За далью волн - Асприн Роберт Линн. Страница 51

— Я ничего не видел и ничего не слышал. Вот за Кея и Бедивира не ручаюсь — как и за барда твоего, между прочим.

Что ж.., и правда, Питер не смог бы доказать, действительно ли Анлодда передумала убивать Артуса за несколько мгновений до того, как Ланселот, опередив преторианцев, вбежал в покои Dux Bellorum.

— Понимаю. Благодарю тебя, государь. — Она шагнула прочь, но обернулась. — Ланселот? Скажи, и в туннеле.., ты тоже ничего не почувствовал?

— Ничего. Там все было, словно в страшном сне.

— Вот и славно. Я тоже ничего не помню. — Она быстро оглянулась, убедилась, что за ними никто не наблюдает, встала на цыпочки и поцеловала Питера в губы. — Я разыщу тебя в Камлание.., есть кое-что.., о чем мне хотелось бы поговорить. Прощай.

И она заскользила по палубе, легонькая, словно фея.

«Иисусе, Господи! Вот в чем дело!» Питера вдруг осенило: он понял, почему не смог убить Медраута! Селли Корвин была хладнокровной террористкой из ИРА. Она бы ни за что, ни при каких обстоятельствах не выложила саксу Куге планы Меровия.

Медраут никак не мог быть Селли. Так сглупить Селли не могла, а Медраут этим проступком обелил свое имя.

На миг на душе у Питера стало легко. И из-за того, что он не убил ни в чем не повинного парня, и из-за того, что тот не являлся Селли Корвин. Такой славный малый. Но радость тут же сменилась беспомощностью и отчаянием.

«Но ведь получается, что я снова отброшен в самое начало. Если не Медраут, то кто? Корс Кант? Моргауза? Гвинифра?» Питер судорожно вдохнул. Гвинифра. Уже много дней он почти не вспоминал о золотоволосой принцессе из Камланна — о девушке его мечты, которая волею судеб оказалась женой его командира. Что же ему делать с Гвинифрой?

«Их любовь разрушила Камланн», — напомнила Питеру история. Но Камелот так или иначе должен пасть, потому что в настоящей истории никакой кельтско-римской империи не существовало. Римляне ушли, откатились на запад, а бывшие западные провинции на тысячу лет погрузились в пучину Темных Веков. «Но я люблю ее, и я знаю, что моя любовь вызовет разрушение всего артуровского мира.., и все же я сознательно, по доброй воле иду на греховное деяние, к духовной гибели, и нацепляю на себя маску консерватора реальности ради того, чтобы спрятать под ней животную похоть».

Питер закрыл лицо ладонями. О, ужас! Он не мог вспомнить лица Гвинифры.

Глава 33

Волны вздымались и падали, налетали и отступали, влекомые ветром, гонимые течением и луной. Давление падало — Питер чувствовал это по тому, как разболелись у него коленные суставы. Серые тучи затягивали небо. На сердце у Питера было так тяжело, словно на шею ему привязали камни, дабы бог моря Ллир быстрее получил свою жертву.

Оставшаяся часть пути от Харлека тянулась без происшествий. «Святая кровь» плыла, держась довольно близко от берегов, но с берега ее явно не видели. Море и небо стали одинакового серо-свинцового цвета и слились настолько, что горизонт стал неразличим.

Матросы и воины передвигались по палубе, потупив глаза. Они казались Питеру командой обреченных в ожидании Судного дня. Все до единого кашляли, и казалось, могут докашляться до того, что превратятся в высохшие мумии… Трое человек исчезли. Куда они подевались? Упали за борт? Испарились? Капитан Нав помолился о том, чтобы их души достались Ллиру-Нептуну. За борт сбросили три бутылки крепкого вина.

Через три ночи и четыре дня.., на утро пятого дня они наконец вошли в Северн и смогли вскоре причалить и забрать на борт лошадей. Затем они еще раз пересекли реку на триреме, после чего наконец сошли на берег. Не ведя журнал, Питер быстро начинал терять счет дням. На самом деле миновало уже семнадцать дней с той поры, как он свалился в эту кроличью нору.

— Господь отвернул от нас лицо Свое, — сказал один из сикамбрийцев. Вообще, вид у войска Питера был подавленный донельзя. Только Меровий оставался по обыкновению непроницаемым и непоколебимым.

— Насчет Бога я не скажу, — возразил Кей. — И сердце Митры, и его помыслы не открываются простым смертным. Но наверняка солнце Dux Bellorum закатилось и не встанет до тех пор, пока не вернемся и не выбьем этих подонков из Харлека.

— Ты это кому говоришь? Тут с тобой никто не спорит, — пожал плечами Питер. — Далось тебе проповедовать церковному хору.

— Нам понадобятся три легиона. Мы должны сокрушить этих засранцев.

— Скажи об этом Артусу. Я тебя поддержу.

Отряд, понесший большие потери (теперь в нем насчитывалось всего двадцать три человека), двигался в сторону Камланна. От земли тянулся густой туман, наполненный запахами гниющих растений. Эхом разносились по округе топот копыт и чавканье грязи. Все молчали, кроме набожного сикамбрийского младшего командира, который непрерывно шептал молитвы.

Наконец они перебрались через городскую стену и прорвались в Камланн, словно воры, под покровом темноты. Питер распустил воинов, разбудил конюшего, оставил Меровия в триклинии и коротко отчитался перед Артусом. Кей при этом стоял рядом с Питером и согласно кивал. Затем Питер удалился в свою комнатушку, пообещав королю подробный отчет наутро.

Питер отдернул занавес, закрывавший вход в его комнату — в комнату Ланселота, — и ничком повалился на набитый соломой матрас. Он так устал, что даже не замечал, насколько же это неудобное ложе, как колются соломинки.

— Нет ничего лучше дома, — проговорил он. — Нет ничего лучше дома. Нет ничего лучше дома.

Питер поджал колени и крепко уснул. «Девятнадцать дней на задании смертника», — вот была его последняя мысль перед тем, как уснуть. А во сне ему привиделся Джим Хокинс, который стрелял из автомата в Долговязого Джона Сильвера.

Глава 34

Я проспала всю ночь и полдня. Проснулась ближе к полудню, встала и долго бродила по покоям принцессы Гвинифры — совсем как та мертвая греческая девица — Эвридика, про которую частенько поет Корс Кант. Наверное, это его любимая песнь, а вот мне больше нравятся другие — те, что он не поет при Артусе. Наверное, потому, что это слишком дерзкие песни. Они про то, как любовь побеждает все на свете, про то, как влюбленные, не страшась обреченности, готовы потерять все, что имеют, лишь бы только быть вместе — в браке или без него. Это римлянам непременно подавай замужество.

Но в такую смерть я не могла поверить! Харлек, Канастир, мой отец, его утраченная честь, мои собственные заблуждения… До того как я встала с постели, я просыпалась множество раз, и всякий раз не в силах была сразу вырваться из объятий сна. Мне снился выстоявший Харлек, где все дома были целые, а горожане храбро сражались с захватчиками, и принц Харлека был отважным полководцем в великой империи Dux Bellorum.

И еще мне снилось окно, в которое лился солнечный свет. Он слепил глаза, обжигал щеки. Это тоже было в Харлеке. Я даже точно знала, что это за день, и что это за комната. Покои моего отца и день, когда умерла моя мать. Но я не переживала, потому что понимала, что это всего лишь сон… На самом деле мама была жива. Но потом я проснулась, и груз памяти придавил меня к постели. Я вспомнила, что мать моя умерла от родильной горячки и унесла с собой в могилу мою нерожденную сестру. Я плакала, я так хотела, чтобы со мной поговорил отец, чтобы он прижал меня к себе, обнял, как обнимал дядя Лири.

Я снова проснулась. Десяти лет моей жизни как не бывало. Мне было восемнадцать, а не восемь. И я сидела на кровати в покоях принцессы в Камланне и мечтала о моем единственном, о моем Орфее — ясном, как солнышко за облаками. И не было больше на свете моего города. Не в домах тут дело — ведь многие стояли до сих пор. У Харлека не осталось души.., свою душу он продал ютам за глоток воздуха, за лишнюю свечу, за краткий промежуток жизни между безлунной ночью и новолунием.

О, Гадес! Я села на кровати, убедилась, что я одна, и сбросила сорочку. Я стояла, озаренная холодным солнцем, и молилась той дикой богине, которой молится Гвинифра, и просила ее войти в меня и осушить мои слезы. Плакать о тех, кто купил свободу ценой собственной жизни, — это все равно, что жалеть мужа, который проиграл последний солидус в кости и теперь не может уплатить подати. Он сам точно знает, что ему нужно, так вот пусть и зарабатывает деньги потом и кровью.