Искупление - Макьюэн Иэн Расселл. Страница 69

– Немедленно встаньте, – сказала Брайони, когда сестра уже стояла рядом, и тихо добавила: – Существует же определенная процедура.

– Раненым нужно поспать. Оставим процедуру на потом. – Сестра говорила с ирландским акцентом. Положив руку на плечо Брайони, она развернула ее так, чтобы видеть нагрудную, карточку. – Сестра Толлис, отправляйтесь в свое отделение. Думаю, там вы нужнее, – добавила она и осторожно подтолкнула Брайони к выходу.

В этом отделении, в отличие от ее собственного, прекрасно обходились без дисциплинарных строгостей. Раненые уже спали, а она снова выставила себя идиоткой. Ну конечно же, им прежде всего необходимо выспаться. А она просто действовала так, как ее учили. В конце концов не она устанавливала все эти правила. Ей в течение нескольких месяцев вдалбливали процедуру приема новых больных. Откуда ей было знать, что на самом деле это ничего не значит? Брайони негодовала, пока шла до своего отделения, но тут вспомнила о трех раненых на костылях, которых оставила ждать лифта, и поспешила вниз по лестнице. Ниша оказалась пустой, в коридоре тоже не было видно ее подопечных. Ей не хотелось демонстрировать собственную некомпетентность, расспрашивая сестер и санитаров. Вероятно, кто-то уже поднял раненых наверх. Больше она их никогда не видела. Ее собственное отделение ввиду огромного количества раненых было преобразовано в нечто вроде перевалочного пункта для последующей неотложной хирургии. Впрочем, название значения не имело. Можно было назвать его и фронтовым эвакуационным пунктом. Набрали новых сестер и старших санитарок. Пять или шесть врачей занимались самыми тяжелыми пациентами. Прибыли два священника, один сидел у кровати лежавшего на боку раненого, другой читал молитву над умершим, с головой накрытым одеялом. На всех сестрах и санитарках были марлевые маски, у всех, в том числе и у докторов, – засучены рукава. Медсестры бесшумно сновали между кроватями, делали уколы – скорее всего морфия, – ставили капельницы для переливания крови или плазмы. Красные и желтые пластмассовые мешочки свисали с высоких стоек, как экзотические фрукты. Практикантки разносили по палатам бутылки с горячей водой. Просторные помещения были наполнены тихим резонирующим гулом, больничным гулом, который то и Дело пронизывали стоны и крики раненых. Все койки были заняты, вновь прибывавших оставляли на носилках, которые ставили между кроватями, чтобы иметь возможность и этим больным делать внутривенные вливания. Два санитара всегда были наготове, чтобы выносить покойников. Склонившись над кроватями, сестры снимали с раненых грязные повязки. Каждый раз приходилось решать, что лучше: делать это медленно и осторожно или резко рвануть, чтобы боль хотя бы была кратковременной. В этом отделении предпочитали второе, что чаще всего и становилось причиной криков. И повсюду висел специфический спертый запах – смесь вязкого кисловатого запаха свежей крови, вони грязной одежды и пота, солярки, дезинфицирующих средств, медицинского спирта, а поверх всего – смрад гангренозной плоти. Двум раненым, отправленным в операционную, пришлось сделать ампутацию.

Ввиду того, что большинство старших сестер откомандировали в эвакуационные госпитали, расположенные ближе к фронтовой зоне, а поток раненых все прибывал, теперь в отделении распоряжались сестры среднего звена. Практиканток из набора Брайони наделили новыми обязанностями. Для начала ей велели снять грязную повязку с ноги капрала, лежавшего на носилках у двери, и обработать рану. Новую повязку накладывать не следовало до того, как рану осмотрит врач. Капрал лежал лицом вниз. Когда она, опустившись на колени и приблизив губы к его уху, объяснила, что собирается делать, его лицо исказила гримаса.

– Простите заранее, если я буду кричать, сестра, – пробормотал он. – Да, вы уж промойте ее. Я не хочу потерять ногу.

Брючина была разорвана. Наложенная кое-как повязка казалась относительно недавней. Брайони начала разматывать бинт. Когда продеть руку под голень раненого оказывалось невозможно, она прибегала к помощи ножниц.

– Меня подцепило в Дувре, на набережной.

Теперь рану, распоровшую ногу от колена до щиколотки, прикрывала только марля, почерневшая от свернувшейся крови. Черной была и вся безволосая нога. От ужаса Брайони приоткрыла рот.

– Как же вас угораздило? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал бодро.

– Меня взрывной волной отбросило на забор из рваной рифленой жести.

– Не повезло. Сейчас я буду снимать марлю.

Она осторожно подцепила уголок, капрал поморщился.

– Сосчитайте до трех и быстро рваните, – попросил он и стиснул кулаки.

Брайони крепко зажала край марли большим и указательным пальцами и резко дернула. В голове промелькнуло детское воспоминание о знаменитом фокусе со скатертью, который показали как-то у нее на дне рождения. Марля оторвалась в один прием со скрипучим звуком – словно разъединили два склеенных листа бумаги.

– Меня сейчас вырвет, – сказал капрал.

Она быстро поднесла к его рту лоток. Раненый рыгнул, но и только. В складках кожи на затылке появились капельки пота. Рана имела не менее восемнадцати дюймов в длину, а может, и больше, и изгибалась чуть ниже колена. Швы были наложены неумело и неровно. В нескольких местах один край разорванной кожи накладывался на другой, обнажая жировой слой с крохотными вкраплениями, похожими на миниатюрные гроздья винограда, проросшие сквозь расщелины.

– Не двигайтесь, – попросила Брайони. – Я буду обрабатывать кожу вокруг и не хочу задеть рану. – По правде говоря, ей вообще не хотелось прикасаться к его ноге.

Нога была черной и мягкой, как перезрелый банан. Брайони обмакнула вату в спирт и, страшась, что кожа начнет сходить вместе с грязью, осторожно провела тампоном вокруг щиколотки в двух дюймах от краев раны. Потом еще раз, уже решительнее. Кожа оказалась упругой, поэтому Брайони усиливала нажим, пока капрала не передернуло. Она убрала руку и осмотрела очищенные участки. Тампон стая черным. Это не гангрена. Она не смогла сдержать вздоха облегчения, у нее даже перехватило дыхание.

– В чем дело, сестра? – спросил раненый. – Вы можете сказать мне всю правду. – Приподнявшись на локтях, он попытался через плечо заглянуть ей в глаза. В его голосе звучал страх.

Брайони сглотнула и невозмутимо произнесла:

– Мне кажется, заживление идет хорошо.

Она оторвала еще клочок ваты. Нога была в мазуте, смешанном с прибрежным песком, отмыть его было нелегко. Через несколько минут Брайони, двигаясь вдоль раны, очистила кожу уже дюймов на шесть и тут почувствовала, как ей на плечо опустилась рука, и услышала женский голос:

– Хорошо, сестра Толлис, но нужно немного побыстрее. Брайони стояла на коленях, склонившись над носилками, зажатыми между соседними кроватями, поэтому обернуться было трудно. А к тому времени, когда ей это удалось, она увидела лишь удалявшуюся знакомую фигуру. Когда она начала промывать кожу между швами, раненый уже спал. Он дергался и вздрагивал во сне, но не просыпался. Изнеможение действовало как снотворное. Когда, закончив обработку, она распрямилась и собрала грязные тампоны, подошел врач и отпустил ее.

Тщательно вымыв руки, она получила новое задание. Теперь, когда у нее за плечами было пусть маленькое, но достижение, все выглядело по-иному. Ей поручили поить солдат, пребывавших в забытьи. Было важно предотвратить их обезвоживание. Ну же, рядовой Картер. Попейте и можете спать дальше. А сейчас приподнимитесь… Одной рукой она держала маленький эмалированный поильник, пока они тянули воду через его носик, другой прижимала к фартуку грязные головы этих гигантских младенцев. Потом снова отмывала руки и разносила судна. Никогда еще это занятие не вызывало у нее так мало неприятных ощущений. Ее послали ухаживать за солдатом, раненным в живот. Этот несчастный лишился части носа. Сквозь дыру в окровавленном хряще Брайони видела зев и изодранный корень языка. От нее требовалось вымыть несчастному лицо. Как и в первом случае, этот человек был перепачкан мазутом и въевшимся в кожу песком. Раненый не спал, как она догадалась, но лежал с закрытыми глазами. Морфий успокоил его, он медленно раскачивался из стороны в сторону, будто в голове у него звучала музыка. Когда из-под грязевой маски стало проступать лицо, она вспомнила проявляющиеся картинки, которые так любила в детстве: трешь тупым концом карандаша – и возникает рисунок. Среди раненых вполне мог оказаться Робби, подумала она. Вот так же она могла снять повязку, осторожно начать оттирать ватным тампоном пятна грязи, и вдруг показались бы знакомые черты; а он повернул бы к ней благодарное лицо и, увидев, кто она, взял ее за руку и молча сжал в знак прощения. А потом позволил бы ей укрыть его одеялом и убаюкать.