Каждый любит как умеет - Малышева Анна Витальевна. Страница 93

– Я ее знакомый, – опасливо ответил Макс. – И я хочу вас предупредить – что бы она там ни сделала… Она больна. И очень давно. Позвольте мне ее увезти.

Парень покачал головой:

– Не позволю. Это у вас она прячется? Как вас зовут? – И, услышав имя, усмехнулся: – А, так вы ее герой! Макс! Ладно, с вами тоже в милиции разберутся. Отойдите в угол и садитесь на пол. Как она.

Макс послушался его и сел так, чтобы видеть лицо Тани. Она сидела, глядя в пол, не шевелясь, будто замороженная. С соседнего участка доносились истошные крики какой-то домашней живности. Максу казалось, что это полный бред. «Если громко позвать, то соседи услышат… – подумал он. – Но выстрелить он успеет раньше, чем сюда кто-то прибежит».

Однако парень, по всей видимости, стрелять не собирался. Он достал из кармана ручку и несколько сложенных листков бумаги. Бросил их на пол перед Таней. Та чуть вздрогнула, но головы не подняла.

– Сейчас ты напишешь все, как было, – жестко сказал парень. – Возьми ручку.

Она послушалась и снова провела по лицу перепачканной в крови ладонью. Андрей бросил ей платок, которым вытирал пистолет:

– Вытрись. Пиши, начиная с того момента, как ты встретилась с Шимелевичем.

Макс навострил уши. Он ждал, что девушка хоть что-нибудь скажет. Но увидел, что она аккуратно расстилает на полу бумагу, укладывается на живот и, беспечно размахивая в воздухе ногами, начинает что-то писать. Она выводила буквы очень медленно, старательно, как-то по-детски. Андрей стоял над нею и следил за ее рукой.

– Не забудь написать про то, что сперва украла пистолет у Алексеевой, а потом подкинула его обратно.

Таня кивнула, продолжая выводить буквы. Виду нее был невинный и сосредоточенный. Максу сделалось нехорошо. Он увидел, что парень достает сигареты, и срывающимся голосом попросил разрешения закурить свои. Ему разрешили это сделать. И, только пару раз затянувшись, Макс понемногу начал понимать, что здесь происходит. Парень постепенно терял черты бандита. Он больше не бил девушку, не угрожал ей. Он только следил за тем, как она пишет.

– Извините, – тихо сказал Макс. – Что вы собираетесь делать?

– Я? – Парень издевательски взглянул на него. – Когда твоя подружка напишет все, как было, я заставлю ее подписать каждый лист. А потом возьму ее за шиворот, отволоку к соседям и попрошу, чтобы они вызвали милицию. Вот что я собираюсь делать. А ты бы лучше помолчал. Не мешай ей, еще что-нибудь забудет.

У Макса задрожали пальцы. Сигарета запрыгала в них, роняя искры. Он пробормотал:

– Так я и знал, что она куда-то вляпалась… Я хотел отнять у нее пистолет. Вы сами не из милиции? Что она натворила?

– А вы не знаете? – Андрей все еще заглядывал девушке через плечо.

– Я увидел ее два дня назад в невменяемом состоянии. И она мне ничего не рассказала.

Таня вдруг перестала писать. Подняла глаза, уставилась Андрею в колени и глухо сказала:

– Я дошла до Гриши.

– Пиши, – Андрей неожиданно присел рядом с нею и еле слышно что-то сказал. Таня смотрела в пустоту. Слышала она его или нет, было непонятно. Макс не выдержал:

– Послушайте, она больной человек! Ее сперва надо обследовать, а потом снимать показания! То, что она напишет сейчас, не примут к сведению! Я дам показания, что она больна уже три года! По крайней мере – три года!

– Ты что – врач? – спросил Андрей, проявляя к нему мимолетный интерес. Таня опять принялась писать. От усердия она даже высунула язык.

– Я психолог. – Макс без разрешения встал. – Таня, немедленно прекрати. Порви все это… Я буду требовать для тебя экспертизы. Что она натворила?

– Ваша подружка убила нескольких человек, – жестко ответил Андрей. – Последнего – два дня назад. И между прочим, это был ее друг. Верно, Таня?

Та кивнула, не отрываясь от бумаги. Еще несколько ровных строк, написанных ее детским почерком в полной тишине… Макс смотрел, как она встает на колени, с какой-то глупой аккуратностью складывает листки, протягивает их Андрею. Тот выхватил их и быстро прочитал.

– А теперь идем, – сказал он сразу потеплевшим голосом. Листки он спрятал в сумку Тани, все еще висевшую у него на плече. – Тебе дадут вкусных пирожков, а я поговорю по телефону.

Девушка хихикнула и встала. Макс увидел ее неподвижное серое лицо и глаза, больше напоминающие черные провалы. Он говорил себе, что узнает это лицо, знает его давно – и в то же время понимал, что не узнает и не знает этой девушки. Она спустилась с веранды, как будто позабыв о нем. Андрей шел рядом с нею и что-то говорил. Она изредка кивала, как будто соглашалась. Через минуту они исчезли за углом. На веранде остались только темные пятна крови – будто на этом месте зарезали курицу.

Через несколько часов девушка отказалась от своих письменных показаний. Она не признала своим ни один из найденных в ее сумке пистолетов. С пеной на губах отреклась от пейджера. Во время очной ставки с пожилой женщиной, у которой снимала комнату, отреклась от знакомства с нею. А также – от знакомства с ее внуком, которого соседи Гамбарян очень часто видели вместе с нею. Она потребовала адвоката и надолго замолчала. Ее беспокойный, пустой, бегающий взгляд ни на секунду ни фиксировался на каком-нибудь предмете. На вторые сутки после задержания ей потребовался врач. Гамбарян выглядела одновременно подавленной и возбужденной. Отказалась общаться с врачом, который ее осматривал, заявив, что вызывала «совсем не того». Психолог Максим Шустов, проходящий по делу свидетелем, подробно изложил историю своего знакомства с подсудимой в письменном виде. Последняя страница его показаний заканчивалась, пожалуй, излишне эмоционально. «Я прошу следствие отнестись к Гамбарян по возможности снисходительно. Насколько разрушена ее личность, несомненно, покажет экспертиза. Но я хочу высказать свое личное мнение на этот счет. Опыт моей работы убедил меня, что зерно преступника…»

– …Заложено в каждом человеке, – продолжал он, ставя в сторону опустевшую чашку из-под кофе. – Вот я, например, никогда не решусь заявить, что никого не убью, ничего не украду, не дам ложных показаний. Преступное начало есть в каждом. Но в ком-то оно еще дремлет, и его просто не видно. Меняются обстоятельства жизни, происходит толчок – иногда небольшой – и зерно дает первые всходы. Чем больше оно прорастает, тем больше разрушается личность, в которой оно пустило корни. Мне было страшно смотреть на Таню там, на веранде. Я понял, что она почти разрушена…

– Еще кофе? – Рыжеволосая женщина поднялась из-за стола и, не дожидаясь ответа, пошла к плите. Макс замолчал и поднял брови, глядя на Андрея. Тот прочел по его губам: «Я сказал что-то лишнее?»

– Вполне возможно, – громко ответил Андрей. – Лена, не надо возиться. Посиди с нами.

Извините, я устала. – Лена излишне тщательно сложила полотенце и вышла из кухни. Мужчины переглянулись. Макс был слегка смущен, Андрей выглядел спокойным. Этот психолог, с которым он познакомился при таких странных обстоятельствах, тем не менее внушал ему доверие. И первым, о ком он вспомнил, когда встретился с Леной, был Макс. У Лены были настолько расстроены нервы, что она вздрагивала от малейшего прикосновения. По состоянию здоровья она была выпущена из-под стражи до суда, и адвокат утверждал, что легко добьется условного осуждения за хранение оружия. Но Лена была подавлена и очень стеснялась того, что оба запястья у нее заклеены пластырем. Сам Андрей тоже жил в постоянном напряжении. Гамбарян в любую минуту могла заявить, кто именно стрелял из пистолета, из которого был убит ее сообщник. Правда, это заявление было бы голословным. Родственница убитого твердо заявляла, что внука убила именно эта девица, и больше никого в квартире не было. И по-своему она была, конечно, права. Но Андрей устал засыпать и просыпаться с одной и той же мыслью – что убил все-таки он.

– Как ты думаешь, – спросил Андрей, доставая сигареты. – Лена скоро оправится?

– Загадывать нельзя, – Макс тоже закурил. – Тюрьма, попытка суицида… Но у нее есть ребенок. Она привязана к тебе. Хоть какие-то социальные связи – уже хорошо. Но пока меня кое-что беспокоит. Она не желает говорить о своем муже. Боится этой темы. Он что – был садист?