Арфист на ветру - МакКиллип Патриция Анна. Страница 20

– Откуда все это? – пробормотала она в изумлении.

– Это часть анского землезакона. Мощь и сердце Ана. Не более того.

Он подозвал сонную ворону с одного из деревьев, растущих вокруг полянки. Птица села ему на руку.

– Ты можешь войти в мой разум? Взглянуть через мои глаза в мои мысли?

– Не знаю.

– Попробуй. Тебе это не будет трудно.

Он раскрыл свой разум сознанию вороны, впитал в себя все его содержимое и увидел свое расплывшееся безымянное лицо глазами птицы. Он слышал звуки, точные, отдельные, словно пение флейты, – звуки, говорящие о движении под сухими листьями, под корнями дубов. Он начал понимать вороний язык. Затем ум Моргона наполнился ощущениями Рэдерле – словно она была внутри него, нежно прикасаясь и озаряя его, как солнечный свет. От изумления и радости у него перехватило горло. С минуту три души черпали мудрость друг у друга, бесстрашно, словно первопроходцы. Затем ворона каркнула; ее черные крылья распростерлись и застили Моргону свет рождающегося утра. Разум его остался в одиночестве и все еще тянулся к тому, что его покинуло. Захлопав крыльями, ворона села ему на плечо. Он заглянул в ее глаза, улыбнулся, и птица неуклюже взмыла в воздух к самой высокой ветке ближайшего дерева, но промахнулась и попала на ветку только со второй попытки. Потом ворона превратилась в Рэдерле, боязливо цепляющуюся за ствол. Она посмотрела вниз на Моргона, еле дыша.

– Прекрати смеяться, Моргон. Вот я и взлетела. А теперь, во имя Хела, скажи, как мне вернуться обратно? Как мне спуститься?..

– Лети.

– Я разучилась!

Он взлетел и сел с ней рядом, хотя одно крыло его плохо слушалось: еще не зажила рана. Обернулся человеком, и ветка угрожающе затрещала под его тяжестью. Рэдерле смотрела на него, раскрыв от удивления рот.

– Мы свалимся в реку, Моргон, ветка ломается... – И вновь, визгливо каркнув, затрепетала черными крыльями. Моргон догнал ее, и они метнулись сквозь свет зари черными линиями, воспарили высоко над лесом и увидели сотни верст бесконечной чащи и прорубленную в ней Торговую дорогу, пересекающую Обитаемый Мир. Они взмывали ввысь, пока возки торговцев не стали крохотными, словно неловкие насекомые, ползущие по ленте пыли. Вороны медленно снизились двумя спиралями, взмахивая крыльями в одинаковом неспешном ритме, описывая все меньшие и меньшие витки в лучах солнца, пока не вычертили последний черный круг над рекой. Они приземлились на самом берегу среди папоротников и обернулись людьми. Не говоря ни слова, поглядели друг на друга.

– Твои глаза полны крыльев, – прошептала Рэдерле.

– Твои глаза полны солнца...

6

В последующие две недели они летели. Безмолвный золотой дубовый лес растаял на краю Задворок Мира. Дорога сворачивала и забирала к северу через густые темные сосновые леса, покой которых, казалось, не нарушался столетиями. Она огибала скалистые возвышенности, которые полуденное солнце окрасило медью, бежала по мостам над ущельями, по дну которых струились от Лунголда серебряные прожилки воды. У крутых каменных стен расплескивались озера. Скопления деревьев до бесконечности расплывались в вороньих глазах и пропадали лишь у самых голубых туманных гор, высящихся на дальних западных окраинах Задворок Мира.

Днем солнце заливало небо безупречной металлической синевой, а ночь рассыпала звезды от края до края неба, до самой кромки мира. Голоса земли, камня и неукротимого ветра здесь были настолько громкими, что их не было слышно. А внизу лежала тишина, неумолимая, как гранит.

Моргон чувствовал ее во время полета – она проникала в самые его кости и непривычно, холодно прикасалась к сердцу. Сперва ему хотелось укрыться от нее, войдя в душу Рэдерле, подхватив ее неясную и нечеткую речь. Но в какой-то момент тишина приноровилась к ритму его полета и мало-помалу стала песней. Наконец, когда он уже едва помнил прежний язык и воспринимал Рэдерле лишь как темную, обточенную ветрами форму, он увидел, как бесконечные деревья далеко впереди расступаются. Их взорам предстал раскинувшийся по берегам первого из Лунголдских озер великий город, блистающий медью, бронзой и золотом в последних лучах солнца.

Вороны, порядочно уставшие, приближаясь к концу своего пути, забили крыльями. Лес не доходил до города на несколько верст – жителям Лунголда требовались поля для того, чтобы разбивать там пастбища и огороды. Прохладный аромат сосен сменился запахом обработанной земли и посевов, который раздразнил воронье нутро Моргона. Торговая дорога, вся в полосах теней, пробежав последний разбитый участок, влилась в город, ворота которого из темного полированного дерева не производили впечатления прочных, во всяком случае издали. Стены же города – огромные, толстые, с опорами также из камня и дерева, вздымались высоко над крышами домов, выплеснувшихся за прежнюю городскую черту. Новые улицы там и сям прорезали древние стены, в которых возникали новые ворота – поменьше главных; дома и лавочки лепились к городской стене и даже стояли на ней, ибо строители их позабыли ужас, побудивший возвести эти стены семь столетий назад.

Долетев до главных ворот, обе птицы сели на стену. По всему было видно, что ворота из толстых дубовых досок, окованных бронзой и державшихся на бронзовых же петлях, не запирались уже не одну сотню лет – в тени их на бронзовых выступах сидели пташки, а за стеной, во всех направлениях, разбегались лабиринтом булыжные улочки, вдоль которых стояли зазывно раскрашенные трактиры, общественные здания, купеческие лавки, мастерские ремесленников, дома, за окнами которых угадывались стенные ковры и цветы. Моргон благодаря своей вороньей зоркости видел все крыши и трубы до самой северной окраины города. Заходящее солнце в полную силу ударило по озеру, залив его огнем, так что казалось, будто сотни рыбачьих лодчонок, пришвартовавшихся у причалов, обуглились в озерном пламени.

Моргон спикировал наземь в уголочке между открытой створкой и стеной и там вновь принял человеческий облик. Рэдерле последовала его примеру. Теперь они стояли, разглядывая друг друга: лица их исхудали и приобрели отпечаток первозданности и безмолвия Задворок Мира. Моргон, вспомнив, что у него есть руки, обвил ими плечи Рэдерле и осторожно поцеловал свою спутницу. Лицо девушки начало приобретать прежнее, привычное и любимее им выражение.

– Во имя Хела, что с нами было? – прошептала она. – Моргон, я чувствую себя так, словно проспала сотню лет.

– Прошло всего лишь две недели. Мы в Лунголде.

– Домой бы... – В глазах ее появилось недоумение. – А что мы ели в пути?

– Не думай об этом.

Моргон прислушался. Движение через ворота почти прекратилось, он услышал лишь стук копыт лошади одного неторопливого всадника, вступившего в город, опередив сумерки. Моргон взял девушку за руку.

– Пошли.

– Куда?

– А разве ты не чуешь? Вон оттуда буквально смердит мощью...

Запах повлек их за собой по извилистым улочкам. В городе было тихо, ибо настал час ужина; густые ароматы, струившиеся из каждого встречного трактира, вызывали у путников тихое урчание в желудках, но у них не было денег, к тому же они мало чем отличались от нищих. Источник пришедшей в упадок, неверно примененной когда-то мощи тянул Моргона в сердца города по широким теперь уже улицам с великолепными лавками и домами преуспевающих купцов. В центре города улицы забирали немного вверх. Там, где заканчивался подъем, роскошные здания отступали и сами улицы внезапно кончились. Среди огромной, изуродованной немыслимой силой площади высились руины древней школы, средоточия чародейского искусства и могущества, пустые, с черными провалами стены отсвечивали в закатных лучах.

Моргон остановился, почувствовав непонятную жажду, какую вызывает вид чего-либо, чем жаждущий никогда не обладал и чего не знал, ко мог пожелать получить.

– Неудивительно, что волшебники сюда пришли, – произнес он с благоговением.

Он знал толк в красоте – огромные, полуразрушенные помещения, просматриваемые снаружи, свидетельствовали о богатствах Обитаемого Мира. Полувыломанные рамы с осколками стекол, сияющих подобно самоцветам, были обиты золотом. В почерневших от огня внутренних покоях угадывались обугленные останки светлого ясеня и черного дерева, дуба и кедра. Там и сям на исцарапанной, упавшей балке блестели переплетения меди и бронзы. Высокие арочные окна, точно призмы, преломлявшие свет, напоминали, как обманчивый мир убаюкивал беспокойные пылкие умы, которые привлекала к себе школа. Семь веков спустя Моргон чувствовал, сколь велико было наваждение, сколь много оно обещало. Собрать самые могущественные дарования Обитаемого Мира, с тем чтобы они делились познаниями, чтобы исследовали и обуздывали свою мощь. Неясная тоска вновь ранила его сердце, и он не мог дать ей имени. Он стоял, не отрывая глаз от развалин школы до тех пор, пока Рэдерле не прикоснулась к нему.