Давай поженимся - Апдайк Джон. Страница 60

– Если он все-таки решит довести развод до конца…

– Нет. Даже и не думай. Этого не произойдет.

– Эй…

– Не плачь. Мы же знали, что все кончится. Я, во всяком случае, знала.

– Извини, я просто не могу с тобой расстаться, не могу подойти к этой последней минуте. Теперь, когда ты уже не моя, вся былая любовь вернулась, нахлынула. Ты выглядишь – обалдеть можно.

– Пожалуйста, уходи. Ты же, по-моему, принял решение. Будь добрым с Руфью, не смей ее наказывать за то, что ты принял такое решение.

– А ты найдешь себе кого-нибудь другого?

– Нет. – Она произнесла это очень быстро. Она дотронулась до его щеки кончиками пальцев. – Никто другой не сможет дать мне… – она помедлила, подыскивая слова, и, найдя их, улыбнулась, – …столько радости.

– Я никогда в жизни не чувствовал, что прав, – как бы это выразить, – только когда был с тобой. Я никогда не чувствовал себя дома – только когда был с тобой.

На лице Салли возникло выражение, какое появлялось у нее, когда люди, по ее мнению, устраивали “мелодраму”. Она пожала плечами и сказала:

– Я рада, что это был ты.

– Позвонишь мне, если я тебе понадоблюсь? Поговоришь со мной?

– Не думаю, нет. Это должен быть конец – раз и навсегда. Иначе люди решат, что мы совсем рехнулись. Спасибо тебе, Джерри.

Он хотел поцеловать ее, но она не далась.

В холле она повернулась к нему спиной прежде, чем он закрыл за собой дверь.

На дорожке он встретил Ричарда. Ричард взглянул на его лицо, на большой конверт у него в руке и сказал:

– Храбрости не хватило, а, Джерри? Джерри решил, что предстоит долгий разговор, и крепче сжал толстый конверт.

– Одно дело, – сказал он, – быть храбрым, когда речь идет о тебе самом, и совсем другое, когда речь идет о твоих детях.

– Угу, конечно, приятель Джерри, только об этом следовало подумать немного раньше. Но я заставлю тебя заплатить за все, дружище. Меня словно обухом ударило, а в нашем обществе принято расплачиваться за причиненную боль.

– Что ты с ней сделаешь?

Ричард закурил сигарету и впился взглядом в невидимую шахматную доску, на которой отважно рокировался его противник.

– Не знаю, Джерри, – сказал он, выпуская из угла рта дым и прикрыв от него один глаз – то ли слепой, то ли зрячий. – Я не спал, у меня не очень ясная голова.

– Она – твоя жена, – сказал Джерри. – Я провел с ней не один час, и все это время она считала себя твоей женой. И это твои дети, и это твой дом.

– Премного благодарен, – сказал Ричард. – Mucho gracias, senor. [31] – Он бросил едва начатую сигарету, раздавил ее в траве и вошел в свой дом, хлопнув дверью. Джерри стоял, застыв, как вор, и прислушивался. Дом молчал, воссоединение происходило молча, ни звука – только Цезарь царапал когтями гравий на дорожке, вернувшись после какой-то неспешной охоты в рощице к своему привычному укрытию в гараже.

Опустив верх своего “Меркурия”, Джерри ехал домой – свободный. В листве деревьев над его мчавшейся машиной было много багрянца и золота – рыжие пятна выскакивали из зелени и летели назад на фоне неба. Грозная Природа времен его детства, казалось, возродилась; в воздухе был привкус унижения и позора, но таков же, как ни странно, и вкус вечной жизни. Он обнаружил Джоффри и маленького Кан тинелли на заднем дворе – они пытались играть в бейсбол с помощью погнутой пластмассовой биты и мягкого мяча, и прежде, чем войти в дом, Джерри несколько раз бросил мяч сыну: эти мальчики – разновидности отринутого им “я” – были его ангелами-хранителями. Как хотелось ему, чтобы этот мирный миг длился вечно: стоять бы вот так на твердой осенней земле, видеть рядом маленькие грязные личики, смотрящие на тебя без осуждения, и читать на лице сынишки любовь и зависимость, а на лице соседского мальчика (что было еще убедительнее) – просто уважение к старшему, взрослому человеку. Но он не мог задерживаться – надо скорей бежать отсюда, скорее уединиться: у него работа. Он так и сказал миссис О. Она кивнула и извлекла из глубин своей грудной клетки воркующий звук, означавший покорность, надежду, что Руфь скоро вернется, и заверение в том, что с детьми все будет в порядке. Джерри поднялся наверх и надел пиджак к тем брюкам, которые с утра были на нем. В кухне он цветным карандашом нацарапал на обратной стороне счета за молоко: ВСЕ КОНЧЕНО. БУДЬ МОЕЙ. Подписался: Х.Х. И помчался в Нью-Йорк, тогда как основной послеполуденный поток машин мчался ему навстречу.

Ох, Джерри, никакой спешки нет, пусть пройдет столько времени, сколько тебе нужно, потому что я знаю, – всякий раз, как вижу тебя, знаю, что это – ты, именно ты – есть и будешь. И не так уж важно, что ты решишь и решишь ли вообще; не в нас дело – дело в нашей любви, в том, что мы чувствуем друг к другу, это мы должны оберегать, нельзя допустить, чтобы мир у нас это отнял.

Я хочу дотянуться до тебя.

Приходи, если можешь. Я здесь. Сама любовь к тебе делает меня счастливой, даже когда ты не приходишь ко мне.

Ты так говоришь, а ведь это не всегда будет правдой. Почему ты никогда не веришь мне?

На работе ему сказали, что в его отсутствие предложенные им идеи и наброски мультипликаций были отклонены конференцией по собачьему питанию. Он сел за свой стол в большой комнате, в то время как вестибюль уже полнился щебетом и стуком каблучков уходивших секретарш, и принялся набрасывать собак, вышагивающих на двух ногах и беседующих друг с другом. На его стальном письменном столе зазвонил телефон.

– Милый, что случилось?

– Не знаю, – сказал он Руфи. – Не случилось того, что должно было случиться. Согласна взять меня обратно? Или тебе бы не хотелось? Тогда я могу еще какое-то время пожить в коттедже.

– Конечно, согласна. А ты хочешь снова быть со мной?

– Видимо. Что-то не мог я сфокусироваться на бедняжке Салли: у меня засело в печенках, как ты надела свое платье для коктейля и вышла из моей жизни.

– Она была расстроена?

– Нет, она была невероятно спокойна и покорна. У меня такое чувство, что она сама этого хотела. У нее засел в печенках Ричард. И вот оказалось, что мы оба пусты.

– А Ричард был там?

– Приходил и уходил. Я видел его в самом конце, и он сказал мне, что у меня не хватило храбрости. Руфь помолчала, потом сказала:

– Как это подло. Он спросил:

– А как адвокат?

– О, прелестный человек. Еврей, примерно возраста моего отца, очень любезный и совершенно прелестный. Мы все обсудили в общих чертах: он считает, что подавать надо не в Алабаме, но после разговора с Ричардом думает, что дело до этого не дойдет.

– Значит, не дойдет. – Как страшно, как унизительно знать, что кто-то предвидел твои действия. Жена попыталась отвлечь его от этих мыслей:

– Ты бы видел, как я ехала в Кэннонпорт – еле плелась, это была просто мука. Мне гудели, меня обгоняли, а я думала: “У детей осталась теперь только я”, – и ехала медленно, как никогда. Просто удивительно, что сзади на меня никто не налетел.

– Можешь написать брошюру: “Как я стала ездить осторожно”, автор Руфь Конант.

– Почему ты в Нью-Йорке?

– Сам не знаю. Наверно, потому, что не могу в довершение всего потерять еще и работу. Мне здесь спокойнее. – Ждешь, что она тебе позвонит?

– Нет, ей-богу, этого я как раз не жду. Потерпишь еще часа два?

– О, конечно.

– Накорми детей, я вернусь к ужину, часов около восьми. Я люблю тебя.

– Ну и ну. Все так неожиданно. Я теперь уж и не знаю, на каком я свете. Он рассмеялся и сказал:

– Почему женщины такие смешные? Она тоже все время острила.

– Джерри?

– Да?

– Ты только не вздумай выкинуть чего-нибудь. Он снова рассмеялся.

– Например, взрезать себе вены? Вам всем тогда бы крупно повезло.

– Не говори глупостей.