Голова - Манн Генрих. Страница 16

Мангольф понял теперь, откуда молодой граф заимствовал свои разглагольствования. Приводя в порядок разбросанные бумаги, он поклоном вбок подтвердил, что не сомневается в правоте его сиятельства. Граф Ланна все-таки пустился в пространные пояснения специально для глубоко взволнованного Терра, который благоговейно внимал поучению свыше, от усердия раскрыв рот и водя по губам языком.

Гласность международных договоров, так поучал граф Ланна, — это требование демократии. Ее последнее, завершающее требование. Но какова ее собственная суть?

— Я ценю демократию. Однако кому не ясно, что она бесцеремоннее, жаднее, грубее более или менее ублаготворенных представителей к счастью пока неколебимой императорской власти.

Посол поднялся, обошел вокруг стола и, говоря, разбрасывал правой рукой лежащие на нем предметы; голос его из плавного превратился в крикливый:

— Господа! Вы еще, пожалуй, будете свидетелями того, как придут в губительное столкновение выпущенные на волю инстинкты различных наций. Мы пока обуздываем их. Империя — это мир. [7]

Терра почел уместным сидеть смирно и молчать. Мангольф спросил деловым тоном:

— Документ FH шесть тысяч двести тридцать пять связан с оккупацией пункта..?

— Совершенно верно. Мы посылаем туда войска.

— Империя — это мир, — убежденно повторил Терра.

— Игру ведем мы! — сказал завтрашний руководитель государственной политики и сделал в воздухе жест фокусника, развертывающего веером карты. От удовольствия по поводу собственной ловкости рук у него даже появилась ямочка.

Вдруг он припомнил, что у него назначено свидание. Попросту он осознал, перед какой ничтожной аудиторией расточал образцы своего искусства. Он наспех, холодно попрощался и крикнул уже из коридора:

— Алиса, я тебя жду.

Мангольф поспешил за ним; он понимал: за ним любыми правдами и неправдами, сейчас — или никогда! Терра оглянулся, графиня стояла к нему спиною. Он подошел и стал настойчиво что-то нашептывать ей через плечо. Она не отвечала; он чувствовал, что она дрожит. Но дверь была открыта, он не решился закрыть ее и вышел.

В тот же миг Мангольф показался из двери напротив; недоверчиво оглядел он Терра, который оглядел его насмешливо.

— Карьера начинается, — сказал Терра.

Вечером, выезжая одна, без провожатых, графиня думала: «Чем я особенно рискую? Этого можно держать в руках. Куда опаснее было с…» Она перебрала воспоминания своих восемнадцати лет. «Но этот не похож на других… Он такой, как мне хочется. С ним мне, верно, придется пережить много интересного, — сезон ведь был неудачный, — а беспокойства в сущности никакого». Тут экипаж остановился у входа на ярмарку.

Уверенным, легким шагом проникла графиня в замерший город балаганов. Раз она в темноте наткнулась на спящего или пьяного, спряталась за угол и несколько минут стояла не шевелясь. Непонятные сооружения загораживали небо со всех сторон. Где же американские горки, откуда съезжаешь в две секунды? «Ах, я стою под ними, а там…» Она затаила дыхание, из тени, вероятно скрывавшей карусель, вынырнула фигура.

— Вы пунктуальны, графиня. — Терра поклонился, как в светском салоне. — Итак, я буду иметь честь показать вам ярмарку ночью.

— Я уже видела, ничего интересного.

— Что же нам тогда предпринять? Бесплатное катание?

— Старо.

Свисток, какая-то беготня во мраке, — и женщина, медленно поднявшаяся позади них с земли, скользнула голубоватой тенью через световой круг вслед бегущим. Графиня отпрянула назад и натолкнулась на вытянутую мужскую руку.

— Пойдем, детка, — сказал Терра, окутывая ее своим плащом.

Под одним из фонарей они остановились.

— Не надо, — сказала она и все же потянулась к нему, а он к ней. На парусиновой стене балагана рядом с ними стройно выросла их слившаяся тень. Напряженно вглядывались они в разоблаченные светом фонаря лица друг друга. Он отнял руку от ее бедра и заключил между ладонями ее нежные, тонко очерченные щеки. Под мечтательным пламенем его взгляда ее юные, детские черты смягчились, лукавые искры погасли в глазах и губы раскрылись. Он склонялся все ниже над блестящими, еще стиснутыми зубками, склонялся так медленно, что под конец почти остановился.

В этом упоенном и просветленном лице он, содрогаясь, увидел глубочайшее сходство со своей сестрой. Вчера еще, когда она тревожно ждала в подъезде… Тем крепче, тем страстнее приник он к этим губам.

Прерывистое дыхание — не его и не ее. Оно приближалось, превратилось в хрипение, и вот какое-то странное тело покатилось к их ногам. За ним женщина, — она не видала их, она загородила распростертыми руками упавшего. А вот и преследователь, полуголое чудовище, размахивающее толстым железным брусом. Девушка пригнулась; тогда разъяренное чудовище ринулось вперед, железный брус полетел со звоном.

Графиня вскрикнула; девушка подняла голову, протянула руки, словно моля: только не это! Потом подошла, шатаясь. Ей воочию надо было увидеть самое страшное, более страшное, чем то, что люди убивают друг друга. Она оцепенела от ужаса; застыли и те двое вместе со своими слившимися тенями. Тут девушка встрепенулась, закружилась на месте и побежала, как будто преследуемая погоней.

Оба силача ползли по земле, навстречу друг другу. И вдруг они вскочили и стали друг против друга, сжав кулаки.

— Сейчас начнется представление! — радостно шепнула графиня и шмыгнула в башню. Терра поспешил за ней, потерял ее в поворотах спирали, не нашел и на верхней площадке, а внизу, в кровавом свете фонаря, клокотала борьба, клокотанье долетало доверху, перешло в рев.

«Они прикончат друг друга. Скорее вмешаться!» Он сел в санки и спиралью помчался вниз. Во время спуска, быстрого и нескончаемого, как мысли, он думал: «Они убивают друг друга. Таково у нас, людей, начало отношений, завязка, кровавый след». В нем вспыхнула ненависть к Мангольфу. Где сейчас был Мангольф с Леей, чьей смертью он был? Сестра! Ее лицо в лицах других женщин — графини, женщины с той стороны, — и та ночь в порту, когда другая, как ныне эта, лежала у него на груди, а рядом тоже лилась кровь! Значит, все переплетается в том головокружительном ночном спуске, который мы совершаем: одно переходит в другое, подобно кольцам спирали, и ведет в пустоту… Тут он очутился на земле.

Борцы лежали и уже только вздрагивали в собственной крови. Терра в ужасе обошел вокруг них. Более сильный повалился на более слабого, он проломил ему череп железным брусом. Но, в то время как он замахивался, нож поразил его самого.

Сверху послышался ликующий возглас. Там стояла графиня и кивала ему. Юная, радостная, недосягаемая и ничего не понявшая, глядела она, как умирали внизу. Она появилась, переводя дух от головокружительного спуска, и спросила:

— Так бывает каждую ночь? Это принято?

— Вот напасть! — сказал Терра, очнувшись. — Нам, графиня, лучше всего поскорее убраться отсюда.

Он взял ее под руку и зашагал так, что ей пришлось бежать рядом. Пробежав немного, она запротестовала. Сделав лицо обиженной барышни, она пошла, как ей хотелось, на должном расстоянии от него, и он не удерживал ее. Оба молчали.

Прочь от этого погибельного светового круга, подальше от него, — вместе, как по уговору. Но и остановились оба так же одновременно. Под фонарем, белесо-синяя, как от ущербной луны, лежала фигура; увы, сильно забившиеся сердца подсказали им — чья. Она лежала, вытянувшись, с застывшим взглядом, а над переливчато-черной полоской вокруг ее шеи неподвижно стояла змеиная голова.

Графиня потянулась за его рукой, как бы прося прощения, как бы желая помочь, удержала, когда он хотел вырваться, потащила за собой, когда он хотел остаться подле умершей. На ходу, совсем неожиданно, он возмутился вслух:

— Зачем она это сделала?

— Вы еще ни одной женщине не говорили, что готовы умереть за нее? — очень нежно, словно издалека спросила графиня.