Остров Медвежий - Маклин Алистер. Страница 23

— Вот как! — воскликнул я, не найдя другого ответа. — А муляжи тракторов и бочки с горючим — в действительности танки и зенитные установки?

— Это в самом деле трактора и бочки. Вам известно, что существует всего один экземпляр сценария, и он хранится в сейфах Английского банка или что-то вроде того?

— Как раз на этом месте я и уснул.

— Нет даже рабочего сценария для съемок на острове. Просто серия разрозненных эпизодов. Выглядят они как обыкновенная белиберда. Наверняка необходимы связующие моменты, чтобы получилась целая картина. Только, видите ли, все это в сейфах на Как-Бишь-Ее стрит. Концы с концами не сходятся.

— А может, так и задумано? — предположил я, чувствуя, как у меня коченеют ноги. — Может, на этой стадии смысла и не требуется? Видно, есть причины скрытничать. Кроме того, некоторым продюсерам нравится, когда режиссер импровизирует по ходу развития событий.

— Нил Дивайн не из таких. Он ни разу в жизни не импровизировал, ответил Конрад, выглядывая из-под шапки залепленных снегом волос. — Если в рабочем сценарии Нила указано, что там-то вам следует надеть котелок, а в эпизоде номер двести восемьдесят девять сплясать канкан, так оно и случится.

Что же касается Отто, то пока не будет учтено все до последней спички, до последнего пенни, он и пальцем не пошевелит.

— Он слывет чересчур осторожным.

— Осторожным? — Конрада передернуло. — А не кажется ли вам, что вся эта компания с большим приветом?

— Все киношники с большим приветом, — признался я. — Однако, впервые попав в их среду, мне трудно определить, насколько они отклоняются от нормы.

Что думают на этот счет ваши коллеги?

— Какие еще коллеги? — мрачно спросил Конрад. — Джудит Хейнс со своими моськами валяется в постели. Мэри Стюарт, по ее словам, у себя в каюте пишет письма. А на самом деле — завещание. Если Гюнтер Юнгбек и Ион Хейтер и имеют собственное мнение, то они его тщательно скрывают. Во всяком случае, они и сами тронутые.

— Даже для актеров?

— Сдаюсь, — невесело улыбнулся Конрад. — После похорон у меня мрачное настроение. Просто эти господа ничего не смыслят в вопросах кинематографии.

Во всяком случае, британской. Это и неудивительно, ведь Хейтер работал лишь на американских студиях, Юнгбек в Германии. Да не такие уж они и тронутые, просто у меня нет с ними точек соприкосновения.

— Но вы же обязаны общаться.

— Не обязательно. Я люблю ремесло актера, но работа с фильмом навевает на меня тоску, с коллегами я не общаюсь. Так что я и сам тронутый. Однако Отто за них горой, и этого мне достаточно. Будь их воля, оба давно бы меня вытолкали из съемочной группы. — Он снова зябко повел плечами. — Любопытство Конрада не удовлетворено, но с Конрада достаточно. Разве вы как доктор не посоветуете мне воспользоваться щедростью капитана и выпить за упокой душ усопших?

Капитан разливал виски так бережно, что было ясно: оно из его собственных запасов, а не Отто Джеррана. Закутавшись в пестрый плед, Отто молча сидел в своем кресле. В кают-компании собралось человек двадцать члены экипажа и пассажиры. У всех был мрачный вид. Я удивился, увидев Джудит Хейнс рядом с ее мужем, Майклом Страйкером, предупредительно склонившимся к ней. Удивился присутствию маленькой Мэри. Чувство долга, видно, пересилило в ней отвращение к спиртному. И еще больше поразился тому, что в ней не было обычной заносчивости. Но ни отсутствию Мэри Стюарт, ни Хейсмана и Сэнди не удивился. Юнгбек и Хейтер, с которыми, по его словам, у Конрада было мало общего, сидели рядом. Они действительно походили на киноактеров, какими я их себе представлял. Хейтер высок, белокур, красив, молод, правильные черты живого, выразительного лица. Юнгбек лет на пятнадцать старше, крепко сбитый, плечистый. В темных волосах едва заметная седина; обаятельная, чуть грустная улыбка. Я знал, что в картине ему отведена роль главного злодея, однако на злодея он не был похож.

Тишина в кают-компании объяснялась не только значимостью события. Своим приходом мы, должно быть, прервали капитана на полуслове. Он налил нам виски, я отказался. Затем капитан Имри продолжил свою речь.

— Да, произнес он внушительно, таков обычай, таков обычай. Они ушли от нас, погибли трагически, три сына Британии.

Хорошо, что Антонио не слышит этого заявления, подумал я.

— Что для вас значит остров Медвежий? — вопрошал капитан. -Думаю, ничего. Просто точка на карте. Как остров Уайт в Англии или Кони-Айленд в Америке. Географическое название. Но для таких, как мистер Стокс и я, это нечто большее. Остров Медвежий... Тут за одну ночь мальчишки взрослели, а люди пожилые, вроде меня, дряхлели.

Капитана Имри словно подменили. В словах старого моряка звучала грусть, но не было горечи. Настроение его передалось слушателям, и они перестали поглядывать на двери.

— Мы называли его воротами, — продолжал капитан. — Воротами в Баренцево и Белое море, воротами в русские порты, куда мы водили конвои в те долгие годы войны, с окончания которой минуло уже столько лет. Если ты проходил ворота и возвращался назад, тебе везло; совершив этот путь раз пять или шесть, ты расходовал везенье на всю оставшуюся жизнь. Сколько раз мы проходили ворота, мистер Стокс?

— Двадцать два. — Впервые мистер Стокс ответил сразу, не важничая.

— Двадцать два раза. Я рассказываю об этом не потому, что сам участвовал в тех конвоях, а потому, что на долю моряков, ходивших в Мурманск, досталось гораздо больше страданий, чем кому-либо еще. И именно там, у этих ворот, им приходилось особенно трудно, поскольку денно и нощно поджидал нас там противник и наносил удар за ударом. Отличные корабли и отличные парни — наши и немцы — покоятся в этих водах. Здесь самое большое в мире кладбище кораблей. Теперь кровь смыта и вода чиста. Но она, эта кровь, не смыта с нашей памяти. Прошло тридцать лет, но я не могу без волнения слышать это слово — Медвежий.

Капитан зябко передернул плечами и едва заметно улыбнулся:

— Разболтался, старый пустомеля. Теперь вы понимаете, какой это кошмар, когда перед вами стоит и чешет языком старый болтун. А хотел я сказать вот что. Товарищи наши попали в хорошее общество. — Подняв стакан, Имри прибавил:

— Вечная им память.

Вечная память. Нутром я ощущал, что слова эти произносятся не в последний раз.

Тут я увидел какую-то фигуру, мелькнувшую за окном. Я был почти уверен, что это Хейсман. Если это так, возникают три вопроса, требующие немедленного ответа: почему, идя в сторону кормы, он выбрал наветренную, а не подветренную сторону надстройки? Уж не затем ли, чтобы его не разглядели в залепленные снегом окна кают-компании? И наконец, что он делает на верхней палубе в такую стужу, которой он якобы патологически боится?

Я не спеша вышел за дверь с подветренного борта. Подождал, не пойдет ли кто за мной. Почти сразу следом за мной вышел Гюнтер Юнгбек. Спокойно улыбнулся мне и направился в сторону пассажирских кают. Я подождал еще немного, затем по скоб-трапу поднялся на шлюпочную палубу, очутившись позади ходовой и радиорубки. Обошел вокруг трубы и втяжных вентиляторов, но никого там не обнаружил. И то сказать: без крайней необходимости на ботдек, где не было никакой защиты от ледяного ветра, не пришел бы и белый медведь. Пройдя к корме моторного баркаса, я спрятался за вентилятор и начал наблюдать.

Сначала я не увидел ничего любопытного, кроме множества покрытых снегом предметов, укрепленных на кормовой палубе, уставленной бочками с горючим.

Там же на кильблоках стояла пятиметровая рабочая шлюпка. Внезапно кто-то отделился от большого квадратного ящика — кабины вездехода. Человек из-под руки стал вглядываться в мою сторону. Заметив прядь соломенных волос, я тотчас догадался кто это. Почти сразу к девушке подошел какой-то мужчина.

Даже не успев разглядеть его худое аскетическое лицо, я понял, что это Хейсман.

Взяв Мэри за руку, он стал ей что-то внушать. Я опустился на колени, чтобы меня не заметили, и попытался вслушаться в разговор. Но тщетно: ветер дул в другую сторону, да и беседовали оба тихо, как и подобает заговорщикам.