Дюжина аббатов - Манчинелли Лаура. Страница 22

– Не знаю, – сказал он. – Я не предсказатель. Не думайте об этом, маркиза. Если этому суждено случиться, это случится. Пока ведь ничего не случилось.

С этими словами он поднял свой кубок и посмотрел на маркизу своими необыкновенно голубыми глазами. Она улыбнулась.

– Наука о звездах, синьора, еще слишком молода, – продолжил астролог, – кроме того, она написана слишком трудным языком. Даже самый мудрый человек может ошибиться, расшифровывая ее.

– Так это правда, что каждый мужчина и каждая женщина рождаются под определенной звездой и не могут избежать ее влияния даже при большом желании? – спросил Венафро, который внимательно слушал астролога.

– Конечно, это один из немногих вопросов, по которому у мудрецов нет разногласий. В тот день и час, когда рождается человек, будь он мужчина или женщина, небом управляет какая-либо звезда или созвездие, они накладывают свой отпечаток, подобный невидимому клейму, на жизнь человека, оказывая влияние на его характер и, следовательно, судьбу. Напрасно удивляются простые люди тому, что воспитанный в строгости человек может стать убийцей, а у того, кто всю жизнь провел в лесу, вдруг обнаруживаются нежные чувства; пастух ни с того ни с сего берет в руки кисти и принимается писать картины, а безграмотный человек берется за сочинение поэм. Такова сила звезд, ее отметину не стереть, даже если положить на это всю жизнь. Рано или поздно она сверкнет во тьме, подобно золотой печати на камне. – Сказав это, астролог обвел всех присутствующих своим искрящимся золотом взором. – Если человек рожден аббатом под звездой святости, рано или поздно он станет святым, даже если ему придется пережить мученичество, – повторил астролог, и глаза его еще больше пожелтели.

Пока все вокруг размышляли над этими противоречивыми словами, делая на их основании самые разнообразные выводы, аббат Санторо почувствовал сильное сердцебиение. Ему открылась великая правда его жизни.

Аббат Санторо был крошечным человечком скромного вида. Он мало ел, пил еще меньше и всегда молчал. Как правило, при дворе его не замечали, и донне Камилле часто приходилось бросать строгие взгляды на пажей и слуг, когда они не пропускали его перед собой, входя в комнату, а за столом даже забывали ставить перед ним бокал и тарелку, что в конечном итоге не было таким уж серьезным промахом, учитывая, что число аббатов постоянно менялось, а если быть точнее, стремительно уменьшалось. Однако в глубине души аббат Санторо вынашивал честолюбивые планы, пожиравшие его, подобно великой страсти: он хотел обратить маркизу ди Шайян в сторону религии, так как отлично видел – а заметить это было нетрудно, – что маркиза заботилась о своей душе весьма небрежно. Дело это было весьма сложное, проще обратить в веру Саладина… К тому же гораздо опаснее, поскольку у донны Бьянки не было особых предрассудков. В чем непосредственно состояла опасность, аббат Санторо не мог бы сказать. Но он был уверен, что для осуществления его плана нужно чудо, а может быть, даже и мученичество. Он видел себя то Георгием Победоносцем, поражающим змия, то святым Себастьяном, пронзенным тысячами стрел и привязанным обнаженным к дереву, – это он-то, никому никогда не открывавший свою обнаженную плоть и боявшийся даже розовых шипов. Тем не менее было необходимо обратить в веру маркизу ди Шайян, и это стало делом его жизни.

Но как это осуществить? Он с ней ни разу не заговорил. Он постоянно готовился к разговору с нею; его речи, возможно, слегка хромали с теологической точки зрения, зато были безупречны с точки зрения чувств и должны были, безусловно, поразить женское сердце. Едва завидев ее, даже вдалеке, он уже готовился произнести свою речь, но голос замирал у него в глотке, а ноги сами собой несли его в противоположную сторону – в укромный уголок или за чью-нибудь за спину. С полной определенностью можно было утверждать, что маркиза даже и не догадывалась о его существовании. Аббат Санторо из кожи вон лез, совершенно не представляя, как привлечь к себе ее внимание. За столом он всегда сидел очень далеко от нее, а ведь это было единственное место, где он ее видел. За исключением церкви, само собой. А там, распевая псалмы, Санторо по-настоящему давал волю своей фантазии. Он был то скромным псаломщиком, или царем Давидом, или воинственным богом со звучным голосом, или даже подлым, проклятым филистимлянином. В тот единственный раз, когда маркиза его заметила в замковой церкви, он слишком громко исполнял партию «воинственного Бога» во время пения псалмов. Она в возмущении повернулась спиной к хору, закрыв уши руками. Только это заставило Санторо замолчать. Но мечтал он по-прежнему много. Мечтал о том, чтобы оказаться в глухом лесу во время грозы и увидеть, как донну Бьянку похищает косматый разбойник. Женщина протягивает к нему руки и молит о помощи, а он при помощи сабли разбивает в мелкие щепы булаву разбойника и освобождает рыдающую даму. Он воображал себя также Карлом Великим, только что победившим саксов и освобождающим рабов. Среди них, в железных оковах, полуобнаженная и полумертвая маркиза… Он узнает ее, откинув волосы с ее лица… Он представлял ее себе босой нищенкой в холодной ноябрьской грязи, как он берет ее на руки, заворачивает в плащ и сажает на своего коня… Но маркиза, к несчастью, не была закована в цепи, ей не было холодно, да и жизни ее никто не угрожал, а есть она могла, сколько хотела. В своих фантазиях он всегда рисовал себя святым на коне или святым воином, а героем-то он как раз себя и не чувствовал… Но ведь героизм идет рука об руку со святостью, об этом писал святой Бернард Клервосский…

Хоть он и не осмеливался поговорить с маркизой, он все же нашел в себе силы поговорить с астрологом.

– Мессер, не могли бы вы мне показать звезду святости?

Астролог посмотрел на него с изумлением, и глаза его вспыхнули желтым огнем.

– Конечно, монсиньор. Как только опустится ночь, хоть луна и клонится уже к закату, пойдемте со мной на скалистый холм.

В золотистых глазах искрился смех. Аббат этого не заметил.

Он провел часы ожидания в молитвах и мечтах. Он смотрел на запад – цвет неба постепенно менялся: оно окрашивалось в красные тона, потом темнело. Вдруг все заполнилось лунным светом, затем луна зашла и только звезды сияли в темноте.

Ночь была темной, а на земле воцарилась тишина. Санторо, завернувшись в свой длинный монашеский плащ, дрожа от холода, приближался к скалистому холму. Он сразу различил фигуру астролога на серой лошадке, смотрящего на звезды в свою длинную темную трубу.

– Для чего вам нужна эта труба, мессер?

Астролог вздрогнул и в изумлении посмотрел на него.

– Зачем вы здесь? В такое время все спят, кроме астрологов и… влюбленных, – добавил он, улыбаясь. Он вспомнил о странном вопросе аббата и оживился легкой и странной радостью. – А вы хотите взглянуть на звезду святости, не так ли? – Он наклонился к аббату, протянул ему трубу и указал на какую-то звезду. – Вот она, взгляните, вы узнаете ее среди других звезд. Видите? Вы заметили, как она мерцает? Она знает, что вы ее ищите. Идите на нее, она научит вас святости, она поможет вам совершить все то, к чему вы имеете склонность. С ее помощью вы легко преодолеете труды, опасности и даже мученичество. Не сомневайтесь… – Астролог заговорил громче, так как Санторо уже уходил, приложив трубу к глазу, и был уже довольно далеко. – Не сомневайтесь, вам будет сопутствовать удача во всех ваших начинаниях.

Аббат не ответил, он даже не слышал последних слов астролога – он шел на зов своей звезды. Астролог видел, как он, пошатываясь, удалялся, прижав к глазу трубу. Больше о нем ничего не слышали. В замок он не вернулся. Может быть, он достиг святости, а может быть, и упал в расщелину – тело его разбилось, но душа и вера остались нетронутыми.

ОКТЯБРЬ

– Мадонна, дай мне кисти и краски – я хочу нарисовать твое ликующее тело, дай мне пурпур и золото, – говорил философ, глядя на маркизу, лежащую на кровати.