали двое. Чуть не задавили меня... Я так взбесилась, что даже не поняла, что они скачут на наших лошадках, пока они не выбрались на тот берег. Ну и я...