Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих. Страница 22

Пока Екатерина капала воск на конверт, на носике лампы в последний развспыхнул свет, и она погасла. У Жанны лампа продолжала гореть, она писала:«Колиньи настроен решительнее, чем когда-либо, и очень меня утешает. Он требуетначать войну во Фландрии, и королева не в силах этому воспротивиться, хотя иуверяет, будто никто нас не поддержит — ни Англия, ни немецкиекнязья-протестанты. Но она, в конце концов, просто злая старуха, а ее сын,король, боится господина адмирала и поэтому любит его, он зовет его отцом.Когда они опять свиделись, Колиньи опустился перед королем на колени, но вмыслях своих и намерениях он смиренно склонился перед богом, а отнюдь не передКарлом Девятым, который готов следовать во всем его воле, осыпает его милостямии уже не принимает без него никаких решений. Король подарил господину адмиралу100000 ливров, чтобы тот восстановил свой замок Шатильон, который сожгли. Тамгосподин адмирал теперь и живет. Король же остался в Блуа из-за своейвозлюбленной. Господин адмирал прав: это даст нам возможность воспользоватьсяподходящей минутой и вырвать власть у мадам Екатерины. Пора настала, сын мой,собирайся в дорогу и выезжай!»

Вот что писала Жанна, и нарочный, беарнский дворянин, спрятал письма внадежное место, чтобы при первых проблесках зари пуститься в путь. По крайнеймере, он считал, что у него на груди письмо королевы и письмо ее дочери будут вполной сохранности. Однако не успел он дойти до дома, где жил со своимитоварищами, как на него напали пьяные; хотя было темно, он все же разглядел,что это люди из личной охраны французской королевы. Дворянин защищался, однакосильный удар сбил его с ног. Когда он, наконец, поднялся, негодяев и следпростыл, а с ними исчезли и доверенные ему письма.

Они незамедлительно оказались в руках Медичи, и она вскрыла их, некоснувшись печатей. И вот, запершись на ключ в своей опочивальне, мадамЕкатерина читала о тех планах, которые ее противница и та девочка невольно ейвыдавали, и испытывала при этом особое удовольствие. Она испытывала его потому,что раскрытие заговоров обычно вливало в нее новые живительные силы. Каждоенаше деяние жизни и людей как бы укрепляло зло в ее собственной природе и вобразе мыслей, побуждало к деятельности. Медичи сидела в своем неказистомдеревянном кресле и смотрела перед собой в пустоту, а не на письма — она ужезнала их наизусть; из шести обычно горевших в ее комнате восковых свечейосталось только две: другие она погасила собственными пальчиками. Жирныежелтые складки ее отвисших щек и подбородка были окаймлены бледным сияниемогней, а на верхнюю часть лица падала глубокая тень, в которой ее черные,обычно тусклые глаза горели, точно пылающие угли. И какие бы картины этотвзгляд, обращенный внутрь, ни созерцал, — когда она окидывала им комнату, тоулавливала только смутно выступавшие из мрака детали росписи стен: тамраскрытый в крике рот, тут занесенный нож. А когда сквозняк относил пламя свечив другую сторону, выступала чувственная улыбка нимфы и протянутая рука.

Мадам Екатерина размышляла о том, что вот, оказывается, судя по дерзкомуписьму противницы, та намерена лишить ее власти. Видно, эта сумасбродка Жаннавообразила, что уже стала здесь госпожой, что мадам Екатерина всеми покинута, аее сын, король, — только орудие в руках мятежника, которого королевский судприговорил к повешению на Гревской площади. «Но ведь приговор-то не отменен,милая подружка! — думала королева. — И уверены ли вы в том, что мой сын Карлиной раз не испытывает раскаяния? А если он сам не одумается, так побоитсясвоего брата герцога д’Анжу. Этот сын — мой любимец за то, что не терпитженщин. И я угрожаю старшему вмешательством младшего. Карл знает, как быстро унас отправляют людей на тот свет. Нет, милая подружка, что бы вы там нивообразили, а короля испанского я гневить не буду и отнюдь не намерена помогатьголландским гезам, не то Филипп отдаст мой престол Гизам, и тогда я в самомделе пропала. С Гизами, этими сверхкатоликами, я должна покончить так жерешительно, как и с вами, протестантами. Но всему свой черед. Потерпитенемного, дорогая подружка. Вам еще предстоит испытать кое-что весьма для васнеожиданное и удивительное. Что я сказала? Испытать?»

Мадам Екатерина была погружена в свои думы, но даже не замечала этого. Вподобные минуты ее фантазия жила царственной жизнью, превозмогая страх, онадорастала до измышлений самых дерзких и гнусных. В таких случаях воображениезаводит человека дальше, чем любое деяние, и все-таки за мыслью следуетдеяние.

Притом Екатерина вовсе не забывала о действительности, она слышаларешительно все, что творилось в этот час в ее замке. Лувр закрывался изапирался наглухо в одиннадцать часов, и уже началась беготня придворных,желавших выйти вовремя; сейчас стража прокричит в третий раз, и воротазахлопнутся. Еще гремел по всем коридорам тяжелый шаг королевских лучников,очищавших здание от тех, кто замешкался. Но едва лучники прошли, как у дверей,которые были только притворены, послышалось таинственное перешептывание — этоженщины начали впускать мужчин. Мадам Екатерина отлично была осведомлена опридворных нравах и поощряла их. Когда к ней явился начальник охраны короля испросил, какой будет пароль на эту ночь, королева ответила: «Amor» [6].

Она дала капитану еще какие-то приказания, но для этого заставила подойтивплотную к ее креслу и заговорила совсем тихо. В результате все шесть свечейжелтого воска в ее прихожей были погашены, и ни один из больших полотняныхфонарей не озарял в эту ночь своим рассеянным светом дворцовые лестницы. Когдапробило двенадцать, в спальню старой королевы вошла закутанная в плащ фигура,сопровождаемая факельщиком, и лишь после того, как офицер удалился, вошедшийзапер за собою дверь и распахнул плащ. Это был Карл Девятый. Мать, сидевшая натом же месте, что и много часов назад, повернула к нему массивное старое лицо,мерцающий свет упал на него сбоку, и сын содрогнулся.

— Я позвала тебя, сын мой, оттого, что время настало, и прийти тебеследовало именно ночью. Пора действовать. Прочти вот эти письма. — Едва Карлразобрал первые строки, как он стукнул кулаком по столу. Однако на лице егоотразилась не только ярость, но еще более сильное чувство — страх. Оннедоверчиво взглянул на мать, как всегда, искоса. А Екатерина подумала: «Какойзапущенный молодой человек! Как хорошо, что у меня есть еще двое! Мой второйсын признает только мальчиков; единственная женщина, которая будет властвоватьнад ним, — это я. Последний сын — своевольный упрямец, с ним надо быть начеку,чтобы он не навредил мне!»

— Я всегда забочусь о твоем благе, сын мой, — продолжала старуха. — Тыслишком порастратил свои силы в Блуа, у подружки; а теперь, чтобы спасти свойпрестол, тебе очень пригодятся силы твоей матери, которые ей удалосьсберечь.

— Убей их! Убей их! — задыхаясь, прохрипел Карл, и жилы его угрожающевздулись. Лицо короля не столько разжирело, сколько отекло. Борода была редкаяи короткая, рыжеватые усы свисали с верхней губы, а нижняя губа, в знакглубокого отвращения к миру обычно поджатая, теперь отвалилась, ибо беднягутерзал нестерпимый страх. При словах «убей их» он невольно выставил голову изнакрахмаленных брыжжей, причем в его огромных ушах блеснули, закачавшись, двекрупные жемчужины.

Старуха сказала: — Господин адмирал, которого ты зовешь отцом… впрочем,зови — так мы его скорее обманем. Этот бунтовщик совершенно открыто угрожаетнам, а его убогая королева с козьей рожей бросила мне в лицо, что не боитсяменя. «Я знаю, — говорит, — что вы не пожирательница детей», — вот как онавыразилась. Но, смею тебя уверить, на этот счет пиренейская коза сильноошибается. У нее, например, у самой есть дети, и я как раз намереваюсь ихсожрать. Девчурка написала это трогательное письмо, и братец непременно долженего получить. Тем вернее его рыцарский дух и отвага приведут его сюда, и тогдаон будет служить живой приманкой для всех этих опасных гугенотов. Париж и такуж кишмя кишит еретиками, а в свите весельчака-принца их понаедет сюда целаяорда.