Искупление - Макьюэн Иэн Расселл. Страница 68

На обратном пути к Парламент-сквер у Брайони от того, что они так много смеялись, слегка кружилась голова и ощущалась слабость в коленках. Она удивлялась, как быстро, оказывается, может меняться ее настроение. Чувство вины и тревоги не исчезло, но отодвинулось на задний план, переживания временно утратили остроту. Держась за руки, девушки перешли Вестминстерский мост. Половодье начинало спадать, и в ярком солнечном свете изрытый мириадами дождевых червей ил, оставшийся на берегах, казался сияющей фиолетовой пленкой, испещренной крохотными резкими штрихами. Свернув на Лэмбет-Пэлэс-роуд, девушки увидели перед въездом в больничные ворота колонну армейских грузовиков и притворно тяжело вздохнули: опять распаковывать и раскладывать оборудование.

Но очень скоро они заметили среди грузовиков санитарные машины, а подойдя ближе, увидели носилки, десятки носилок, беспорядочно сваленных на землю, а также кучи полевых форм и грязных бинтов. Тут и там группами стояли оцепеневшие неподвижные солдаты, одни были в кровавых бинтах, другие лежали на земле. Больничные грузчики вытаскивали из кузовов винтовки. Между ранеными сновали сестры, врачи и санитары. Перед входом стояло пять-шесть каталок – явно недостаточно. С минуту Брайони и Фиона ошарашенно смотрели на все это, потом не сговариваясь бросились вперед.

Уже через несколько секунд они были среди раненых. Свежий весенний ветерок не мог разогнать смрада выхлопных газов и гниющих ран. Лица и руки солдат были черными, и, с одинаково стриженными тусклыми короткими волосами, с бирками, выданными им на сборных санитарных пунктах, они были почти неотличимы друг от друга – дикое племя мужчин, пришедших из страшного мира. Даже те, что стояли, казались спящими. Из больницы выбегали все новые врачи и медсестры. Один из врачей принял на себя обязанности разводящего, и система сортировки раненых четко заработала. Самых тяжелых укладывали на каталки. Впервые за весь период обучения к Брайони обратился врач-ординатор, которого она никогда прежде не видела:

– Беритесь за тот конец носилок.

Сам врач взялся за передние ручки. Ей еще не доводилось носить носилки, и ее поразило, какие они тяжелые. Когда они с врачом и раненым уже были в здании, прошли ярдов десять по коридору, она почувствовала, что левая рука немеет. На кителе раненого были сержантские лычки. Он был бос, и от его посиневших пальцев исходил гнилостный запах. Повязка на голове покрылась алыми и черными пятнами. Края разорванных брюк въелись в рану на бедре. Брайони показалось, что она видит выпирающий осколок белой кости. Каждый их шаг причинял сержанту чудовищную боль. Его веки были плотно сомкнуты, но рот беспрерывно открывался и закрывался в беззвучной мольбе. Если левая рука подведет Брайони, носилки накренятся. Когда они вошли в лифт и наконец поставили носилки на пол, пальцы у нее уже почти отнялись. Пока лифт медленно поднимался, врач определял пульс у раненого и громко сопел при этом. На Брайони он не обращал никакого внимания. Третий этаж проплывал мимо, и она думала только об одном: сможет ли она преодолеть последние несколько ярдов до палаты. Наверное, она обязана была предупредить врача, что не сможет. Но врач, стоя к ней спиной, уже с лязгом раздвинул железные створки наружных дверей лифта и велел поднимать носилки. Она молилась лишь о том, чтобы левая рука не отказала и чтобы врач шел побыстрее. Если она уронит носилки, то не переживет позора. Раненый с почерневшим лицом продолжал открывать и закрывать рот, словно что-то жуя. Его язык был покрыт белым налетом. Почерневшее, так же как лицо, адамово яблоко поднималось и опускалось. Брайони не могла отвести от него взгляд. На пороге палаты ее пальцы начали соскальзывать с ручек. На ее счастье, кровать оказалась возле двери, рядом уже стояли медсестра и опытная санитарка. Когда носилки расположили параллельно кровати, пальцы Брайони разжались, но она вовремя подставила колено. Деревянная ручка впилась ей в бедро. Носилки закачались, однако медсестра подхватила их. У раненого вырвался вздох, напоминающий вздох изумления, словно он не верил, что боль может быть такой ужасной.

– Девушка, ради Бога, – пробормотал врач.

Они переложили сержанта на кровать.

Брайони постояла немного, не зная, нужна ли она здесь еще. Но теперь все трое хлопотали над раненым и не обращали на нее никакого внимания. Санитарка снимала повязку с его головы, сестра разрезала брюки. Ординатор, подойдя ближе к свету, изучал бирку, которую оторвал от рубашки сержанта. Брайони тихонько кашлянула, сестра оглянулась, явно раздраженная тем, что практикантка все еще здесь.

– Не бездельничайте, сестра Толлис. Спускайтесь вниз и помогайте!

Брайони униженно побрела назад, чувствуя, как в животе разливается ощущение пустоты. В первый же момент, когда война коснулась ее непосредственно, она оказалась не на высоте. Если ее опять заставят нести носилки, она не продержится и полдороги до лифта. Но и отказаться не посмеет. А если она выпустит ручки, то просто уйдет, соберет вещички и отправится в Шотландию, запишется там в добровольческую Земледельческую армию, на сельскохозяйственные работы. Так будет лучше для всех. Проходя по коридору нижнего этажа, она увидела Фиону, державшую передний край носилок, которые несли навстречу. Фиона была сильнее Брайони. Лица человека, лежавшего на носилках, почти не было видно под бинтами, открытым оставался лишь черный овал на месте рта. Девушки встретились взглядами, и что-то пробежало между ними: потрясение или стыд оттого, что еще совсем недавно они хохотали в парке.

Выйдя на улицу, Брайони с облегчением заметила, что последние носилки поднимают на каталку и санитары ждут, чтобы увезти ее. Опытные медсестры, в том числе и из ее отделения, стояли, выстроившись в шеренгу, с чемоданами у ног. Однако времени расспрашивать, куда их направляют, не было. Видно, где-то происходило нечто еще более ужасное. Теперь дошла очередь до ходячих раненых. На улице их оставалось больше двухсот. Какая-то сестра велела Брайони отвести пятнадцать человек в палату сестры Беатрис. Они пошли за ней цепочкой по двое, как школьники на прогулке. У одних были подвязаны руки, другие имели черепные травмы или ранения грудной клетки. Трое ковыляли на костылях. Никто не разговаривал. У дверей лифта образовалась пробка из каталок: одни следовало спустить в полуподвал, где находились операционные, другие – поднять в палаты. Брайони нашла место в нише, где раненые на костылях могли подождать сидя, велела им никуда не уходить, а остальных повела по лестнице пешком. Двигались они медленно, отдыхая на каждой площадке.

– Уже недалеко, – все время повторяла она, но подопечные, казалось, не слышали ее.

О прибытии в палату Брайони, согласно правилам, была обязана доложить старшей сестре. Но той не оказалось в кабинете. Брайони обернулась к команде, стоявшей у нее за спиной. Однако раненые смотрели не на нее. Они вперили взгляды куда-то поверх ее головы, в викторианский простор величественной палаты с высокими колоннами, пальмами в кадках и аккуратно выстроенными кроватями, застеленными одеялами с отворотами чистейших простыней.

– Подождите здесь. Придет старшая сестра и укажет каждому его кровать, – сказала Брайони и направилась в дальний угол, где сестра и две санитарки обихаживали больного, но тут же услышала шаркающие шаги позади и, оглянувшись, увидела, что солдаты вползают в палату. Ужаснувшись, Брайони хлопнула в ладоши: – Назад, пожалуйста, отойдите назад и ждите.

Но они уже разбрелись по палате, каждый сам выбрал себе постель. Не получив указаний, не сняв ботинок, не приняв ванну, не пройдя санобработку, не переодевшись в больничные пижамы, они укладывались на кровати. На фоне подушек уже вырисовывались их черные лица и немытые слипшиеся волосы. Сестра решительным шагом вышла из своего угла, в величественной тишине палаты эхо удвоило дробь ее каблуков. Подойдя к кровати, на которой лицом вверх лежал и нянчил свою выскользнувшую из перевязи руку солдат, Брайони дернула его за рукав. Солдат вытянул ноги, на одеяле остался черный масляный след. Это она во всем виновата.