Голова - Манн Генрих. Страница 18

— Эта комната представляет собой праздничную сторону жизни, — пояснил Куршмид и обратил внимание своего спутника на золотые ленты венков по стенам и на вставленные в богатые рамы портреты знаменитостей обоего пола: их позы выражали полное удовлетворение жизнью. На самом свету стоял небольшой столб для объявлений с многообещающими числами гигантского размера и с изображением танцующих звезд варьете, которые обещали еще больше.

Слева — завешенная стеклянная дверь, прямо видна следующая комната. За деревянной загородкой, охраняющей несгораемый шкаф, кто-то метался из стороны в сторону, как дикий зверь в клетке.

— Господин Зейферт! — крикнул Куршмид через загородку. — Что, придет господин директор?

— Придет, но не тогда, когда вы его ждете, — послышалось оттуда.

Зейферт с быстротой молнии провел рукой по космам волос, переложил связку бумаг, быстро-быстро, как зверь роет засохшую листву, перелистал какие-то записочки на столе и уже снова очутился подле кассы. Рядом в стене было видно отверстие рупора. Куршмид опасливо к нему приблизился и вдруг сорвал с головы шляпу, — из отверстия послышался рычащий голос.

— Отлично, господин директор, слушаюсь, сию минуту, — залепетал Куршмид и поклонился.

Робко и поспешно повел он за собой Терра. Посетители, притихнув, глядели им вслед.

Зейферт сам открыл им загородку и собрался даже полой своего сюртука вытереть гостю стул; физиономия у него была озабоченная и потная, а рот без передышки извергал сведения о господине директоре и стереотипные изъявления вежливости; но Куршмид стремился дальше. Позади кассы, в большом пустом помещении они обнаружили двух инвалидов. Из-за конторки у окна привстал белокурый курносый человек в зеленой куртке. «Народ встает», — произнес он при этом. Посреди комнаты за большим кухонным столом скромный еврей надписывал адреса; он тоже поклонился.

— Элиас, что, есть там кто-нибудь? — спросил его Куршмид.

Но еврей, скорчив унылую гримасу, пожал плечами. Вместо него «народ» поспешил сообщить:

— Нет никого, если только никто не поднялся через люк.

— Идем, — сказал Куршмид.

Они вошли в темную каморку; там днем и ночью при газовом свете, за дощатой стойкой, на которой стояли горшок с клейстером и кружка пива, копошился старик в синем переднике и в очках.

— Дядюшка Ланге, Альма исправится непременно, — произнес мимоходом Куршмид.

Старик взволнованно бросил ему вслед:

— Это вы всегда говорите, господин Куршмид, когда-нибудь так оно и будет!

Дверь, к которой они подошли, открылась беспрепятственно. За ней два шага пустого пространства. Терра хотел пройти вперед, но в темноте натолкнулся на войлочную обивку.

— Черт возьми, откройте!

— С этой стороны нет ручки, — ответил Куршмид.

Терра проворчал:

— Любопытный субъект. Судя по всему, он должен носить железную маску.

— Можете говорить громко, — сказал Куршмид. — Дверь обита войлоком, и к тому же он туг на ухо.

В это время войлочная загородка беззвучно повернулась.

Прямо книжный шкаф с полуоткрытыми дверцами, точно створками ширмы. Слева еще одна, обитая войлоком дверь, справа лестница вниз. «Люк, — решил Терра, — откуда поднимаются».

Куршмид притворил дверь. Обернувшись, он сказал:

— Теперь молчите, он видит вас.

Глухой кашель — и из-за книжных полок вырос директор, весь в сером. Бесшумно приблизился он по ковру, вытянув шею из костлявых плеч и опасливо поводя сплюснутой головой, взгляд его так и впился в руки пришедшего: что тот принес? Внезапно он остановился и поднял глаза. Терра испугался блеска этих черных глаз. Эти глаза предвещали безумие, — разве не были они похожи на его собственные глаза? Но тут директор скривил бритый рот и протянул руку с длинными пальцами.

— Ну-с, итак? — сказал он, словно появление Терра давно предрешено судьбой.

Рукопожатие его было цепкое, но холодное; лицо смуглое, с желтыми бороздами, как растрескавшаяся кожа, выдубленная раз навсегда неизвестно в каких переделках. Он погрузился в глубокое кресло, невероятно далеко вытянул тощие ноги, — настоящий скелет с оскалом крупных зубов из слоновой кости. В такой позе он производил впечатление какого-то ископаемого. «Черт возьми, — подумал Терра, — с кем я спутался?»

Но директор коротко и ясно объяснил ему, каковы его будущие функции: он не только обязан создавать рекламу, он сам обязан быть ею. Общение с заведующим рекламой должно вселять в каждого непререкаемую уверенность, что ему следует благодарить небо за то, что он родился и может внести деньги в «Главное агентство по устройству жизни».

— Никогда, ни при каких обстоятельствах не смущайтесь фактами, хотя бы на вас камень свалился с неба. Хорошо то, что приносит успех. Вам будут платить за успех.

— В каких размерах? — спросил Терра.

Директор и бровью не повел.

— Ваша должность, — сказал он, — это нововведение, и притом наиболее важное, в истории чистого духа. Мы добились того, что он будет служить устройству жизни.

— Ваше «Главное агентство», господин фон Прасс, ставит себе максимальные требования.

— У вас нет ничего, вы ничего собой не представляете, а подходите к жизни с моральными запросами. Вы именно то, что теперь называют интеллигентом.

— У вас слишком трезвый ум, господин директор, а потому вы не можете не сознавать, что и для обмана необходим интеллект, — резко ответил Терра.

Директор по-прежнему невозмутимо:

— Интеллигентская щепетильность, которая тяготеет над господином Куршмидом, вам не свойственна, вы далеко пойдете. Непременным условием является…

— Непременным условием является по меньшей мере сто пятьдесят марок в месяц, — ответил Терра настолько выразительно, что директор был вынужден внять ему.

— Господин Куршмид, вы тоже хотите что-то сообщить? — спросил он вопреки очевидности и так недвусмысленно махнул рукой, что Куршмид поспешил откланяться и исчез за обитой войлоком дверью.

— Не угодно ли сигару? — спросил после этого директор.

Терра свирепо оглянулся. В трехстворчатом шкафу на полках стояли коробки с сигарами, среди них одна открытая; Терра хотел взять из нее сигару, но наткнулся на раскрашенную материю. Корешки книг тоже были неподвижно прикреплены, — бутафория везде, куда ни глянь. Терра отпрянул, но директор сидел совершенно спокойно, словно так и нужно, невозможно было даже засмеяться.

В этот момент зазвонил телефон. Директор, не вставая с места, приложил ухо к стене.

— Кто осмеливается звонить? — спросил он грубо. — Что? Как? Это опять вы? Громче! — Собеседник директора производил отчаянный шум в телефоне, наконец директор понял. — Что я делаю? Все. Как? Что? — снова начал он. — Акций нельзя достать? Знаю, ничего не попишешь. Я-то, конечно, могу достать, я все могу. На ваши деньги, говорите вы? Сколько их? Громче! Вы не можете громче кричать? Тому, кто мне дает деньги, приходится кричать. Семьдесят? Только ради вас я возьму семьдесят тысяч. Сдайте в кассу! — Он заполнил бумажку и отнес ее за книжную бутафорию. Затем остановился перед Терра, хвастливо улыбнулся и показал пустые ладони: «Ловкость рук и никакого колдовства». Затем уставился на Терра, но одним глазом, другой он прищурил. — А что, если бы вы были на моем месте? — В этом одном широко открытом глазу светился целый мир хитрости. Тому, на кого так смотрели, ничего не оставалось, как тоже ухмыльнуться в ответ. — А вы толкуете о ста пятидесяти марках, — заключил директор, сделав пируэт. Терра мог только покорно склонить голову. — Ну, давайте, поговорим серьезно! — потребовал директор. Он взял в руки папку, подвинул свое кресло к камину и поставил ноги на решетку. — Я кратко, сжато, скупо дам вам директивы. Вы должны их творчески разработать. В данный момент у нас два важных дела: во-первых, добыть разрешение на котировку наших новых акций, самых последних, — вот вам материалы, учтите все в общих чертах, а во-вторых — опера.

— Я устрою так, что ее напишут, — заверил Терра.