Давай поженимся - Апдайк Джон. Страница 53

– Что еще, солнышко?

– Ты меня возненавидишь.

Ему надоело говорить “нет”, и он промолчал.

Тогда она сказала:

– Я солгала ему. Я ему сказала, что мы никогда…

– Что – никогда?

– Я сказала, что мы никогда не спали у нас в доме. Я подумала, что это было бы слишком ужасно при его самолюбии. Ну, разве не глупо?

– Нет, не глупо.

– Я сумасшедшая?

– Нет.

– Пожалуйста, не говори ему. Если мы все пойдем в суд, там я признаюсь, но только ты, пожалуйста, ему не говори. Это ведь не твой дом, Джерри. – Таблетка начала действовать, и она говорила как-то странно.

– А зачем, собственно, мне это нужно? – сказал он. – Чем меньше мне придется с ним говорить, тем лучше.

– Он так уязвлен в своем самолюбии.

– Ну, такое впечатление он постарался создать у тебя. И сейчас он старательно ведет к тому, чтобы все почувствовали себя виноватыми.

– Обещаешь, что не скажешь ему?

– Обещаю.

– Вот я, к примеру, очень многое никогда не скажу Руфи. Интимное.

– Я же сказал: обещаю. Ты думаешь, ты сможешь заснуть? Сколько сейчас, черт возьми, времени?

– Эй?

– Да?

– Помнишь, тогда, в Вашингтоне, на тебя напала бессонница? Я никак не могла понять, что тебя так мучило. А теперь знаю.

– Жизнь – мучительная штука, – изрек он. Она рассмеялась.

– Я прямо вижу, как у тебя губы поджались, когда ты это произнес, Джерри.. Вот теперь таблетка начала действовать. Я стала вся такая тяжелая.

– А ты расслабься, – посоветовал он ей. – Проснешься – и будет утро, и мир все такой же вокруг.

– Меня куда-то утягивает. Я боюсь. Мне страшно, как бы чего не случилось с детьми.

– Ничего с детьми не случится.

– Мне страшно – вдруг я не проснусь. И уже никогда не увижу тебя, и ты будешь любить другую. Снова влюбишься в Руфь. Ты ведь любишь ее, я это сегодня поняла.

– Обещаю: ты проснешься. Ты очень сильная, ты очень здоровая, ты не куришь. – Он прикрыл рукой рот и зашептал так, чтобы Руфь не могла услышать:

– Ты – солнышко.

– Я вынуждена повесить трубку, а то рука совсем отяжелела. В самом деле со мной ничего не случится?

– Ничего. Ты ведь уже не раз оставалась одна в доме.

– Не так.

– Ничего с тобой не случится.

– Спокойной ночи, любовь моя.

– Спокойной ночи, Салли.

На этот раз, когда он снова залез в постель, Руфь лишь спросила:

– Почему голос у тебя такой чудной, когда ты с ней разговариваешь?

Руфь встала рано, и в странно преломленном солнечном свете этого утра Джерри почувствовал, что он не вправе перекатиться на середину постели и поспать еще минутку, прежде чем она, по обыкновению, позовет его, чтобы он успел на поезд в 8.17. Он вспомнил обрывки своего сна. Все происходило как бы после вечеринки в большой гостиничной комнате с высоким потолком. Салли прикорнула на диване, и, как это бывало у них с Руфью, Джерри стал искать, что бы на нее накинуть. Он обнаружил на резной спинке стула грязный мужской дождевик с клетчатой подкладкой. Он укрыл им плечи Салли, но длинные ноги ее торчали: плащ оказался короток. Это был детский плащ, совсем маленький. А что было дальше, Джерри не помнил. Он встал, побрился и сошел вниз. Дети в пижамах казались нежными пчелками, гудевшими вокруг свечей из молока. Джоанна встретила его широкой хитренькой ухмылкой, раздвинувшей ее веснушки.

– А папа сегодня ночевал дома, – объявила она.

– Папа всегда ночует дома, – сказал Джоффри. Чарли потянулся через угол стола и натренированной рукой стукнул брата по голове.

– Ничего подобного. Они с мамой слишком много ссорятся.

Личико Джоффри, расплывшееся было от счастья, сморщилось, и улыбка сменилась рыданиями.

– Чарли, это – не наилучший способ, – сказал Джерри. – И не самый правильный.

– Он же дурачок, – оправдывался Чарли. Джоанна хихикнула.

– Чарли всегда говорит, что Джоффри – дурачок, – сказала она. – Развоображался.

– Ничего подобного, – сказал Чарли, обращаясь к отцу; маленькое личико его заострилось от напряжения. Он повернулся к Джоанне и сказал:

– Сама ты воображала. Джоанна развоображалась потому, что у нее есть дружок.

– Ничего подобного. Мама, чего он болтает, что у меня есть дружок, нет у меня никаких дружков. Он все врет. Врун. Воображала. Врун.

– Джерри, да скажи же им что-нибудь, – сказала Руфь, ставя на стол большую тарелку с намазанными маслом тостами. – Не стой так.

– Он… он… он… – заикаясь, произнес Джоффри, взывая к отцу, – он оби-идел меня.

– Он – дурачок, – деловито изрек Чарли, как неопровержимую истину; губы его лоснились от масла.

– Знаете, что я думаю по поводу этих ваших пререканий? – спросил, обращаясь к ним ко всем, Джерри, и сам же ответил:

– Кака. – Все дети – даже Джоффри – дружно рассмеялись, услышав от отца детское словцо. Личики их повернулись к нему, приподнялись, засветились в ожидании дальнейшего развлечения. – Знаете, кто вы, по-моему, такие? – спросил он. – По-моему, вы – какашки.

Они захихикали и заерзали.

– И еще тонкозадики, – добавил Чарли и быстро оглядел стол, проверяя, попал ли он в точку; легкое хихиканье подтвердило, что попал.

Джоффри, улыбаясь всеми своими ямочками, объявил:

– И вонючки.

– И тошнилки, – пропела Джоанна, словно изобретая новую считалку.

– И дыроколы, – внес свой вклад Чарли, после чего наступило такое веселье, что Джерри, боясь поверить своей догадке, на всякий случай постарался сдержать смех.

– Послушайте, мне кажется, это не слишком подходящая беседа за столом, – объявила Руфь. – Джоанна и Чарли, у вас всего семь минут на одеванье. Чарли, тебе придется снова надеть клетчатую рубашку, у меня не было времени выгладить белую, извини. – Она произнесла это с таким нажимом, что он, занудив было, тотчас умолк. – Джоффри, бери свой тост и отправляйся смотреть телевизор. Садись на пол: я не хочу, чтоб на диване среди подушек были крошки. – Наконец, Руфь и Джерри остались на кухне одни. – Что заставило тебя подняться в такую рань? – спросила она. Было тридцать пять минут восьмого; он сидел в нижней рубашке и в серых брюках от своего рабочего костюма.

– Чувство вины, – ответил он. – И страх. Как ты считаешь, идти мне сегодня на работу?

– А у тебя есть что-нибудь срочное? – спросила Руфь. Она слила недопитый детьми апельсиновый сок в чистый стакан и дала ему.

– В общем, нет. Эта реклама для Третьего мира скисает: Информационной службе США снова срезали ассигнования. – От сока стало жечь под ложечкой, и одновременно с болью он осознал, что наступивший день – качественно иной, чем предыдущий, и что отныне все дни будут такими. – Я думаю, мне лучше побыть здесь, чтобы принимать на себя огонь зениток.

– Это будет очень любезно с твоей стороны, – сказала ему Руфь. Лицо у нее было настороженное и застывшее. Она тоже только сейчас начала осознавать случившееся. – Мне б хотелось, чтоб ты сделал для меня кое-что.

– Что? – Его сердце запоздало подпрыгнуло от благодарности, когда он услышал, что все еще может быть ей полезен.

– Эти чертовы объявления, которые я обещала сделать к распродаже барахла. Прежде чем отбыть, ты не мог бы написать их за меня? Я обещала сделать пять штук. Это займет у тебя десять минут, и они, конечно, получатся куда лучше, чем у меня, сколько бы я ни старалась, даже если бы сумела взять себя в руки.

– Мне кажется, что ты вполне держишь себя в руках, – не без укора сказал он.

– Я приняла успокоительное. Я решила, что не могу позволить себе напиться, поэтому отыскала старые таблетки, которые принимала после рождения Джоффри. Не знаю, какое уж они оказывают действие, но я словно где-то парю, и меня слегка тошнит.

– Тошнилка, вонючка и тонкозадик?

– Очень они распустились. Учуяли беду, наверно? Они могли расколошматить всю посуду на столе, я бы и пальцем не шевельнула. Ну, пожалуйста, можешь ты написать эти объявления? Я не в состоянии думать о них – это для меня уж слишком.