Дюжина аббатов - Манчинелли Лаура. Страница 7

Здесь изобретатель замолчал, а Венафро между тем раздумывал о санях, перебирая в мозгу мысли.

– Сколько вы хотите за них, мессер?

– Двадцать французских эскудо, – осмелел изобретатель.

Он получил десять и, довольный, удалился.

В этот вечер Венафро подарил сани аббату Невозо, думая о том, как аббат ненавидел бродить по снегу и как ему не нравилось ездить верхом теперь, когда его бедный, несчастный ослик пал в пути. Невозо решил опробовать сани завтра же, не слушая предостережений Венафро о том, что изобретатель уехал, а механизм, по его мнению, мог оказаться и неисправным. Невозо отправился на санях вниз по склону в сторону реки, удачно пересек несколько холмов, а потом волей Божией свалился в ручей, который протекал по дну долины.

Венафро долго пришлось идти вдоль реки, чтобы найти остатки саней, заляпанных грязью и застрявших в жестком хворосте. Аббата нашли довольно близко. Мертвого, разумеется.

ПОХОРОНЫ

Похороны аббата Невозо были достойны как покойного, так и тех, кто его оплакивал. Донна Бьянка и ее дамы, чтобы проводить аббата в последний путь, оделись во все белое – цвет, который при большом желании можно счесть траурным, кроме этого, он хорошо гармонировал с молчаливой белизной долины, заваленной снегом. В день похорон снег не падал, но само небо было белым, как заснеженная долина; процессия, образованная камеристками, могла бы сливаться с окружающим пейзажем, если бы не причудливость их нарядов. Маркиза возглавляла кортеж верхом на своем белом Иппомеле, в мантии из белоснежных лисиц, настолько длинной, что она покрывала даже часть коня. С полей огромной белой шляпы спускалась белоснежная вуаль, полностью скрывавшая пряди черных волос.

Пастухи и крестьяне стояли вдоль всего пути их следования, счастливые возможностью полюбоваться зрелищем, которое так редко выпадало на их долю. Процессия дам была выше всяких похвал, за ней следовал кортеж аббатов, которых осталось десять из двенадцати, шествие замыкали вельможи, герцог и Венафро, оба одетые в черное, паж Ирцио, слуги и оруженосцы. Все не отрываясь смотрели на кавалькаду до тех пор, пока она не скрылась за воротами замка. Долина снова опустела. Остался только вытоптанный снег и многочисленные следы лошадиных копыт, от которых шел пар.

Как только позади кортежа поднялся разводной мост, два мира, вступившие в минутный контакт, снова разделились: за стенами замка остались холод, тяжкий труд и нужда, на место молчаливого изумления заступила молчаливая злоба, а призрачное восхищение угасло вслед за коротким осенним днем. Осень сменилась зимой.

В замке зажгли все светильники, и каждый выдумывал свой способ прогнать скуку: кто играл в шашки, кто в шахматы, пели песни и болтали.

– Мне говорили, – сообщила маркиза, – что один французский мастер вырезал самые красивые шахматы из всех, что когда-либо существовали. Он вырезал их из черного и розового дерева почти в человеческий рост высотой, и играют ими или в саду, или на террасе, или в самой большой зале замка.

– Хорошо бы нам, мадонна, приобрести такие шахматы, – сказал герцог, – мы играли бы ими, воображая их людьми. Нам бы следовало, – сказал он, обращаясь к Венафро, – как только по дорогам можно будет проехать верховому, отправиться искать эти шахматы, где бы они ни были, пусть даже во Франции.

– А я слыхала, – вступила в беседу донна Марави, – что в городе под именем Ареццо, что весьма далеко отсюда, за рекой По и Апеннинскими горами, делают чудесные кегли. Слышала я также, что очень известный мастер вырезает мишени, похожие на людей: с человеческими лицами и в человеческий рост, да так, что ему можно даже заказать, на кого должна быть похожа мишень.

Говоря так, донна Марави, прибывшая от Анжуйского двора Неаполя, смеялась, и ее рыжие кудряшки, собранные в пучок на темени и спускающиеся длинными локонами вдоль лица, весело подпрыгивали.

Все господа согласились с тем, что как только снег чуть-чуть подтает, они отправят кого-нибудь и в Ареццо, и во Францию, чтобы привезти ко двору эти диковинки.

Приближался час обеда. Паж Ирцио явился доложить маркизе, что в полном соответствии с ее указаниями приготовлена ванна. Ванна, в которой она хотела смыть с себя усталость от поездки верхом, волнений и похорон. И пока слуги накрывали столы, донна Бьянка удалилась в сопровождении пажа в свои покои. Чтобы не мучится ожиданием, Венафро отдал приказание принести большой котел: он занялся приготовлением горячего вина с травами. Он добавил в него достаточное количество корицы, гвоздики и меда, и вот на поверхности крепкого красного вина появились пузырьки, и ароматный пар распространился от камина по всей комнате. Внесли большие серебряные кубки и всем разлили сладкий горячий напиток, изгнавший из костей холод, а из души грусть. Выпив первый кубок, Венафро наполнил второй и вышел из комнаты. Он отправился в комнату маркизы, которая уже должна была выйти из ванной. И действительно, он нашел ее отдыхающей на удобной кожаной лежанке, одетой в белую блузу, и паж Ирцио расчесывал костяным гребнем ее распущенные длинные волосы. В комнате клубился ароматный пар, такой горячий и сладкий, что казалось, в этих стенах никогда не было зимы. То благоухала розовая вода. Ярко горели свечи, воск которых был замешан на розовом масле. Венафро с поклоном протянул маркизе кубок, она выпила вино, с улыбкой глядя на любезного кавалера. Ее лицо слегка порозовело от вина, а тепло после ванны разлилось по членам.

– Пойдемте, мадонна, ужин готов, – сказал Венафро, протягивая ей руку.

– Мне нужно одеться, – ответила она, не отказываясь тем не менее от его помощи.

– Нет, пойдемте так. Вы очень хороши собой, донна.

Донна Бьянка смутилась, потом засмеялась, набросила на плечи мантию из белоснежных лис и вышла из комнаты под руку с ним. Когда она вошла в зал, запах розовой воды смешался со сладостным дыханием вина и дивный аромат разлился по залу. Герцог провел маркизу к ее креслу во главе стола и пододвинул свою скамью так, что касался ее одежды и чувствовал ее благоухание.

Между тем аббаты, онемевшие и охваченные ужасом, переглядывались. Потом вперед вышел толстый аббат Торкьято, велеречивый и хромой, и многословно начал распекать маркизу и за ее наряд, и за распущенные волосы, и за духи и, наконец, воскликнул:

– Ванна в такое-то время!

Все обернулись к нему. Маркиза позволила ему вдосталь выговориться. Когда раскрасневшийся и задыхающийся аббат, страдающий полнокровием, замолчал, донна Бьянка с улыбкой взглянула на него, чуть приподняв свой кубок, и сказала:

– Не следовало бы забывать, мессер, что вам не дано власти надо мной.

Торкьято замолчал, огляделся вокруг в поисках поддержки со стороны своих собратьев, осознал свою ошибку и, уязвленный, уселся на место. Уязвленный более всего обращением «мессер», сказанным нарочито уничижительным тоном, в присутствии всех.

Герцог, казалось, ничего не заметил. Он смотрел на маркизу затуманенным взором. Он вдыхал ее аромат, по-видимому мысленно сочиняя мадригал. Ел он мало и на протяжении всего обеда молчал. Движение жизни отражалось лишь в его глазах. Венафро был молчаливее обычного, он смотрел на маркизу задумчиво и как всегда с легкой грустью. Время от времени его лицо что-то озаряло, это случалось в те моменты, когда взглядом он встречался с маркизой. Но часто ли это случалось, мне неведомо.

На этом странном молчаливом ужине присутствовал еще один человек, который очень редко отрывал взгляд от маркизы; его серые глаза лучились смехом, глаза казались прикованными к той части ее наряда, где меховая мантия охватывала ворот белой рубашки и белый лисий мех, казалось, соперничал с белизной нежной шеи; наверное, тайные мысли зажигали в этих глазах внезапные искорки, и едва заметная усмешка соскальзывала к красивым губам, к тонким, опущенным книзу усикам, так что все лицо излучало удовольствие и коварство. Молодой аббат Мистраль много выпил в тот вечер, но пил он не со страстностью герцога и не с мягкой грустью Венафро. Мистраль пил, преисполненный внутренней отваги, как пьет удачливый воин за победу в грядущей битве; перед каждой последующей битвой в нем разгорается с новой силой жажда сражения, и он уверен, что победит, легко и без страданий, и поэтому мысленно предвкушает радость победы. И тогда ликует душа воина и глаза выдают напряжение влюбленного, однако спокойного и уверенного победителя.